Кометы

Все потому, что Наруко затеял какой-то на редкость идиотский спор, потому, что солнце в зените едва позволяет видеть дорогу – хвала небесам, он знает эту трассу вдоль береговой линии наизусть, – потому, что он не выспался и устал, Имаидзуми все-таки проигрывает. Когда они добираются до светофора, назначенного сегодняшней финишной чертой, после которого дорога сворачивает налево, обратно в город, разрыв между ними – футов двадцать, но в этих двадцати футах он видит перед собой только узкую спину Наруко и больше ничего. Поражение даже злости не вызывает – это просто еще одна поездка. Завтра Имаидзуми победит. Но Наруко счастлив так, будто сделал его на национальных, и, в самом деле, кто бы в этот момент стал ему мешать? Только Имаидзуми. – Я еще приду первым, – произносит он, стягивая шлем, и отросшие черные пряди лезут в глаза, липнут ко лбу, – завтра, послезавтра и в любое другое время. – Хвастун, – Наруко фыркает, шлем, сдвинутый назад, повисает на шее на узком пластиковом ремешке, – сэр Хвастун, – он неприятно тянет гласные, понижая голос, ухмыляется широко и раздражающе, – победитель среди зануд. Имаидзуми даже не отвечает – молча протягивает руку и щелкает его по лбу. – Завтра наша гонка закончится иначе. Завтра будет гонка. Наруко сидит напротив и шумно поедает свой выигрыш, не прекращая болтать ни на секунду, Имаидзуми вяло смотрит на еду в своей тарелке. Он заплатил за две порции, но, кажется, ему не достанется ни одной. Аппетита совсем нет – будто сотня оттенков красного напротив его сбивает. Рыжие волосы, алая форма, шлем – все это отвлекает, раздражает, царапает зрение, всегда остается на его периферии. Хотя чаще в центре. – Завтра я снова приду первым, – Наруко даже не смеется, так – смотрит насмешливо, и на мгновение эта насмешка заставляет Имаидзуми замереть, но потом он снова пытается говорить с набитым ртом, – и тогда ты… – Тогда мне ничего не грозит, потому что первым приду я. – Но если я… – Нет. – Да заткнись ты, – Наруко отмахивается и все-таки откладывает в сторону свой бургер, чтобы договорить, – так вот, я приду первым, а ты будешь всю неделю покупать мне обеды. – Езжай наперегонки с Тадокоро, – он пожимает плечами и снова слепо смотрит в тарелку перед собой, – он тебя накормит, даже если ты проиграешь. – Не-а, разбежался, – Наруко качает головой и снова смеется, смех ударами в барабан колотится в уши, не слышать его – невозможно, как он не старается, – ты… Он запинается, колечко маринованного лука из бургера падает на тарелку. Имаидзуми мог бы сказать что-то, но он молчит. Наруко даже не улыбается – так и глядит на него через стол так, будто то ли не может отвести взгляд, то ли просто не видит ничего перед собой. В этом чудится какая-то ошибка, но Имаидзуми совсем не хочется о чем-то таком думать. * На следующий день они тренируются перед занятиями – просто сталкиваются у подножья холма, и это становится знаком к толком не назначенным соревнованиям. Никто из них не горняк – Онода сделал бы на этом отрезке пути их обоих, особенно теперь, – но Наруко с парой его финтов все-таки вырывается вперед на последних дюймах, а когда склон после вершины становится чуть более пологим, и вовсе уходит в отрыв, равнины – его стихия. Имаидзуми прислоняет велосипед к дереву и наклоняется, опираясь ладонями о собственные колени, он дышит тяжело и загнанно, холмы – не его трасса. Зря он согласился. Будто не знал, на что шел. Следовало бы выбрать другой путь, но, кажется, такова природа этого вечного соревнования – никому нет дела до места действия, состава сценария, усталости или боли. Все просто происходит, и Имаидзуми чувствует, что ничего не может с этим сделать. Будто он комета, летящая к Земле сквозь атмосферу, и на верхних ее слоях он начинает гореть. Хотя это сравнение больше подошло бы самому Наруко. Он выглядит еще более усталым, но широко улыбается, поднимая голову, и явно собирается что-то сказать – может, это должна быть очередная сомнительная шутка или речь, полная самовосхваления, – но Имаидзуми его перебивает: – Будет тебе твой выигрыш. А сейчас мне нужно еще успеть в душ. Он садится на велосипед и съезжает с холма вниз, так и не позволив Наруко вставить и слово. * Обедает Наруко с ним потом всю неделю, будто просто купленных обедов ему не достаточно – нужно еще и позлить. Имаидзуми достает свой обед – идеальное для спортсмена сочетание жиров, белков и углеводов, плюс витамины в гладких капсулах, плюс протеин, – и узкая смуглая ладонь пересекает круг зрения раньше, чем он успевает отреагировать. Наруко усаживается напротив, подбрасывает на ладони стащенную дольку огурца и ловит ее ртом, а потом кривится. – Господи, что за дрянь ты ешь. Имаидзуми молча смотрит вверх, не то взывая к жестоким небесам, не то просто пытаясь справиться с бешенством, но Наруко не уверен, что он вообще знает, что такое простые чувства вроде злости или радости. Вот жажда победы – это знакомо и понятно. – И спасибо за проигрыш, – он подмигивает и с хрустом разворачивает плотную бумагу, в которую упакованы бургеры, – поддавайся мне почаще. – Я никогда тебе не поддавался, – он будто бы едва разжимает губы, знай Наруко его чуть хуже – решил бы, что время вызывать реанимацию, пока кто-то не сдох от бешенства, но Имаидзуми прост, – и не поддамся никому. – Так и знал, что ты скажешь что-то пафосное в этом духе, – он зевает, разваливаясь на стуле, и отламывает от булочки кусок, отправляя его в рот, – так что, честно признаешь, что проиграл? Имаидзуми смотрит на потертые края коричневой упаковочной бумаги, на царапины, покрывающие столешницу, на вымазанные в соусе пальцы Наруко. Ответ приходит сам собой, будто все это время мелькал на краю сознания: – Не проиграл, пока не оставил попыток. Завтра… – Опять проиграешь. Имаидзуми раздраженно дергает плечами и встает, забирая свой поднос: – Просто катись к чертям и сгори там. Наруко хохочет так, что под веками выступают слезы, а уняв приступ смеха думает, что соревнования – сложно, на них влияет слишком много факторов, и никогда нельзя точно сказать, чем закончится следующий этап гонки, а вот это была чистая победа. * Всю неделю плечом к плечу, за одним столом, на одной трассе, под одними и теми же тусклыми фонарями по вечерам. Семь дней Имаидзуми считается проигравшим, хотя то, кто придет к финишу первым, зависит только от дороги, в остальном они практически равны. Наруко то дышит ему в спину, то едет плечом к плечу – иногда приходится признать, что из них бы вышла неплохая команда, но Имаидзуми старается не говорить об этом даже себе самому, слишком бесит. Впрочем, когда над берегом начинает садиться солнце, они не сговариваясь, – и это тоже раздражает, – сбавляют скорость, а потом и вовсе останавливаются. Плечом к плечу – до заграждений на мосту, где можно прислонить велосипеды к горячему металлу и сжать гладкие перилла пальцами. Река спокойна, волны легко ложатся поверх береговой линии, солнце тонет в воде, расходясь широкими кругами. Влево Имаидзуми старается не смотреть, потому что знает, что увидит очередную раздражающую гримасу, и оглядываются они в итоге одновременно – насмешка сталкивается с глухим раздражением и рассыпается в смех. – Ты опять за мной повторяешь, – Имаидзуми отворачивается слишком резко, и толкает велосипед обратно к дорожке, момент потерян бездарно, впрочем, если завтра он выйдет на тренировку один, то не упустит его. Если он выйдет на тренировку один, то весь путь будет слушать одну тишину да гудки машин. – Ты за мной повторяешь, – говорит Наруко, и каждая из интонаций в его голосе понятна и предсказуема, и в этом есть что-то стабильное. Гораздо проще ехать по трассе, знакомой до последней кочки, до последней трещины в сером асфальте. – Еще пять миль и обратно, остряк, – последнее слово он едва не выплевывает, надевая шлем, и даже не удивляется, когда Наруко с опозданием в секунду повторяет фразу почти дословно. Даже злости нет – он устал. И отвык тренироваться один. И, да, это злит. – Завтра последний день твоего проигрыша, Имаидзуми, – он садится на велосипед и оглядывается, все еще опираясь ступней о землю, – что бы ты хотел получить, если придешь первым? – А что, хочешь мне поддаться? – Никогда. – В таком случае, – рычаг под пальцами скользит легко и плавно, колеса едва слышно шуршат, передача меняется с тихим щелчком, пищит кардиомонитор – можно ехать, – планирую попросить тебя заткнуться и сдохнуть. Он трогается с места, и пару секунд Наруко смотрит ему в спину, застегивая ремешок от шлема под подбородком. – Добрые боги, – бормочет он себе под нос, ощупывая пальцами пластиковую застежку, – подарите уже этому бревну немного воображения. * Бесконечный путь – будто десяток пройденных вместе трасс сливаются в одну, и дорога никогда не заканчивается, сколько не крути педали, сколько не выжимай из тела все, на что оно способно. В этом плюс – невозможно выложиться на те же сто, двести процентов, если соперник не дышит в спину, не подгоняет самим фактом своего присутствия, не угрожает гордости, самооценке и черт знает, чему еще. Они добираются до вершины холма одновременно и тяжело падают на траву голова к голове – после командной тренировки путь оказался особенно сложным, они и так были вымотаны, а подъемы вверх обоим никогда не давались легко. Наруко запрокидывает голову, чтобы посмотреть ему в лицо, и Имаидзуми ловит себя на том, что едва сам не повторяет его жест – просто по привычке. – Эй, Имаидзуми, – шепчет он, тяжело дыша, и облизывает губы, – ты победил в этот раз. Я видел. На считанные дюймы, но… Он приподнимается на локте и внимательно смотрит на соперника – тот оттягивает ворот футболки, выдыхает тяжело и загнанно, и от этого ему самому дышать становится будто бы немного легче. Не проиграть даже в мелочах. Пусть это будут крохи сил, последние крупицы выносливости – но не проиграть. – Точно, – надолго Имаидзуми не хватает, и он тяжело падает обратно прямо на влажную траву. – Чего ты хочешь за свою победу? В траве жужжат мелкие насекомые. Закатное солнце окрашивает алым все вокруг, и только Наруко – все те же десятки оттенков раздражающего красного. – Я не знаю, – наконец отзывается он, и это звучит растерянно, – я хотел только победить. – Дурак Имаидзуми, – откуда только хватает сил на смех, – если ты ничего не попросишь, победа будет за мной. – Я финишировал первым. – Ты проиграл. – Я не… С координацией у Наруко сейчас откровенно паршиво – он едва не валится прямо на него, пытаясь повиснуть сверху на вытянутых руках, и ничего из его попытки поцеловать не получается – губы сухо скользят по щеке к уху, Имаидзуми приходится удержать его ладонью за плечо и сжать пальцами подбородок. Только тогда выходит правильно. Все-таки команда из них получилась бы неплохая. Чужое лицо оказывается так близко, что приходится зажмуриться, до того все расплывается перед глазами – текстура кожи, абрис ресниц, раздражающие яркие пряди. Губы у него шершавые, обветренные, да у самого Имаидзуми такие же. В голове голосом капитана звучит что-то о балансе воды в организме. Потом стихают любые голоса. – Проиграл, – бормочет Наруко наконец, и все-таки падает, когда усталые руки не выдерживают веса тела, – проиграл наконец. – Я обогнал тебя сегодня. – Ага, – он утыкается лицом в плечо Имаидзуми, и смех звучит полузадушено, теряясь в складках ткани, – ага. * От тренировки к тренировке, от перегона к перегону. Он выигрывает, он проигрывает, они приходят к финишу плечом к плечу – и это не имеет значения. Крутой холм за воротами школы – Имаидзуми знает каждую выбоину в дорожном покрытии, столько раз это бесконечное соревнование начиналось сразу после того, как заканчивались занятия. С того момента, как он ехал вверх впервые, ехал, выбиваясь из сил и проклиная собственное упрямство, будто бы прошли десятилетия, а победа так и осталась суммой сил, выносливости, упорства, удачи, и, что важнее – перспективой. Возможность отыграться парадоксально толкает в спину даже сильнее, чем соперничество, как таковое. Завтра будет еще одна тренировка. Еще одна долгая поездка домой через холм или вдоль берега. Еще один шанс. Наруко подкачивает колесо, сидя прямо на асфальте, и машет ему рукой, издали крича, что выучил потрясающий финт, так что теперь даст ему фору в пару минут, чтобы Имаидзуми не отстал на первой же полумиле, и тот равнодушно пожимает плечами, надевая шлем. Руль податливо ложится под пальцы, способов преодолеть этот холм он накопил в голове десятки, и вряд ли Наруко сможет обойти его так просто с помощью какого-то одного приема, как бы хорош он не был. Подъем дается тяжело, как и всегда, но осторожно, медленно, нехотя холм поддается ему, делаясь проще и понятнее, не выжимая из него столько сил, оставляя немного на то, чтобы доехать до дома. И еще чуть-чуть – для того, чтобы на обочине после конца пути отвести с лица вечного соперника раздражающие яркие пряди и смотреть на то, как ухмылка на мгновение исчезает с узких губ, прежде чем стать еще шире. Наруко нагоняет его быстро, и он коротко улыбается, оглядываясь назад, прибавляя скорость – ему интересно, что это за новый прием. В конце концов, врагов нужно держать близко, а с соперниками порой лучше всего идти плечом к плечу. И осторожно надеяться, что дорога никогда не закончится. Никто не может вырваться вперед, и никто не хочет отдавать победу так просто – Наруко упрям, но Имаидзуми еще упрямее. В конце концов, кто-то первым не замечает в сгущающейся полутьме кочку, и они падают на асфальт оба, падают злясь и хохоча, и долго не могут встать, чтобы продолжать путь. Поэтому первым к вершине холма в конце концов приходит Онода. Кажется, забывшись в своей идиотской песне про Принцессу, он их даже не заметил.