Саквояж

Когда он думает о матери, то всегда вспоминает ее руки. Обманчиво обыкновенные на первый взгляд: пять пальцев, острые локти и тонкие запястья – они умели делать тысячу самых разных вещей. Построить миниатюрное королевство из бумаги, картона и папье-маше, где даже у крошечной овечки из ваты была прелестная мордочка, или сшить костюм человека-амфибии на Хэллоуин, заставивший мистера Клайда с ружьем запереться в ванной и вызвать полицию; состряпать торт в человеческий рост высотой для свадьбы Степлтонов или по просьбе отца Блейка виртуозно исполнить увертюру на церковном органе для воскресной проповеди. Эти волшебные руки могли все. Их слава заслуженно гремела на весь городок. Если сюда случайно захаживал турист, сбившийся с основного маршрута, то местные жители считали своим долгом представить их друг другу: «А вот здесь живет миссис Вонка, жена практикующего дантиста, – слыхали? Наша рукодельница-мастерица. В прошлом году выиграла конкурс «Самый креативный дизайн занавесок», а неделю назад заняла почетное второе место в состязании «Лучший абрикосовый пирог года» и то второе только потому, что Эллен Беннет приехала на инвалидной коляске». Но был у этих рук и особый талант, о котором знали немногие. Лучше всего у них получалось обнимать. Вилли Вонка не сомневался, что если бы существовал конкурс на лучшие объятия, его мать срывала бы первенство каждый год подряд. Она подкрадывалась сзади, как вражеский лазутчик, и начинала его щекотать – он кричал, извивался, молил о пощаде, сползая на пол, и она хохоча сгребала его в охапку и яростно целовала в макушку не меньше сотни раз. Даже сейчас, когда ему грустно или тревожно, или когда начинки для конфет на вкус напоминают обувную стельку, он вспоминает прикосновение этих рук, и ему становится чуточку легче. А еще объятия ему часто снятся, только сны эти всегда заканчиваются хлопнувшей дверью. Когда он думает о матери, то всегда вспоминает ее саквояж. Коричневый, из потертой кожи, с кучей разноцветных наклеек, и такой огромный, что в свои пять лет Вилли мог бы в нем целиком поместиться. На самом деле, когда саквояж переместился из кладовой в прихожую, ему хотелось этого больше всего на свете, но он боялся стать разочарованием еще и для своей матери. «Этот ребенок – большое разочарование», - часто повторял отец. Чтобы получить приговор, достаточно было любой провинности: от принесенного в дом белого мышонка до категорического отказа есть овощи. Кажется, еще с рождения первенца, отец понял, что ему не суждено оправдать его ожидания. Тогда Вилли этого еще не знал, но похоже, мама думала точно так же и делала то, что делают многие взрослые, – лгала. Как солгала тогда, когда в прихожей вдруг появился саквояж. И снова перед глазами эта сцена, повторяющаяся вновь и вновь, как ночной кошмар. - Мне нужно ненадолго уехать, но я скоро вернусь, хорошо? Она натягивает перчатки и часто подносит ладони к лицу, чтобы поправить шляпку. Отец безмолвно стоит у стены, скрестив руки на груди. - А куда ты едешь? - К тете Джо, по делам. Она нервно поглядывает на часы: у нее билет на поезд. А может, и на самолет. Ему хочется висеть на ее ногах, цепляться за подол не по погоде тонкого плаща, рыдая, кататься по полу, умоляя ее остаться. Но отец смотрит. - А когда вернешься? – голос предательски дрожит. И почему она избегает его взгляда? - Через несколько недель, - и снова шуршащие объятия, крепкие, пахнущие духами и кофе, но от них становится только тревожнее. Почему она не берет его с собой? - Несколько – это две? – настаивает он. Отец кашляет в кулак: поборник правил этикета, немолодой дантист презирает назойливость. - Нет, чуть больше, - быстро отмахивается она, нагибаясь за саквояжем. Как странно, отец не делает попыток ей помочь. - Не волнуйся, я напишу сразу, как приеду. И ты пиши... когда научишься. А сейчас рисуй мне картинки, хорошо? Рисуй все, что с тобой происходит. И посылай тете Джо – помнишь адрес? – уже стоя в дверях, она оборачивается и гладит его по волосам. – Я очень-очень тебя люблю. И всегда буду. Помни об этом. Дверь захлопывается. Он остается наедине со своим отцом, гигантской молчаливой фигурой в белом халате, чье присутствие только мешает разразиться громким безутешным плачем. Отец делает несколько шагов к нему, и сначала Вилли кажется, что тот хочет его обнять, но отец никогда до него не дотрагивался и не собирается ломать обычаи. - Я заметил, у тебя неправильно формируется челюсть. Придется поставить пластинки. Когда он думает о матери, он всегда пытается вспомнить ее лицо, даже крепко зажмуривает глаза, стараясь выудить из памяти хотя бы цвет ее глаз. Но всегда безуспешно. Он помнит ее голос, ее запах. Ее волшебные, удивительные руки. Но как бы ни старался, он не помнит ее лица. - Вилли, ты совсем заработался, – в комнату входит миссис Бакет с подносом, полным шоколадного печенья, и стаканом молока. Она неловко замолкает, заметив выражение его глаз. Мистер Вонка поспешно поднимается с места, натягивая на лицо улыбку, но она лопается, как проткнутый булавкой воздушный шарик. Он так и стоит, глупо сжимая кулаки, ожидая пока миссис Бакет положит поднос на столик. - Как прошел ваш день? Погода хорошая, не правда ли? – говорит мистер Вонка в лучших традициях светской беседы, и ему хочется как следует стукнуть себя кулаком по носу, так, чтобы кровь закапала на воротник, заляпав его золоченый вензель. - Погода замечательная, - соглашается миссис Бакет. – Но, мой мальчик, я вижу ты чем-то расстроен? Не хочешь поделиться? Сглотнув слюну, мистер Вонка быстро мотает головой: - Не-а. Вовсе нет. - Ну иди сюда, - и она обнимает его, для чего ему приходится согнуться в три погибели. Прежде чем уткнуться лицом в ее пахнущее свежей выпечкой плечо, мистер Вонка отстраняется и задает вопрос, давно не дававший ему покоя: - Миссис Бакет... Скажите, пожалуйста, у вас ведь нет коричневого саквояжа? Только подумайте хорошенько. - Саквояжа? – она заправляет за ухо непослушную прядь. – Да откуда? У нас вообще никакого нет. А что? - О, это замечательно! Просто замечательно! – широко улыбается Вонка. И кажется, он точно знает, кому в этом году достанется приз за самые лучшие объятия.