Останься

– Да делай ты, что хочешь. Она отвернулась к окну и устало прижалась лбом к холодному стеклу, внимательно наблюдая, как стекают по нему крупные капли, сливаются с другими, прокладывают себе путь и замирают где-то у карниза. Им на смену приходили новые – дождь пошёл сильнее. – Хорошо, – а он принял её фразу, как руководство к действиям. Подошёл, прижался губами к макушке, провёл ладонью по спине и неторопливо вышел из кабинета, забыв (или не захотев) попрощаться. А ей хотелось, чтобы он остался. Понял, в тот момент, когда она застыла, ощущая его ладонь, скользящую по лопаткам, по изгибам позвоночника, понял, что «делай, что хочешь» – это просьба остаться. Здесь, в этом небольшом полутёмном кабинете, с уютно фыркающим чайником, зашторенными окнами. С ней. – Ну, зачем? – тоскливый вопрос сорвался прежде, чем женщина подумала его озвучивать, но услышать его уже было некому. Этот кабинет стал личной камерой. Одиночной. Казалось, все забыли о существовании советника юстиции, никому она не была нужна. Анна то вставала и принималась ходить, то опускалась обратно в кресло, сжимала пальцы, чуть не ломая их, склонялась к столу и утыкалась лбом в сцепленные ладони, покачиваясь и надеясь успокоиться. Взгляд скользил по столу, перескакивал на бумаги, лежащие неровными стопками, Немчинова хватала их, пять минут раскладывала аккуратно, а потом нервно отодвигала к краю и возвращалась в прежнее положение. – Женька… Аня шептала его имя, словно цепляясь за что-то ускользающее, уже далёкое. Надеялась, что он слышит или хотя бы чувствует, что важен ей, что она с радостью бы сейчас сидела с ним дома. И мелькал, как картинки, перед глазами вчерашний день. Вот она просыпается, не от звонка будильника и даже не от недовольного голоса Шаламова, что они опаздывают. Просыпается сама, переворачивается на правый бок и утыкается носом в плечо генерала, скользит губами по горячей коже, поднимается на локтях, наклоняется и выдыхает в губы мужчины: «Доброе утро». А Женя смешно морщится, заключает её в крепкие медвежьи объятия, переворачивает на спину и уже сам нависает над Анной. А она сонно тихо смеётся и тянется к нему за поцелуями. Следующая картинка – мягкий ворс на ковре, Немчинова водит ладонью по нему, а потом прижимается щекой к полу и ждёт, когда генерал принесёт с кухни два бокала. Это их день, и они стараются запомнить каждую мелочь. У Жени светлые карие глаза, морщинка между бровями и родинка за ухом. У Ани вновь перекрашенные в тёмно-каштановый короткие волосы, слегка вьющиеся по концам, и тонкий серебряный браслет на запястье. У них есть всего лишь сутки на двоих, когда никто не будет им мешать, если только сами не сорвутся и не поедут на работу. А уже поздно ночью, когда сердце забилось так сильно, что не обращать на него внимания было невозможно, Аня прошептала, касаясь губами мочки уха мужчины: – Не уходи. Останься завтра со мной. Пожалуйста. Я боюсь за тебя. Эта фраза словно всё решила. Ей страшно, безумно страшно, такого страха она никогда раньше не ощущала. Ни за себя, ни за кого-то другого. А сейчас она отчётливо поняла, что в этих словах – всё её отношение к Жене. Она может не говорить о любви, достаточно перебороть себя и признаться, что она боится за него. Боится, что он уйдёт, и она больше никогда его не увидит. Боится, что это их последняя ночь вместе. Боится, что больше не с кем будет помолчать, глядя в такие родные глаза. Никто больше не будет так, как Женя, чувствовать её и всегда знать, что ей нужно в данный момент. А он не услышал её просьбы. Когда дверь распахнулась, Аня вздрогнула и подняла полусумасшедший отчаянный взгляд. Готова была увидеть кого угодно, но только не его. Казалось, уже попрощалась, поняла, что не придёт. Но вернулся. – Женя, – тихо-тихо прошептала Немчинова. Она поднималась медленно, подошла и, встав напротив, неверяще протянула руку и коснулась холодными пальцами щеки мужчины, словно убеждалась, что он настоящий, ей не кажется. Шаламов перехватил её ладонь и сжал, а потом поднёс к губам, касаясь ими кожи, оставляя поцелуи. Аня почувствовала, как встаёт ком в горле, и, всхлипнув, практически рухнула на генерала, тот успел поймать её и привлёк женщину к себе. Она вздрагивала от беззвучных рыданий, цеплялась за его рубашку, комкая тонкую ткань, а Женя тихо шептал ей в волосы: – Ну, всё, прекращай, всё хорошо, неужели ты действительно думала, что может что-то произойти? Я же обещал, ты мне не веришь? Анна подняла на удивление сухие глаза на Шаламова и помотала головой. Она верила, верила, но страх до сих пор сковывал каждую клеточку тела, не оставляя никаких других мыслей, кроме одной: «Навсегда. Навсегда…» – Женя, давай уйдём? – глаза лихорадочно блестели, женщина была полна решимости и полностью уверена в своих словах. – Конечно. Собирайся, сейчас домой поедем. Я жутко устал, – Женя погладил её по щеке большим пальцем, убрал с лица мешающиеся прядки волос, наклонился и поцеловал. – Нет, ты не понял, – казалось, нежное прикосновение генерала немного отрезвило Аню, но она всё равно продолжила. – Совсем уйдём. Я… Я не смогу отпускать тебя и дальше туда, где могу всё потерять. Шаламов молчал, глядя ей в глаза. Молчал всю дорогу до дому, а женщина не мешала, лишь иногда умоляюще смотрела на него, а затем почти сразу отводила взгляд, любуясь проносящимися за окном машины улицами. Только остановившись у Аниного дома, Женя повернулся к ней и негромко произнёс, хмурясь и злясь на самого себя: – Прости. Я не могу. Ты знаешь. Анна едва заметно кивнула и закрыла глаза, откинувшись на сидение машины. Откуда-то снизу живота вновь начинал подниматься животный страх. И с ним предстояло научиться жить.