Двойка треф

Гилберт тасует карты — быстро-быстро, только мелькают перед глазами клетчатые рубашки, сливаясь в единое бессмысленное пятно. — Тяни, — говорит он, протягивая Озу колоду. Вытащить нужную карту — важно, очень; от этого зависит день, а то и целая жизнь. Оз сжимает один из картонных прямоугольников пальцами и, зажмурившись до боли, выдёргивает его из колоды. Можно не смотреть — двойка треф. Вся чёртова колода — двойка треф. И она не встанет под ноги. Падать вниз, прорывая облака, довольно весело. Если вдвоём, конечно же. В одиночку всё одинаково тоскливо. Цветные пятна на глазах рассыпаются в мелкие деревья, в осколки гор и стеклянных шаров. Оз ловит маленькое облачко и отрывает от него мохнатый белый краешек. — Они как сахарная вата, — говорит он, протягивая Гилберту такой же кусочек. — Точь-в-точь! — В следующий раз сходи с ума как-то по-другому, — недовольно ворчит Гилберт, но облако послушно ест. Оз смеётся, продолжая отщипывать клочки облаков и бросая их вниз, на рассекающий неподвижно-ленивые волны корабль. Они летят вниз снегом, снегом мягким и сахарным, нетающим, облепляющим корабль с грифоньей головой со всех сторон. И он тонет под их весом; ленивые волны смыкаются над мачтами, всё такие же неподвижные. — Мы никак не упадём, Гил, — почти жалобно говорит Оз, когда все облака остаются наверху. Высоко-высоко, только некоторые клочки ещё пролетают рядом. — Что делать? Гилберт пожимает плечами и сквозь ветер берёт его за руку. — Проснись, Оз. Оз раскрывает глаза в полной темноте и тянется к свече. Пальцы дрожат и зажечь её удаётся далеко не сразу. Он сидит, мерно раскачиваясь, и мелко, неглубоко дышит. Чёртов Гилберт, Чёртов-чёртов-чёртов Гилберт, что он себе позволил?! Как он мог решить, что будет лучше уговорить Бездну забрать себя вместо Оза, кто ему позволил это сделать? Кто дал ему право решать, что так будет лучше, что жертвовать собой — хорошо? Кто разрешил ему оставлять Оза вот так: почти одного, на грани безумия. Тяжело и тошно. За окном буянит метель, липкая и заволакивающая окна. Оз встаёт с постели и, оставив свечу у кровати, на ощупь бредёт в гостиную. — Ты должен был спать дольше, — говорит сидящий на диване Винсент, не отрываясь от какой-то дурацкой книги. — Легче стало? Оз делает неопределённый жест рукой. — Не очень. — Снилось что-то? Оз коротко кивает. Винсент хмурится. — Я просил Соню увести тебя в сон без снов. И не благодари, — прерывает он уже открывшего было рот Оза. — Гилберт просил о тебе заботиться. — Он сказал проснуться, — вдруг говорит Оз. — Странно, да? Винсент единственный, кто смотрит на него сейчас без жалости. Озу и не нужна вся эта забота и вздохи за спиной. Ах, бедный, как он живёт, он ведь... — Да ты и без того почти сумасшедший. Завтра ещё раз попробуем. Стол огромный, чашки на нём — что дома, а торт посредине кажется огромным замком. — Нам надо дойти до часов, — говорит появившийся из темноты Гилберт и обнимает Оза: быстро, легко и очень-очень тепло. — Зачем? Надо и надо, что вопросы плодить; но бесмысленная фраза уже сорвалась с губ и бессмысленной шестерёнкой повисла в воздухе. Гилберт улыбается одними уголками рта. — Дойдём? В конце-концов, думает Оз, после всего того, что они прошли, разве так трудно будет пересечь стол и добраться до часов? Раз — с бортика чашки на плавающую по центру жидкого шоколада зефирину. Два — стоять, пока та не утонет. Три — спрыгнуть, не давая напитку великанов утянуть себя внутрь. Четыре — падая с краешка, утащить за собой Гилберта и вместе упасть на что-то мягкое: конфеты с суфле? Пробовать неохота. Пять — барахтаясь, оказаться под ним, и замереть на долю секунды, словно ожидая... чего-то. Шесть — неловко слезть с тарелки и отряхиваться от налипших на одежду сладостей. — Давай помогу. Гилберт чистый, совсем не испачкался. А впереди — ещё три чашки, в которых надо утопить зефиринки. Часы застыли в секунде от пяти часов. Время пить чай никак не наступит. — Они должны пойти? — Да. — И что для этого надо сделать? Гилберт приподнимает его лицо за подбородок и наклоняется близко-близко. — Проснись, Оз. Лео, как он сам выражается, «заглядывает на огонёк» в тот же день. — Даже после Сони? — удивлённо спрашивает он, выслушав рассказ Оза. То, что из Оза каждое слово чуть ли не клещами вытаскивать приходилось, Лео ничуть не смущает. Главное, что всё-таки всё услышал, узнал. — Может, к этому надо прислушаться? — Я просыпаюсь, — говорит Оз, растирая по блюдцу конфеты с суфле. На них даже смотреть противно. — А потом всё опять. Лео тяжело вздыхает: так, как может только человек, которого собеседник уже достал своей глупостью и нежеланием понимать очевидного. — Мне тоже Элиот снился, — вполголоса говорит он. — Всё проснуться говорил. Даже когда я вроде бы и не спал. — И что? Лео хочет что-то сказать, но затем качает головой. — Толку тебе говорить, всё равно не поймёшь, даже если я тебе это по буквам разложу. Сам осознаешь. Позже. — А сейчас что делать? — отчаянно спрашивает Оз, которому не то что осознавать: засыпать неохота, да и живётся как-то по инерции больше. — Может, проснуться? — заговорщицки улыбается Лео. Оказывается, сидеть вот так, прижавшись спинами — прекрасное занятие. Жаль только, что раньше Оз его не ценил, а сейчас и не вернёшь уже. Каменный замок впереди щетинится щупальцами. — Нам туда не надо, да? — уточняет он больше для порядка, и крепко сжимает ладонь Гилберта, сплетая пальцы. — Нет, — тихо говорит он. — Мы ждём корабль. Корабль-не корабль, больше похожий на воздушный шар, плывёт сквозь волны сплошной пустой черноты. — А куда мы летим? Гилберт усмехается, закуривая сигарету. Они стоят на палубе, да только толку никакого: вокруг пусто, темно и почему-то очень жутко. — Узнаешь. — Когда проснусь, да? — раздражённо уточняет Оз. — Именно. Тонкий сизый дымок рисует в чёрном пространстве странные картины. У Ады такой громкий голос, что Оз невольно морщится. — Ты в порядке, братик? Оз очень хочет заставить себя улыбнуться, но толку никакого, лицо его совершенно не слушается, да и тело тоже не в порядке. Он не может даже говорить и моргать. К горлу подступается паника. — Ну же, братик, проснись! — Ада! — раздражённо одёргивает её Винсент. — Не глупи! — Но вдруг он проснётся? — говорит Ада, и в голосе у неё отчётливо слышны слёзы. Оз хочет подать знак, что он в порядке, что он не спит, только паралич никак не отпускает. – Гилберт разговаривает с ним уже месяц, — терпеливо, словно ребёнку, поясняет Винсент. — А толку? Как был в коме, так и остаётся. Только тогда Оз слышит совсем рядом с собой тихое, захлёбывающееся дыхание Я тут, я здесь! — хочет крикнуть Оз, но голос по-прежнему не слушается. Зато глаза удаётся разлепить. Сперва всё белое, словно молоко со снегом, и очертания различить сложно, а звуки отчётливы, как и раньше. — Мистер Джонс? Доктор? — слышится голос Ады, заглушаемый стуком каблуков. Винсент молчит, но выдыхает так резко, словно кто-то из него выбил весь воздух. — Ты... мы выбрались, правда? — обеспокоенно интересуется Гилберт, суетливо касаясь лица Оза. — Ты меня слышишь? Видишь? Ты не можешь говорить? А моргать? Оз согласно опускает ресницы, а затем поднимает, наблюдая за тем, как порхающие вокруг его лица пальцы обретают чёткость. «Мы выбрались» — мысленно повторяет он. — «Мы.» Винсент хмыкает. Стучат шаги. — Пойду, задержу Аду, — говорит он с ухмылкой в голосе. — Пожалуй, мы с ней... да и доктор, наверное, тоже, немного лишние. Дверь хлопает, а затем скрипит, приоткрываясь, и Винсент добавляет: — Но долго я их не сдержу, вы же понимаете? «Мы понимаем» — думает Оз.— «Уж мы-то точно.»