Без сожалений.

Он вспоминает его горячие руки. Каплю за каплей теряя тёмную, кажущуюся грязной, собственную кровь, он вспоминает горячие руки Джимми. Фрэнк слишком живо помнил чужие, мерзкие, которые трогали не спрашивая, которые словно по всему телу оставляли собственные отпечатки, пятная репутацию и опуская гордость, которой итак почти не осталось, до конца. Именно поэтому, в первый же день освобождения они трахаются. Трахаются до тех пор, пока не падают, лишённые последних сил, на кровать, и только тогда Фрэнки, наконец, будто впервые за десять грёбаных лет, засыпает, доверчиво свернувшись у брата под боком. Когда кровь не желает останавливаться в ответ на жалкие попытки Фрэнка зажать рану перчаткой, и блёклыми пятнами размазывается по плиткам пола и стеклянным панелям, он понимает, насколько желал избавиться от воспоминаний, от ощущений, от этого блядского чувства использованности. Каждый раз словно специально провоцируя брата на ссору, доводя всё до драки, чтобы насладиться его грубостью, чтобы впитать через кожу его эмоции: как Джеймс хватает его за плечи или отвороты куртки, как он не жалеет силы для удара, как он сначала слизывает кровь с разбитой губы или скул, как краснеет от ярости лицо и превращается в презрительно-искривлённую нить улыбка, как тот отпускает себя позже, с нежностью пытаясь загладить вину. Его любимый контраст - меньше одежды для злобы: майка, чтобы ненависть по крепким плечам, по худой шее, ладонями по груди, призывно спущенные как можно ниже потёртые старые джинсы, чтоб худые бёдра торчали из под ремня, и больше одежды для ласки: чтоб было время для глупых поцелуев, пока стаскиваешь кожанку, чтоб было время для долгих взглядов, изучающих упущенное время в глазах напротив, словно в них самих могло что-то измениться друг для друга. "Глупый маленький братик..." - думается Фрэнку, когда к нему, всё так же продолжающему активно истекать кровью, подбегает Джимми, с обещаниями всё уладить. Он обнимает, он утешает, и Фрэнк всеми силами пытается ему поверить, пытается прижаться как можно ближе в последний раз, пригладить волосы, погладить, и позволяет себе плакать, смывая собственный ужас и страх возможности вернуться туда, куда он поклялся больше не возвращаться никогда. Когда его брат говорит "я люблю тебя" в первый раз, Фрэнки готов поклясться, что его слёзы становятся кровавыми. И он, словно заведённый, эхом повторяет "я люблю тебя, я люблю тебя, Джимми", вспоминая их разговор в баре, когда он впервые за прошедшие годы смог увидеть искренние слёзы брата, скупые, по настоящему мужские, но родные и милые сердцу, и понимает, что Джим пошёл бы за ним на любое дело, на любой риск. Это тогда казалось сложным и неудобным упрашивать брата вернуть должок за спасённую задницу, но сейчас он видел во взгляде напротив - тот пошёл бы за Фрэнком, хоть на край света и не нужны были вопросы "зачем?.." Он знает, что им не выжить. Не выбраться из очередной передряги, устроенной собственной тупорылой наивностью. Взамен Фрэнк оставляет себе их ночи. Страстные, нежные, пронзительные. Как тогда, после разговора о тюрьме и Эмили. Слёзы, улыбки, пустая злость, лёгкая ревность - всё это они разделили на двоих днём, чтобы объединиться в объятьях друг друга ночью. Он вспоминает их смех в этой маленькой, смешной машинке, дурацкого жёлтого цвета. Там было тесно, чертовски душно, неудобно так, что Джим каждый раз стукался об крышу, шипя от раздражения, а сам Фрэнк жутко сгибался, чтобы высунуться в окно и покурить, после их очередной попытки в конец стереть и без того старую обивку сидений. Но даже это ни в какое сравнение не шло с тем липким кошмаром, охватывающим его в тюремной камере. Здесь всё было иначе; брат рядом, их неловкая возня в попытках расстегнуть молнии на штанах, поцелуи-укусы, попытки устроить поудобнее ноги и не долбануться чем-нибудь обо что-нибудь выступающее, а после совместное растирание затёкших рук, плеч, и расцарапанной шеи. Фрэнки знал, что уже ничего из этого больше не будет. Но, ударяя брата в висок, он не жалел ни о чём. Он лишь знал, что нужно сделать дальше. Ни за что на свете он не хотел бы расставаться с человеком, которого тащил сейчас на своих плечах, лицо которого разукрасил собственноручно. Однако, в выборе между собственной смертью и смертью брата, ему даже не требовалось время на размышления. Он знал ответ всегда, ещё с их первого дела он знал, что пожертвует всем ради него. Особенно теперь, с пробитым боком, сорванным ограблением и с копами всего города, нацелившими свои пушки на них двоих. В начале всё обошлось; десять лет ему и год брату, но жизнь не прощает ошибок, поэтому в этот раз она решила увеличить ставки - жизнь с одного, с другого - смерть. Всё могло быть по-другому. Возможно. Когда-нибудь. Типичный дом, стереотипные жена и дети. Но он выбрал выстрел, изменивший всё. Существовало только две переменные, и он выстрелил бы за Джимми всегда, когда того требовала ситуация. Спросите его ещё раз и ответ бы ни за что не изменился. Он прожил эту жизнь так, как мог. Он прожил её в боли, печали, бесконечных муках, но под конец она подарила ему возможность искупить свои грехи. И он прошёл её. От старта до финиша. Без сожалений.