Береги его

Хрис умер зимой. Это был конец февраля, когда мне вдруг позвонил Марат. И когда он поздоровался, я уже почему-то знал, зачем он звонит. – Он просил у меня, чтобы я похоронил его в России, – судя по звуку, Марат судорожно затягивается. – И если вы с Сашей приедете, будет... – он сглатывает, – будет неплохо. Потому что никто больше не придет. Твою же мать... Я прислоняюсь к стене и нащупываю в кармане сигареты. В глазах щиплет. И хотя я прекрасно знаю, что такой исход логичен, что Хрису и так безумно повезло, что он прожил так долго, в груди больно все равно. – На какое число ты наметил? – интересуюсь, чиркая колесиком зажигалки. – Чтобы мне билеты купить. – Через четыре дня я привезу его... – Марат запинается, – привезу гроб в Москву. И двадцать четвертого похороны. Хрис хотел, чтобы его отпел священник. Ваш, православный. Не знаю зачем. Но я зайду в церковь и закажу отпевание. Так что... – Мы будем в Москве через четыре дня, – говорю я, давая Марату возможность не подбирать слова дальше. – Поможем... со всем. И с деньгами, если нужно. – Я сам, – отказывается Марат. – Спасибо. – Саня ведь только позавчера с ним разговаривал, – не знаю, зачем это говорю. Наверное, потому что все это не укладывается в голове. Потому что я и сам говорил с Хрисом позавчера. – Да, – бесцветно отзывается Марат. – Я знаю. Повисает тяжелая пауза. Я смотрю на свою дотлевающую сигарету, лихорадочно соображая, что сказать, но в голову не приходит абсолютно ничего. Так что я просто говорю: – Ну... держись там, – выходит как-то натянуто. Я прекрасно понимаю, что мои слова – это обычная дань вежливости, и Марату они никак не помогут. Он, наверное, тоже это понимает, так что просто невесело усмехается в ответ и прощается. А я выбрасываю сигарету в урну и иду к выходу из курилки. Рабочий день уже закончился, так что в коридоре пусто и тихо. Мне встречается только какой-то мужчина с кипой папок в руках. Придерживаю ему дверь и шагаю дальше. Мне нужно забрать рюкзак из кабинета, вырубить комп и найти в горе хлама на столе флешку. Мой стол вообще, наверное, самый неопрятный в отделе. Особенно сейчас, в разгар разработки проекта очередной рекламной кампании. Ну и похуй. Я подхватываю со стула рюкзак, застегиваю молнию, выключаю компьютер, в течение пяти минут ищу флешку, которая в итоге находится между пустым стаканом из-под кофе и толстой папкой с какими-то образцами, и сваливаю из кабинета. *** Саню я нашел на кухне. Он сидел, зарывшись пятерней в волосы на затылке, и сосредоточенно что-то писал в толстой тетради. Судя по учебнику, лежавшему перед ним в раскрытом виде – алгебру. Сверстан учебник, кстати, был отвратительно. – Уроки делаешь? – интересуюсь, щелкая кнопкой чайника. – По-моему, это очевидно, – мелкий дергает плечом. – И много уже сделал? – я прекрасно знаю, как мелкий бесится, когда я начинаю спрашивать у него про школу, но каждый раз не могу отказать себе в удовольствии. – О, боже... – Саня закатывает глаза. – Почти все сделал. Скоро закончу уже. Отвянь. – Как с братом разговариваешь? – моя чашка так и лежит в раковине, я не вымыл ее утром, поэтому я включаю воду и начинаю оттирать от стенок присохший кофе. – Да чего ты пристал! – взвивается мелкий. – Дай доделать спокойно! – Кто же тебе мешает? – споласкиваю чашку от моющего средства и лезу в шкаф за кофе. – Делай ради бога. Саня корчит мне рожу и снова утыкается в тетрадь. А я заливаю в чашку кипяток и усаживаюсь напротив. Так, в тишине, мы сидим минут двадцать. Я сначала пью кофе, потом ем остатки холодной яичницы, одновременно бесцельно копаясь в телефоне. Мелкий же просто усердно пишет в тетради. И на его лице не отражается ничего, кроме холодной сосредоточенности. В итоге он захлопывает тетрадь и недовольно спрашивает: – Чего ты здесь сидишь, а? – Тут такое дело... – прикусываю губу, подбирая слова, – Сань... Мне Марат звонил, и... – снова запинаюсь, пытаясь подобрать правильные слова. Но в итоге плюю на это и просто говорю: – Хрис умер. Через четыре дня Марат привезет гроб в Москву. И он просил нас быть. Мелкий смотрит на меня непонимающе, сжимая в пальцах ручку. И я буквально вижу, как в его глазах набухают слезы. – Я закажу сегодня билеты, – не замечаю, как начинаю нервно постукивать кончиками пальцев по краю стола. – На субботу. И возьму на понедельник отгул. И тебе надо в школе будет предупредить. – Но я же с ним только недавно разговаривал... – Саня смотрит на меня так, словно я должен сейчас сказать, что пошутил или что-то в этом роде. – Позавчера! – Ты же знаешь, как это бывает... – сглатываю. – Хрису и так очень повезло. – Мне тоже повезло? – глухо спрашивает мелкий, и я вздрагиваю. – У тебя совсем другая ситуация, – говорю осторожно. – У Хриса ведь... – Я знаю, что у него было, – дергает плечом Саня. – И получше тебя! – голос у него срывается. – Сань... Эй! – поднимаюсь и пересаживаюсь на табуретку рядом с ним. – Ну... не надо. Слезы мелкого всегда вводили меня в ступор. Я начинал чувствовать себя виноватым. Причем вне зависимости от ситуации. – Что не надо? – смотрит на меня покрасневшими больными глазами. – Не плачь, – прошу беспомощно. – Отвали, – Саня шмыгает носом и вытирает его рукой. А я осторожно кладу ладонь на его худую спину, чувствуя под пальцами потертую ткань застиранной серой футболки. И еще то, какая у мелкого теплая кожа. – Я знал, что это случится, – он не смотрит на меня. – Но не думал, что так скоро. – Я тоже, – все глажу его по спине. Саня молчит с минуту, а потом вдруг спрашивает то, от чего в горле у меня перехватывает: – Как думаешь, сколько осталось мне́? – У тебя даже не определяется вирусная нагрузка, – говорю, глядя в сторону. – У тебя отличные анализы. – Ты сам знаешь, что все это может измениться в любой момент, – в голосе у мелкого нет никакого выражения. – И тогда... – Давай не будем загадывать наперед, – перебиваю его. – Сейчас ведь все нормально. – Ты боишься об этом говорить, – презрительно фыркает мелкий. А меня вдруг накрывает волной раздражения. – Да, блядь, боюсь! – бросаю, поднимаясь на ноги. – Не поверишь, но мне и думать об этом страшно. – Ну, и почему? – со злым интересом спрашивает Саня, с вызовом глядя на меня. – А ты не знаешь, да? – руки у меня подрагивают. Прячу их в карманы и отворачиваюсь к окну. – Просвети, будь добр, – предлагает Саня. Пошел на принцип, придурок мелкий. Что, интересно, он хочет услышать? Что я его люблю? Что скорее сдохну сам, чем... Блядь! Я чувствую, как начинает щипать в глазах, потому что объективно – Саня абсолютно прав. И в один прекрасный день я, точно так же как Марат, буду организовывать похороны. – Так что? – голос у мелкого полон яда. – Ты мой брат, Сань, – голос у меня перехватывает, и я затыкаюсь. Тем более сказать мне больше нечего. Саня не отвечает. А потом вдруг касается моей руки, и, когда я оборачиваюсь, как-то совсем по-детски обнимает, утыкаясь лбом в мое плечо. *** В итоге в Москву мы прилетели в воскресенье утром, потому что в субботу у клиента, рекламную кампанию которого я вел, возникли какие-то «неотложные и срочные» вопросы, оказавшиеся в итоге, как я и предполагал, той еще херней. Хорошо еще, что к тому времени, как время и день обсуждения этих самых вопросов стали известны, я не успел купить билеты. По нашему прилету я сразу отзвонился Марату, узнал адрес церкви, где он заказал отпевание, и время, когда оно начнется. Оказалось, что нам нужно уже через два часа быть в неком храме Николая Чудотворца в Отрадном. Местоположение меня очень удивило, потому что домодедовское кладбище, где Хриса должны были похоронить, находилось совершенно в другой стороне, и ехать до него даже без пробок пришлось бы больше часа. Но спрашивать у Марата, почему он выбрал именно эту церковь, я не стал. Просто сказал, что мы будем ко времени, и отключился. Нам оставалось только закинуть в заранее забронированный мной номер вещи. Правда, в самолете мелкого укачало, и выглядел он, мягко говоря, неважно, хоть и утверждал, что чувствует себя нормально. В такси он сидел, забившись в угол, спрятав руки в карманы. И вообще, выглядел, как наркоман во время ломки. Правда, минут через двадцать мелкого слегка отпустило, и остаток пути до гостиницы он мучил телефон. Я же просто смотрел в окно, наблюдая за сменяющимися пейзажами, которые, впрочем, были самыми обычными. До места мы доехали без происшествий, даже не постояв, что удивительно, в пробке на въезде в Москву. Водитель припарковался у бордюра, открыл нам багажник и сказал, что подождет, как я и просил у оператора, когда заказывал такси. Саня тащился за мной, все так же уткнувшись в телефон, и ожидаемо едва не упал на лестнице при входе, на что я не преминул обратить его внимание. И, естественно, был послан далеко и надолго. Больше мы не разговаривали. Я решил не метать, как говорится, бисер перед свиньями, а что там себе думал мелкий, я не знал. Мы закинули сумки, причем Саня демонстративно кинул свой рюкзак на вторую кровать, и вернулись в машину. Водитель коротко глянул на меня в зеркало заднего вида и молча тронулся с места. *** К тому моменту, как мы приехали в церковь, черный микроавтобус уже стоял во дворе. Я расплатился с водителем, и мы вышли на улицу. Саня как-то затравленно на меня глянул и поплелся к дверям храма. А я вдруг увидел Марата, мнущегося у калитки. Его увидел и Саня. Поэтому повернулись к нему мы одновременно. – Привет, – пожимаю протянутую руку, одновременно внутренне содрогаясь: теперь Марат выглядит тенью себя прежнего. Ввалившиеся потускневшие глаза, с залегшими под ними глубокими тенями, заросшие недельной щетиной щеки, морщинка на переносице. Он словно постарел на десять лет. – Привет, парни, – кивает Марат. – Отпевание через десять минут, как мне сказали. – Извини, что вчера не приехали, – говорю неловко. – Я хотел, но... – Но работа, как всегда, важнее, – вставляет свои пять копеек мелкий. – Это ничего, – коротко качает головой Марат. – Все нормально. Повисает тяжелая пауза. Автоматически лезу в карман за сигаретами, но меня останавливает Марат: – Тут нельзя, – коротко говорит он. – Только за территорией. – Сходим? – верчу в руках зажигалку. Курить почему-то хочется дико. – Да, – Марат толкает калитку, и мы выходим. Саня, естественно, идет с нами. Курим молча. Марат равнодушно разглядывает ограждение, мелкий копается в телефоне, а я бесцельно наблюдаю за проезжающими по дороге машинами. Мыслей нет. По крайней мере, я почему-то не думаю о смерти Хриса, хотя сейчас это было бы, наверное, правильно. Мне просто абстрактно хреново. – Пошли, – вдруг говорит Марат и бросает окурок наземь. – Сейчас начнется. Я тоже кидаю окурок в снег и мы все вместе идем к дверям храма. Пропускаем какую-то пожилую женщину в шерстяном платке и входим внутрь. Обдает смесью запахов. Наверное, так пахнет ладан. В голове мелькают смутные детские воспоминания. Вокруг иконы, они даже на стенах. По-моему, такая роспись называется фресками. Цвета приглушенные и большая часть росписи явно требует реставрации. А потом... Потом я вижу гроб. Простой ящик из светлого дерева, покрытого лаком. Там же, рядом, прислоненная к стене, стоит крышка. Сглатываю и медленно иду ближе. Почему-то хочется оттянуть тот момент, когда я увижу... тело. Постепенно мне становится видна охапка темно-красных роз, лежащих у Хриса на груди. А потом я замираю, вглядываясь в восковое бледное лицо. Нет, Хрис не выглядит стариком. Даже несмотря на сероватый оттенок лица и запавшие глаза. Но глядя на его лицо, я понимаю, что это лицо человека, умиравшего тяжело. Волосы больше не выкрашены в черный. Светло-русые, они аккуратно уложены на косой пробор. В костюм Хрис не одет. На нем серая майка с глубоким вырезом, из-под которого видны выпирающие ключицы, а остальное скрыто белым покрывалом. Худые руки сложены на груди. И на безымянном пальце я замечаю золотое кольцо. Значит, Марат не снял его? – Это все? – мои размышления прерывает голос старенького священника. – Больше никого не будет, – кивает Марат. – Тогда зажигайте свечи, – предлагает священник и поворачивается к аналою, на котором в раскрытом виде лежит потрепанная книжка. Я было делаю шаг в сторону небольшого прилавка справа, но Саня толкает меня в бок и протягивает толстую восковую свечу. Такую же я замечаю в руках у Марата. Пальцы у него заметно дрожат. Я зажигаю свою свечу от Саниной и снова невольно бросаю взгляд на гроб. Розы бросают на лицо Хриса затейливую резную тень, кольцо на его пальце блестит, отражая свет горящих на подсвечниках свечей. Мелкий сбоку шмыгает носом, и я боковым зрением вижу, как он зло трет глаз. Священник что-то монотонно читает, перемежая чтение короткими репликами, словно бы он отвечает сам себе. Эхо его слов разносится по опустевшей церкви, и от этого меня почему-то пробирает холодом. Накатывает какое-то тяжелое равнодушие, смешанное с ноющей болью. Неужели вот так будут отпевать и Саню? Ёбаные обряды! В глазах щиплет, в горле ком. Стискиваю в пальцах несчастную свечу, пытаясь держать себя в руках. Остается только надеяться, что все, что я сейчас испытываю, не отражается на моем лице. В конце концов, священник произносит последнюю молитву, закрывает свою книгу и предлагает прощаться. Первым подходит Марат. Он идет медленно, сжимая в пальцах потушенную свечу. Склоняется над гробом, опускает ладонь на грудь Хриса, прижимается лбом к его лбу и замирает. И я вдруг вижу, как вздрагивают его плечи от беззвучного плача. Потом он коротко целует Хриса куда-то в висок и отступает назад. Его щеки мокрые от слез. Дальше к гробу подходит Саня. Он как-то осторожно целует Хриса в лоб и отходит в сторону, вскинув перед этим на меня полные слез глаза. Наступает моя очередь. Но я вдруг понимаю, что не могу сдвинуться с места. И с пять секунд просто занимаюсь тем, что заставляю себя сделать шаг. В итоге я коротко касаюсь губами ледяного лба Хриса и отступаю назад, стараясь не думать о том, что... Да вообще ни о чем. Потому что любая мысль все равно так или иначе приводит меня к Сане. К Марату подходит невысокий плотный мужчина, они что-то тихо и коротко обсуждают, потом Марат оборачивается к нам с мелким: – Донесем вчетвером? – хрипло спрашивает он. – Да, – отвечает за меня Саня. – Хорошо, – кивает Марат. И первым делает шаг к крышке. Накрываем гроб и беремся за ручки. Поднять получается легко, хотя я всегда думал, что гроб должен быть куда более тяжелым. Дверь нам открывает какая-то сгорбленная старушка в переднике. Наверное, одна из работниц храма. Под ногами слякоть, перемешанная с не до конца растворившимся реагентом. Идем через двор к машине, задние двери которой предусмотрительно открыты. Ставим гроб на место и залезаем следом. Водитель захлопывает за нами створки и идет за руль. А мы в молчании рассаживаемся на сидениях. Марат пустым взглядом проходится по нам с мелким и опускает голову. А я вдруг понимаю, что он в белой рубашке. Наверное, мой взгляд становится слишком пристальным, потому что Марат вдруг поднимает глаза. – На «Домодедовском» у меня был кусок земли в новой части, – зачем-то говорит он. – Потом и меня там похоронят. – Хрис ведь не ходил в церковь, – говорит вдруг Саня. – Почему он попросил, чтобы его отпели? – Я не знаю, – глухо отвечает Марат. – Он был в полубреду, когда просил об этом. – Когда он умер... – Саня запинается, – ты был там? – Да, – в голосе Марата мне слышится что-то ломкое. – Это не было неожиданностью. Врач предупредил меня, что осталось несколько часов. Больше мелкий, слава не знаю кому, не говорит ничего. Он засовывает руки в карманы и съеживается, вжав голову в плечи. И остается только разбавленная шумом дороги тишина, не нарушаемая больше никем до самого приезда на кладбище. *** До могилы гроб несут уже могильщики, которых мы ждем минут десять. Его ставят на краю свежевырытой промерзшей ямы и снова снимают крышку, давая время попрощаться в последний раз, перед тем, как заколотить гроб гвоздями. Саня стоит рядом со мной, прижимая к груди охапку роз. Ресницы у него мокрые. А Марат опускается на колени, прямо в подтаявший, грязный от земли снег, и вдруг всхлипывает в голос. Он плачет глухо, шепча что-то на своем языке, уткнувшись лицом в худую грудь Хриса, теперь прикрытую белым полотном. А потом откидывает его и осторожно стягивает с пальца Хриса кольцо. Оно соскальзывает совсем легко. Марат надевает его на свой палец вторым, осторожно укрывает Хриса снова и целует теперь уже в губы. Дальше прощаемся мы с Саней, и на гроб опускают крышку. Только теперь ее уже приколачивают гвоздями. И от каждого удара мелкий вздрагивает. Я буквально чувствую, как его бьет эта нервная дрожь. Хотя, возможно, ему просто холодно. Гроб медленно опускают в могилу и начинают засыпать землей. Сначала комья замерзшей земли стучат о крышку, потом звук исчезает. И через минут десять на месте ямы оказывается холмик промерзшей глинистой земли. – Хрис просил отдать это тебе, – Марат вдруг поворачивается ко мне и протягивает белую флешку на четыре гига. – Спасибо, – убираю ее во внутренний карман. – Марат, мы... – Если есть время, поехали ко мне, – он говорит это, глядя на могилу. – Хорошо, – отвечает за меня Саня. Марат кивает ему, и мы идем прочь от могилы. И мне почему-то хочется обернуться. Словно в спину мне кто-то смотрит. Останавливаюсь было, но Марат глухо просит: – Идем. Я почему-то слушаюсь. Наверное, потому что в его голосе отчетливо слышу слезы. И я его понимаю. Уйти подальше отсюда сейчас будет самым верным решением. *** Так я не напивался давно. Мы сидели на кухне в квартире Марата и просто... пили. Практически молча, перекидываясь только малозначащими репликами. Да и не о чем, собственно, было говорить. Все давно было сказано. Саня ковырял вилкой кусок мясного рулета, периодически запивая это дело соком. А потом вылез из-за стола и свалил из кухни, предварительно спросив у Марата, может ли он воспользоваться его компом. Тот только махнул рукой и сказал, что пароль – последние четыре цифры его телефона. Саня кивнул и испарился. А мы продолжили пить, успешно прикончив пол-литровую бутылку вискаря на двоих, прерываясь только на походы покурить. Марат рассказывал мне какие-то разрозненные истории, связанные с Хрисом, а я только пьяно кивал и наливал снова, пытаясь абстрагироваться от роя царапающих мыслей. А потом... – Твой брат ведь тоже... – Марат сглатывает, – болен. Как ты будешь, когда он... – Он не умрет, – слова тяжелые, словно каменные. – Саня не умрет. – Пока что, – Марат прикладывается к стакану. – Но рано или поздно... – Если бы не ты, то его шансы были бы, возможно, выше, – я уже плохо соображаю, а потому говорю то, что думаю, не фильтруя. – Я? – Марат поднимается, опираясь о стол. – Не приплетай меня сюда! Я не хочу быть виноватым в еще одной смерти! – А это не тебе решать! – хотя я краем сознания и понимаю, что наша перебранка, грозящая перерасти в драку – та еще чушь, но остановиться не могу. – Это ведь из-за тебя моего брата нашли те уроды! Ты все знал! И не сказал мне! – мы стоим друг напротив друга, и мне безумно хочется вмазать Марату промеж глаз. Старая обида вдруг кажется совсем свежей. – Хочешь сказать, я должен был? – он сжимает кулаки. – Зная, что кроме меня Хрису никто не поможет?! – Ему и так было уже не помочь! – слова сами срываются с языка. – Женя! – непонятно откуда появившийся мелкий хватает меня за плечо. – Успокойтесь оба, блядь! – А кто тебя... – начинаю было, но Саня просто молча дергает меня к двери и тащит в комнату. Вяло сопротивляюсь, но запал уже исчезает. У Марата, кажется, тоже. Хотя мне сложно наблюдать за ним. Перед глазами все двоится. Мелкий толкает меня на разложенный диван и куда-то уходит. И через пару минут они заходят в комнату вместе с Маратом. Он что-то пьяно пытается втолковать Сане. Судя по интонации – извинения вперемежку с какой-то чушью. – Подушки в шкафу... – бормочет он, устраиваясь рядом со мной. – И одеяло... Саня исчезает из поля моего зрения, а потом сует мне подушку. Дает вторую Марату и накидывает на него одеяло, а меня укрывает клетчатым зеленым пледом. Забирается на диван сам и устраивается у меня под боком. Я чувствую его теплое тело рядом с собой, чувствую, как он тихо дышит, прижимаясь ко мне, и меня захлестывает волной отчаяния вперемешку с болезненной нежностью. Обнимаю его, разворачиваю к себе. Встречаемся глазами. Тянусь к его приоткрытым губам, и Саня не отстраняется. Сколько я не целовал его? И какого черта?! Если нам осталось так мало времени... – Ты не умрешь, – шепчу в полубреду, покрывая поцелуями его лицо. – Ты останешься со мной. Слышишь? – Да, – шепчет в ответ. – Да, Жень. Мои руки блуждают по его телу. Все будто в тумане, плывет в душном красноватом мареве. И то, как мелкий забирается своими теплыми пальцами под мою рубашку, и то, как гладит меня по голове, пока я целую его шею. Но когда мои ладони сползают на его задницу, Саня вдруг останавливает меня, перехватывая за запястье. Накатывает недоумение, смешанное с виной. Начинаю лихорадочно пытаться сообразить, что сделал не так. Но никак не могу найти причину. Пытаюсь силой перевернуть его на живот, но Саня вдруг шепчет заполошно: – Стой, Жень! Жень! – Что? – глажу его пах, отмечая возбуждение. Пробираюсь ладонью под резинку трусов, глажу пальцами меж ягодиц. – У нас нет резинки... – мелкий со всхлипом выгибается и пытается оттолкнуть мою руку. – Свихнулся?! – Есть шанс, что я не заражусь, – наверное, это и называют помутнением сознания. В ответ он как-то мягко целует меня, обнимая за шею. И я чувствую, что его лицо мокрое от слез. Вашу ж мать... Мудак я. – Прости, – осторожно убираю руки и глажу его по спине. – Спи, – выдыхает в мою шею. – Ты пиздецки нажрался. Целую его в лоб и накидываю на нас обратно сбившийся плед. А потом вдруг вспоминаю про флэшку. Стопудово ведь мелкий уже просмотрел ее, иначе зачем ему нужен был комп. – Что на ней было? – спрашиваю, почему-то уверенный в том, что Саня поймет. – Хрис просил, чтобы ты меня берег, – говорит едва слышно. – Как и всегда. – Ладно... – чувствую, что отключаюсь. И последнее, что я запоминаю, это то, как мелкий утыкается лбом в мое плечо, устраиваясь удобней.