***
— Виски, пожалуйста, — улыбнулся мужчина стюардессе в бизнес-классе. — Какой желаете? — Хм… Что-нибудь односолодовое, лучше старше двенадцати лет. На ваш вкус, — улыбнулся шатен и посмотрел на пунцовые облака, которые теперь стелились пухлым одеялом под брюшком самолёта. Отсалютовав бортпроводнице, мужчина сделал глоток. “Что ж, это была очень интересная партия. Возможно, как-нибудь сыграем ещё, детективы. Не в этом городе и точно не в скором будущем, но как знать. Судьба порой бывает такой шутницей”. Ледяной виски обжёг рот, ртутью скользнул по горлу в желудок, растаяв пшеничным послевкусием с торфяным оттенком. За спиной остался город, всё ещё кишащий проблемами больших и маленьких людей, которые так и норовят пролить кровь ближнего своего. Было немного жаль бросать это сокровище на произвол судьбы с его мелкими негодяями, которые думали только о своей шкуре; с героями, которые шли на низости ради высоких целей; со случайными неудачниками, попавшими в жернова; с безумцами, которые решили победить город. Что ж, в другом месте повезёт больше. Он улетал налегке, а в новом месте Арруруэри уже нашёл варианты комфортного размещения взамен на то, что они больше друг друга не увидят. После побега, который Аарониро помог устроить, Старрк сообщил, что он уже куда-то сбежал, заблаговременно подтерев тут информацию по максимуму. Ну правильно, потопят одного — потопят всех. “Айзен Соске, сбежавший из психиатрической лечебницы, где находился в последние полгода, всё ещё в розыске” — прочитал он в сводке новостей. Ну да, в розыске… Конечно, можно понять полицию: им есть, чем заниматься, но Айзен предпочитал думать, что это благодарность за его многочисленные услуги. Именно убийство Хашвальта запустило войну внутри Штернриттеров: между собой, с остатками Эспады, с полицией, с конкурентами поменьше, которые решили откусить кусок пирога. Такого улова у господ детективов и работников моргов, должно быть, не было со времени ареста главы Эспады. Шатен отпил виски, улыбаясь своим мыслям. Стараниями полиции и явно кого-то повыше, Эберн удивительно быстро оказался в нежных руках службы безопасности и вряд ли общественный резонанс позволит замять это дело — появившаяся в последнее время медиа шумиха на удивление хорошо делала своё дело. А вот Килге сбежал ото всех, трусливый хитрец. На тот свет, из-под домашнего ареста, но всё же. Должность и покровительство друга из прокуратуры не помогли ему увильнуть от волны народного гнева. Пикетчики и журналисты давят на власти, а те вынуждены делать свою работу. После этого ничтожного самоубийства газеты и многочисленные блоги пестрили фотографиями бывшего начальника тюрьмы и новой волной жалоб на государственную пенитенциарную систему, где работают “такие садисты”. Глоток виски и вот он увидел толстое дно стакана. Об одном он немного жалел: Яхве пропал. Глупо, конечно, было надеяться на то, что его информационная сеть окажется хуже, но обиду Айзен затаил. Они прибыли в загородный дом, на который указал Старрк, но не нашли ни Баха, ни кого-то из его охраны. Нашли операционную и палату для реабилитации. Старрк, в одно мгновение превратившийся в живой труп, на этом откланялся и сгинул, а через день Соске прочитал о задержании Эберна. Что ж, может быть совести доктора и поможет чистосердечное признание. Что ему ещё делать со своей жизнью, в конце концов? “Не вылечил дочь, может, хоть систему правосудия подлечит?” — хмыкнул про себя Соске и откинулся на кресло. Виски вновь обжёг рот и он блаженно прикрыл глаза. Славный выдался сентябрь как ни крути.***
— Я пришла! — раздался жизнерадостный голос в прихожей. — Чего так долго? — буркнул он, отвернувшись от телевизора и вскорости получил увесистый подзатыльник. — Я покупала нам что-то поесть, задница! — Ответила девушка и гордо прошла на кухню. Парень поднялся и прошёл следом, — Как на работе? Давай, вот это в холодильник, а это кидай в раковину. — Ай. Начальник смены заебал. И так копейки платят, а тут ещё слушай его нравоучения про то, какие все разпиздяи, а он один молодец дохера, — закатил глаза парень, — Это что, персик? — спросил он, глядя на консервную банку. — Он пытался пырнуть тебя заточкой? — буднично спросила девушка, вытирая руки о штаны. — Нэлл… — парень отвёл взгляд. — Пытался? — повторила она вопрос и положила на полку что-то быстрее, чем было нужно. — Нет, конечно. — Ну так успокойся и привыкай к обычной работе! Не худшая альтернатива тюрьме и моргу, правда?! — отчеканила она и отобрала у него банку. — И это — ананас! Гриммджо понурил голову, опасаясь ляпнуть ещё что-нибудь, но вместо кары на руки легли всё ещё влажные ладошки. — Я буду повторять это столько, сколько нужно. Посмотри на меня. Ну? — он поднял глаза на смуглое женское лицо, — Ты молодец. Сейчас непросто всё изменить, я знаю. Но мы справимся как-нибудь. Это тяжело, но нельзя, чтобы всё, что случилось было зря. Понимаешь? Он молча кивнул и вновь отвёл взгляд. Она повернула его лицо к себе. — Понимаешь? — строго переспросила Нэлл. — Отвечай. — Понимаю, — пробубнил он. Она чмокнула его в щёку и вернулась к столу. Гриммджо некоторое время молча смотрел как она начала что-то резать, поставила кастрюлю с водой на плиту, достала какие-то приправы. Казалось, что он смотрит рекламу, где на кухне девушка готовит ужин, за забором живут улыбчивые соседи и всей семьёй жрут майонез и йогурт на завтрак. Переключи канал и всё это идеальное действо исчезнет. Может ли он быть частью этой декорации? — Нэлл… — Ась? — обернулась она и вытерла уголок глаза тыльной стороной ладони. Корни русых волос отросли, правая стрелка немного расплылась, на полу капли воды и кусочки того, что она режет неровными кусочками. — Давай помогу, — она пожала плечами и вручила ему морковку и инструмент. Получалось плохо, но мало помалу удалось отделить шкурку от овоща. И от второго. И порезать какую-то непонятную зелёную хрень получилось. Может ему найдётся здесь место? Столик на заднем дворе был пластиковый и мезко скрежетал по бетону при попытке его подвинуть, но на нём стояли тарелки с ужином, кувшин чего-то со льдом и свечка-вонючка. Нэлл сидела напротив в белом топике и с забранными волосами. Тут было тепло даже в конце осени. Гриммджо разлил по стаканам напиток и некоторое время смотрел на кубики льда. Он дома. Не в больнице, не в тюрьме, не в притоне, не в баре, не на кладбище. Эту вилку купила Нэлл. И они сделали этот ужин. Кусочек моркови отправился в рот. Жить трудно, но, наверное, это с непривычки. Как-то же у людей получается, чем он хуже? Парень зажмурился и, вытерев веки, посмотрел на Нэлл, которая украдкой набирала ртом воздух. — А ты перец добавлял? — спросила она, глядя на него влажными глазами. — Ты тоже, да? — Ага… Водички капни. Уфффф… Определённо не идеальная картинка. Подстать ему.***
— Смотри! Вот она! Да? — О боже мой, конечно да! — Как мы её назовём? — Хм… Кнопка? Она похожа на Нанао. — Да, верно! Будь мальчик, я бы сказала, что похож на Бьякую, но Кнопка даже лучше. — Славно, — улыбнулась сотрудница центра. — Переноска у вас с собой? Детективы показали переноску для кошек, поводок, пакет корма, пакет наполнителя для туалета и миску. — Вижу, вы полностью готовы, — улыбнулась девушка, — пойдём оформим документы. — Приве-ет. Привет, моя сладкая! — Сой Фон, едва они сели в машину, пересадила молодую чёрную кошечку из переноски себе в куртку и принялась тереться носом о маленькую голову. Кошка не сопротивлялась, удобнее устраиваясь на животе тёплого двуногого. Йоруичи помахала работникам приюта и они поехали домой. — Ну всё, у нас теперь общая кошка. Большое дело, — улыбнулась Шихоуин, выруливая на дорогу. — Надеюсь, не будешь гадить по углам, а? Сой Фон крепче обняла кошку, глядя на девушку. Она потянула подругу в приют отчасти, чтобы отвлечь от пугающего состояния, в котором та пребывала в последние дни. Сой Фон, само собой, знала об этом производственном аде, который сейчас царил в первом участке: Шушу приезжала к ночи, а уезжала с утра пораньше, в выходные едва появлялась, а когда Сой Фон привозила ей чего-то поесть, чтобы она не жрала хрен знает что в столовке, та вместо разговора, смотрела в пустоту, будто добирала сон. Вчера она, придя домой, скинула куртку прямо в прихожей, сказала, что суд признал Килге и Ле Варра виновными, выпила шот рома и рухнула спать. Они с Нанао тоже изрядно поработали, поднимая дела Арроруэри в надежде обогнать его. Что-то отловили, что-то не успели. Сам владелец, разумеется скрылся прямиком за Айзеном. Дерьмово, конечно, но у них и без этого хватало работы. Удалось поймать человек в армии, которые действительно, мать их, продавали налево. Их суд закончился немного раньше. После заседания, где судья вынес несколько обвинительных приговоров и добавил информации в папку Аккутрона, они с Нанао решили пойти в караоке. Кажется, спеть они успели песни четыре, после чего благополучно вырубились. Неужели это закончится? Последняя пара месяцев свела с ума настолько, что вошла в привычку: хреначь, хреначь, хреначь! Но Шиши улыбается, у них новый член семьи, а в холодильнике дожидается своего часа белое полусладкое. — Ты такая крутая, — выдохнула Йоруичи на светофоре. — Что бы я без твоей поддержки делала? — Я просто стараюсь быть такой же крутой как ты, детка. — Охуенный “дай пять”. — Пущь! Они стукнулись кулачками. Вечером будут слёзы усталости, пережитого страха, сочувствия к Шуну и Широ, пьяные сантименты. Возможно, попытка секса, которую обломает кошка и последующие обнимашки втроём до утра. Сейчас же они очень крутые девчонки, которые нагнули их всех.***
— Прохладно сегодня, да? — Октябрь, как ни крути, — мужчина поднял воротник пальто и спрятал кончик носа в шарф, — Подержи, пожалуйста, я перчатку надену, — Он дал женщине трость. Она молча кивнула и пошла дальше. — Погоди, ты куда? — Тебе не нужна эта палка, — заметила собеседница и сделала глоток кофе из картонного стаканчика. — Но ты же сама мне её выдала! — развёл руки Кёраку, стоя посреди больничной аллеи, усыпанной шуршащим золотом листьев. — Это было две недели назад, малыш. Не ленись и иди сюда. — Я так-то неплохо справляюсь для того, кто недавно вообще ходил с трудом. — Замолчи и иди сюда. Кёраку сделал глубокий вдох и шагнул. Нормально. Второй. Тоже приемлемо. Ноги держали, но равновесие иногда всё ещё подводило. Странное чувство: по ощущениям совсем недавно стояла липкая жара, когда он пошёл в то злополучное офисное здание качать права, а вот уже глубокая осень. Он открыл глаза спустя три недели после ранения, а вот в себя пришёл спустя ещё неделю. Постепенно детектив начал реагировать на мать, а вскоре осознание происходящего вернулось полностью и пришло понимание, что вместо глаза теперь повязка, говорить не так-то просто и что долгий отдых пагубно сказывается на базовых навыках. Третий шаг. Четвёртый. Несколько дней понадобилось, чтобы он вновь научился членораздельно отвечать на вопросы, формулировать, чего хочет и осознанно махать Генрюсаю, Йоруичи, Бьякуе и Ренджи, толпящимся за стеклом палаты интенсивной терапии. Укитаке он узнавать начал едва ли не одновременно с матерью. Белая макушка появлялась на горизонте каждый день после пробуждения, вызывая сперва смутные воспоминания, потом неясную радость, а после и счастливую улыбку: на свободе, живой. Первым, что Кёраку спросил, когда того всё-таки впустили, было “Ты нафига постригся?” Джу, как обычно, улыбнулся немного смущённо и пообещал рассказать, когда Кёраку немного оправится. Рассказал. Обсудили. Следствие идёт, Айзен слинял, в участке ждут, бумажная волокита всё ещё тянется, но они обязательно прорвутся и посадят всех, до кого только дотянутся. Пятый, шестой. Ой, повело. О Лизе он вспомнил не сразу. Он не мог уснуть, а в темноте палаты узоры капель на стекле сияли особенно ярко, рисуя причудливые лабиринты. Изучая осеннюю ночь он неожиданно для себя вспомнил как так же лежал дома, только под боком спал кто-то тёплый и любимый. Ах да… Вот почему он недавно опять смущал Нанао, пришедшую вместе с Сой Фон, хотя и не планировал этого делать. Заплакал он, к собственному удивлению, от понимания того, что он счастлив не быть с ней сейчас. Желание жить больно схватило за горло и испортило картинку ровного пульса, а потом скользнуло в грудь и осело там горько-сладким чувством реальности происходящего: он жив. Тонкая рука в перчатке из чёрной кожи скользнула ему под локоть. — Неплохо. Пойдём. Он шёл, слегка опираясь на хрупкую фигуру матери, нюхая густой аромат осени: влажная земля, спелые яблоки, опавшие листья, утренний туман — стылый букет созревшей осени. Больничный парк в жёлтом свете фонарей и кленовых листьев напоминал миниатюру, застывшую в янтаре, обрамлённую чернотой ночного неба. — Я всё время забываю тебя спросить… — произнёс Шунсуй после долгой паузы. Марта взглянула на сына с долей любопытства. Сейчас, после рабочего дня, выкравшая его из палаты для ночной прогулки, она была так незнакомо очаровательна, что ему показалось, будто не с ней он рос в одном доме. — Я успел тебя поблагодарить? — Я просто делала свою работу — так бы ты ответил, верно? — хмыкнула главврач. — Спасибо за всё, мам. Ты потрясающая, — улыбнулся он и нежно коснулся губами женской макушки. — Ну ладно тебе, — смущённо улыбнулась она из положила голову на плечо. Кто бы знал, что куда эффективнее сеансов психиатра для восстановления семейных связей станет угроза расправы и ранение в голову. Не очень хороший способ, но действенный.***
“Цветы приятнее дарить живым женщинам,” — повторял он про себя слова Кёраку, нервно поправляя галстук, рассматривая букет и чувствуя себя неловко по какой-то причине. Это всё шарик. Чем он думал, когда решил, что это хорошая идея? Ладно, взял и взял, не выбрасывать же. Она возвращается сегодня. Шесть недель прошло с момента, когда он проводил её в аэропорт. Хисана не ругалась, не пыталась что-то выпытать — слишком хорошо она его знала. Спросила только в машине “Это из-за работы? Только честно.” Он ответил честно, хотя и не до конца. Не только из-за работы. Это из-за Кёраку с Укитаке, из-за коррупции, которая скрывалась в каждой тени, из-за страха остаться без неё. Из-за того, что ему не дали оступиться. Каждый день после её отлёта он радовался, что послушал Укитаке. Каждый день, получая от неё сообщение, он чувствовал, что и этот день он переживёт. И пережил. Пережил этот страшный месяц, когда сквозь толщу работы он иногда не помнил, ездил он домой или спал здесь на диване; когда внезапно останавливался взглядом на двух пустых столах и, при виде пустой чашки из-под кофе, ком подкатывал к горлу; когда каждое упоминание предстоящего суда отзывалось в желудке жгучим страхом. Он пережил внутреннюю проверку. Да, это было необходимо — он сам это понимал. Понимал он и то, что с Кёраку-старшим и Ичибеем он практически неприкасаем, но вопросы, взгляды, молчаливое осуждение работников службы, запись допросов на камеры заставляли в конце каждого дня лезть в душ и тереть себя мочалкой до красноты, пытаясь смыть слизь этого стыда. Он пережил уже два судебных заседания, на которых его, Абарая и Укитаке адвокат допрашивал, сильно выходя за временной лимит и иногда рамки приличия. Держались стойко и спокойно, несмотря на угрозы подозреваемых и обещания отправить их в тюрьму, на тот свет и ещё бог знает куда. Ничего, пережили. Предстояло пережить ещё многое: впереди выступление Джаггеджака и Старрка, ещё много работы и бессонных ночей, но теперь он не боится ничего — теперь она будет с ним. “Объявляется посадка рейса АР2505, терминал В,” — послышался из динамиков аэропорта женский голос. Минут пятнадцать он прождал, высматривая в толпе знакомую макушку. Вот она. Хисана, загорелая и улыбчивая, катила немного разбухший чемодан, выискивая мужа. Она не ожидала увидеть в качестве опознавательного знака красный шарик в форме сердечка, поэтому не сразу обратила на него внимание, но заметив, побежала, стуча углами чемодана по блестящим плитам. От неё пахнет морем, кокосовым маслом, солнцем и немного волнением. Они стоят прямо в проходе, мешая всем вокруг и плевав на это. Они не привыкли расставаться так надолго и он этого больше никогда не допустит. — Ты так вкусно пахнешь, — пробубнил он ей в макушку, не открывая глаз. Она не ответила, только крепче схватилась за ткань его рубашки. — Боже как ты похудел, — ответила она и прерывисто вздохнула. — Это нестрашно. Ничего уже не страшно.***
— Клянётесь ли вы говорить правду и ничего, кроме правды? — Да, ваша честь. Правду говорить легко и приятно… Он рассказывал всё. Всё, что знал, всё, что помнил. Щедро, без остановки. Нет, он не знал, где мелкие работники Эспады, но он знал про Баррагана, про Руро, про Ле Варра он тоже знал. Мельчайшие, даже ненужные подробности он вылавливал из глубины памяти и тащил в зал судебного заседания. Щелкали клавиши компьютера, пока секретарь вёл протокол. Перед ним сидели не представители закона — это были его исповедники и ему было в каких грехах покаяться. Снег за окном шёл и шёл, похожий на падающий ажурный платок, пряча всё вокруг, обещая, что всё можно начать с начала. Нельзя. Но можно попытаться исправить хоть что-то. Перестать ломать жизни других так, как сломали ему. Как ломал он. — Вы добровольно занимались этой практикой? — Да, ваша честь. Чего уж врать. Сам. Прыгнул в бездну в надежде на чудо, в попытках обмануть судьбу. А в итоге только приблизил неизбежное. Те двое тоже в зале. Они встретились в начале декабря, когда, судя по слухам, их обоих вновь допустили до работы. Раньше с ним работал бледный мужчина с чёрными волосами и рыжий татуированный парень. Забавно было после общения с ними встретить тех, кого молодые пытаются копировать. Он не врал и молодым офицерам, но этим он почему-то охотнее рассказывал больше. Может быть из-за того, что они лучше скрывали своё презрение. Сидят позади и молчат. Они уже выступали сегодня. Отблеск понимания иногда заметен на их лицах, но быстро меняется на сухую скорбь. Лишь однажды лицо седого дрогнуло во враждебном прищуре — когда Старрк говорил о девушке из Германии и не сразу вспомнил её имя. “Гретель” — одними губами произнёс следователь и Койот сильнее сжал трибуну от болезненного укола в груди. — Ваша падчерица… — Дочь, ваша честь. — Ваша дочь… Мог ведь проводить с ней больше времени, которое им было отведено, мог не волновать её, шляясь с этими ублюдками, мог быть внимательным и любящим, каким должен был быть отец. Он думал, что это и есть любовь и забота. Хотел подарить ей всё время мира и снова синдром бога сыграл с ним злую шутку. Ты не бог, ты врач. Хотя какой ты к чёрту врач? Спустя несколько недель он наконец-то выходит с последнего заседания. Руки болят от влажного ветра, а метель скрывает будущее, размывая всё в белое пятно. Его ведут к машине, чтобы отправить как ценный груз подальше отсюда — вроде, куда-то на юг. Он слегка покачивается. Боль в груди, тянущая последние дни, вдруг расцвела с новой силой и вцепилась куда-то под язык и завертелась, толкая рёбра и заставляя судорожно глотать воздух ртом и надрывно кашлять. Он знает, что это за боль. Снег мягкий. Он падает в него, надеясь наконец-то отдохнуть. Да, он ужасно устал. Ему просто нужен хороший сон и всё пойдёт на лад. Суета вокруг. Он видит лица детективов. Кто-то кричит “Скорую! Нет, выстрелов не было”. Уже неважно. Разбудите его через парочку жизней. Снег белый как песок в пустыне для одиноких душ, а когда закрываешь глаза, можно увидеть такое же чёрное небо без звёзд и пойти. Пойти искать её снова. Он всё понял. Теперь главное найти.***
— Держи, — он протянул напарнику стаканчик кофе. — С лимоном и сахаром. — Запомнил, — улыбнулся Кёраку и сделал глоток. Укитаке пожал плечами и облокотился о капот машины. Изо рта валил густой пар, смешиваясь с ароматом кофе. Реку затянуло льдом и припорошило снегом, пока не испорченным ни единым следом. Чёрный круг кофе в белом ободке стаканчика отражал одноглазого детектива с трёхдневной щетиной. Укитаке чуть нетерпеливо заправил за ухо выбившиеся отросшие белые пряди и тоже посмотрел в свою чашку со светлым напитком. Кажется, это лето было в прошлой жизни. В чужой жизни. Сколько лет они успели прожить за этот срок? Странные скачки: кома — скука в ожидании разрешения работать — скорбь — работа — суд — работа — суд — приговоры, приговоры, приговоры — работа — смерть Старрка — работа… Где-то там было и триумфальное возвращение в участок под слёзы и овации, и официальное закрытие горы дел, и Йоруичи, пьющая шампанское на брудершафт с Бьякуей под утро в каком-то баре, и Генрюсай, тихо говорящий: “Ну вот теперь можно и похвалить”. Будто приснилось или было так давно, что он уже и забыл, хотя в кармане пальто до сих пор валяется спёртый из бара подстаканник. — Я думал, что самый… насыщенный рабочий опыт был у меня под прикрытием, — хмыкнул седой, — Но оказалось, что есть не менее увлекательные пути к смене причёски. Кёраку с трудом подавил смешок. Укитаке проследил взглядом за одной из снежинок и прикрыл глаза. Да уж, кто бы знал, что одно дело приведёт к такой бешеной лавине, сметающей на своём пути столько судеб. Джуширо часто думал о Старрке и даже сходил на его могилу. Да, во многом благодаря ему детектив вышел. Именно Старрк помог закрыть столько дел, но глядя на пригорок, окружённый снегом, следователь не чувствовал жалости. Скорее, мрачное понимание неизбежности подобного конца. Конец… Странно было думать о том, что всё это уйдёт в прошлое, забудется и покроется временем как снегом. — У меня завтра последний плановый визит у Урахары. Он даст мне терапевта. Дальше буду сам к доктору записываться, представляешь, как большой? — Поздравляю! — Укитаке коснулся своим стаканом стакана коллеги. — Как твой сон? — Две… нет, три недели без лекарств. Что-то снится, но я уже не запоминаю. Такой кайф, ты бы знал. — Поздравляю! Чинь-чинь, — снова “чёканье” кофейными стаканчиками. Пауза. Пар изо рта. Глоток кофе. — Охренеть, кто бы думал, что я буду обсуждать с кем-то из коллег своё психическое здоровье. — Да ты просто не хочешь опять напарника менять, — хмыкнул седой. — Конечно, не хочу, мне этот знаешь как дорого достался! Полгода ран, переломов, перекройки. Полгода, скрывающиеся под снегом, утонувшие в реке. Полгода как полжизни. Полгода боли. Она всегда будет рядом, но эти шесть месяцев показали наконец-то, что не нужно терпеть одному; что боль может столькому научить; что Ницше был, в конце концов, прав. Боль спустя полгода укрылась снегом и всё, о чём хочется говорить, глядя на её спокойную дрёму, это о скорой весне, которая обязательно наступит. Конец