Прототип (завершен)

      За окном сгущаются сумерки. Закат окрасил небо в яркий красный, предвещая будущее ненастье. Воздух полон пряного аромата цветов и непрерывного стрекота кузнечиков. Лето подходит к своему рубежу, уже завтра я уезжаю, но сегодня существует только для нас.       Его ладони оглаживают мои тонкие плечи, приспуская с них рубашку. Мое тело трепещет от его нежных прикосновений, от ощущения его близости. Сердце заходит в груди от сладкого предвкушения.       Мне уже не страшно.       О последствиях я подумаю потом, как и об этой случайной встрече.       Сегодня я опять буду его примерной ученицей, снова буду ловить каждое его слово, каждый его жест.       - Филипп Алексеевич… - только и выдыхаю я, когда его губы касаются изгиба моей шеи, а его руки крепко обхватывают меня за талию.       - Итак, - Филипп Алексеевич обводит всех присутствующих в количестве двадцати трех человек испытующим взглядом, – делаем выводы: лучше всех это лето провела Ягненкова.       Олеська вспыхивает маковым цветом, закусывает губу и явно желает провалиться сквозь землю. В классе раздаются несмелые смешки, хотя на самом деле многие еще не могут прийти в себя не то чтобы от прочитанного, а от самого факта того, что сие вообще прочитали прямо на уроке. Хотя многие вне уроков читают что и поядренее. И не только читают, но и пишут, и смотрят.       - Ягненкова! – голос Филиппа Алексеевича полон ехидного сарказма. – Я ведь могу посчитать это, - он потряс тетрадкой, - сексуальным домогательством. Тебя же посадят, деточка.       - Это…это ошибка! – едва не плача произносит она, но все же держится достойно, не опускаясь до истерик.       - Только выписанная твоим почерком, - кивает в знак согласия Филипп Алексеевич.       Мне даже ее жалко, несмотря на то, что некогда именно этот человек на ровном месте создал моей скромной персоне кучу проблем. Как говорится, за что боролась… Но Трифонов явно перегнул палку, когда зачитал нестандартное сочинение на стандартную тему про лето.       Филипп Алексеевич задумчиво касается своей щетины, которую явно считает неотъемлемой частью своего имиджа. Ему всего-то двадцать шесть, а он ведет себя как подросток-хулиган. До сих пор не понимаю, как его до сих пор не поперли со школы? Разве это учитель? Харизмы, конечно, ему не занимать, но вот манер и условного «стоп-крана» точно не хватает.       - Ладно, прощаю, - дает отмашку он. – Но переписать. И желательно правду, пусть это и будет три листа о том, как ты сочиняла эту невидаль.       Звонок извещает о конце урока, но никто не двигается с места. Филипп Алексеевич сумел приучить даже одиннадцатые классы, что звонок, он такой, он для учителя.       Более того, я точно знаю, что никто и словом не обмолвится о произошедшем на уроке. Не рискнет здоровьем. Нет, Филипп Алексеевич не распускал рук, но словами жалил довольно болезненно и точечно. К тому же многие в классе недолюбливали Ягненкову. Наша староста умудрилась всех достать своим лицемерием и заносчивостью. Сегодня ее поставили на место, хотя мне этот факт особой радости не принес.       Я несколько задерживаюсь в кабинете, поскольку мой карандаш выражает свою ноту протеста и, упав на пол, закатывается под парту.       Когда я уже подхватываю сумку, то слышу оклик Филиппа Алексеевича:       - Эй, Лохматая, - я только вздыхаю и поворачиваюсь к нему. Этому учителю вообще никакие рамки приличия не грозят. Кажется, он и не подозревает об их наличии.       «Лохматой» он начал называть меня еще в нашу первую встречу, за непослушные кудрявые волосы. Собственно, потом он выучил мою фамилию, но наедине продолжал использовать кличку. Я смирилась, решив не давать Трифонову лишнего повода для радости.       - Да, Филипп Алексеевич? – равнодушно откликаюсь я, оборачиваясь.       - Может, попробуем? – он машет тетрадкой, откуда еще несколько минут зачитывал то, что я бы предпочла расслышать.       - Вас посадят, - спокойно парирую я, чувствуя, как внутри крутым кипятком бурлит злость. Что он себе позволяет?       - А мы никому не скажем, - скалится Трифонов в ответ, а я только сокрушенно качаю головой и поворачиваюсь к выходу:       - До свидания, Филипп Алексеевич.       Опять-двадцать пять. Я, конечно, понимаю, что он просто развлекается, но всему есть свой предел. Подобные намеки в мою сторону уже не остаются незамеченными одноклассниками. Той же Олеськой, за что я уже не раз расплачивалась. Да и попробуй Ромке объясни, что Трифонов - такой вот у нас шутник…       - И тебе того же! И подумай над моим предложением!       - Всенепременно! – выдаю я и закрываю за собой дверь, не подозревая, что подумать мне и правда скоро придется.