Под завывание ветра.

Он не хотел думать о том, что всё останется таким вечно, неизменным, непоколебимым. Непоколебимым, как и Капитан — холодный и обжигающий своим надменным, равнодушным, безразличным острым и презрительным взглядом. Ренджи смотрел на него и понимал, и ненавидел себя за то, что не может выдержать взгляд этих гранитных глаз дольше, чем несколько обдающих страхом мгновений. Смотрел урывками и надеялся отчаянно, что отворачивается не слишком резко, а его голос, перехваченный спазмом тоски и обречённости, предательски не сорвётся. Надеется и всё же не может быть уверенным наверняка, сжимая зубы и выдыхая морозный, царапающий горло воздух; смотря на идеально ровную спину тайчо впереди. Они не разговаривали по пустякам, и это не казалось чем-то странным, не правильным. Капитан, носящий маску отрешённости, стократно помноженной на безразличие и покрытое коркой леденящего душу холода по-другому не может. Ренджи давно знал это. И почти мог принять такое, если бы каждый раз не ловил себя на мысли, что ему иногда мучительно, остро, до жжения на языке хочется окликнуть Капитана и сказать хоть что-то, хоть чем-то привлечь его драгоценное внимание. И пусть тот едва ли чиркнет по нему взглядом, обдавая хлёстким ударом презрения. Пусть. Пусть скажет что-то пренебрежительное, с вечно чуть заметно поджатыми в надменном изгибе губами и это что-то ударит хлестко, метко, попадая прямо в цель, хотя Капитан и не утруждал себя целиться. Пусть. Да вот только не был уверен Ренджи, когда в раздражении на мгновение зажмуривал глаза и тряс огненными патлами в надежде, что это поможет. Поможет хоть как-то если не сблизить, то заставить разговаривать их просто так, потому что кому-то захотелось сказать что-то, не относящееся к службе. Поможет ему, Ренджи, научиться смотреть в глаза своему Капитану больше трёх секунд и не отводить их, в желании не утопнуть ещё больше в отчуждении, что плескалось в угольных глазах. Ренджи не был уверен в этом, впуская в себя холодный, обжигающий воздух, раздражаясь от ветра, швыряющим ему в лицо снег, вызывающим противные слёзы от холода. Ренджи шел на шаг отставая, погружаясь в свои мысли и почти мог не думать о том, что ему почти что жаль своего Капитана. Почти сжимается его сердце, когда он думает о том, что Кучики беспросветно одинок. Одиноко заперт в собственноручно возведённом замке отчуждённости и презрения, окружённый частоколом безразличия и абсолютной замкнутости в самом себе. Ренджи почти жаль. Почти. Только бы он не знал, что Кучики сам же во всём виноват, сам же и создал себе ореол одиночки, шлейфом ползущем за ним.Не оторвать не отстегнуть его было. Ренджи многое видел. Или только казалось, что видит, когда задумывался над такими тонкими и зыбкими вещами, как свои взаимоотношения с капитаном. Холодно было сегодня и снег, немногим ранее метавшийся и застилающий глаза, падал мягко, неспешно, неслышно. Ветер стих и осталась только ночь, кромешная, оглушающая, тихая и до судороги холодная. А два человека, оставляющие не глубокие следы, которые снег заметал неспешно, ненеумолимо, двигались дальше, дальше, дальше… Не произнося ни слова, думающие каждый о своём, связанные узами крепкими, но разделённые стеной, которая была тонкой, хрупкой, но крепкой, пока что не сломанной ни одним из них. *** Ренджи выдохся, и вдохнуть новые силы не получалось. Ренджи устало смотрит полуприкрытыми глазами и не имеет желания делать что-либо. Здесь, в здании из бетонных блоков, где они остановились, пока не стихнет вновь начавшийся буран. В вечной полутьме, на холодном полу, он погрузился в коматозное состояние, которое так ненавидел. Ненавидел, но сил, да и желания бороться с ним у него не было, хотя знал прекрасно, что в такие моменты он становится беззащитным в своей беспомощности. В состоянии этом — полу сне или полудрёме, мысли сменялись медленно, тягуче и голова, будто в тумане, а сердце замедляло свой ход, отстукивая тяжело, рвано, как-то неохотно грозясь остановиться, но так никогда и останавливалось, туша искры надежды,что зарождалась с каждым новым почти что замирающим ударом. Ренджи ненавидел это состояние, ненавидел свою смехотворную беспомощность, чувствуя, что приставь кто лезвие к его горлу, он не сможет, просто не захочет защищаться. Он знал это, как знал абсолютно точно, что, отсчитывая удары собственного сердца на холодном полу, смотря пустым взглядом в серую стену, он выглядит жалким в своей беспомощности. Именно поэтому, чувствуя, что грудь сковывают цепи, сердце замедляет ход, а взгляд стекленеет, он искал место укромное, тёмное и сырое. Искал такое место, где сможет слиться с окружающей обстановкой и в худшем случае, по окончанию очередного приступа тоски, выжить. Ренджи мог сидеть так долго, созерцая серые стены, считая удары уставшего сердца и не задумываться, что капитан ищет его. Он не слышал, как тихие, почти беззвучные шаги, которые могли быть вообще неслышными, если бы их хозяин того пожелал, ступали по полу, медленно, но уверенно приближаясь к нему. Он не слышал, и это доказывало, в очередной раз доказывало, что он беззащитен, беспомощен и ничтожен, пребывая в этом ненавистном ему состоянии. Только тогда перед глазами появилась белая ткань накидки капитана, Ренджи поднял безжизненный взгляд вверх. Встретился с черными омутами и первый раз не отвернулся в спешке. Не отвернулся, наверное, потому что и сам сейчас не ощущал ничего, кроме отчуждённости, безразличия и полного, подавляющего одиночества. Они молчали долго, Ренджи и не брался предполагать сколько, пока Капитан не опустился перед ним на корточки, всё так же, не сгибая идеально ровной спины. — Что случилось, Абараи? — голос такой же холодный, не изменившийся. — Ничего, Капитан. Просто решил посидеть в одиночестве, пока был вам не нужен, — почти правда. И опять долгое молчание. — Ты изменился и это мне не нравится, — пожалуй, Ренджи ожидал услышать это в самую последнюю очередь. — Не знаю, о чём вы говорите, тайчо. Всё эта темнота и холод. Вам только кажется, — старался ответить спокойно. Как отвечал обычно, да не знал, получилось ли. Кучики кривит губы едва заметно и неожиданно дотрагивается до пальцев Ренджи своими ледяными пальцами. Он тоже мёрзнет. Он тоже. Эта мысль влетает в сознание и пульсирует там. Он тоже, он тоже, он тоже… Да только что тоже? Тоже ищет хоть кого-то, с кем не будет ощущать оглушающего одиночества? С кем может хоть иногда, хоть обрывисто, но говорить о том, что его тревожит, если Капитана вообще могло что-то тревожить. Ренджи не знал. Не знал, но чувствовал своим медленно оживающим сознанием. Что что-то жизненно важное происходит сейчас, когда его ледяные пальцы касаются его, а лица находятся близко, что он может увидеть чётко длинные, угольно-чёрные ресницы. Это что-то хрупкое, незримое, мерцающее концентрировалось и уплощалось, когда Капитан посмотрел прямо в глаза Абараи, и тот вдохнул судорожно, забывая выдохнуть. Капитан тоже нуждался, тоже искал и тоже нашёл, когда дотронулся до Ренджи, когда посмотрел прямо и испытующе. Ветер свистел и пел за окнами, зашвыривая в разбитые стёкла пригоршни снега, заглушая полустоны, полу вскрики двух людей, греющихся, пока ещё можно была, друг о друга. Ренджи оживал, и сердце стучало быстрее, навёрстывая всё упущенное за то время, пока замирало в ожидании. Ренджи впитывал шёпот рваный и иногда бессвязный, ощущая сильные, резкие толчки, приносящие нужную, такую необходимую для стимуляции жизни толику боли, захлёстываемую наслаждением. Ренджи не помнил деталей, только холодные пальцы на своём теле и губы холодные тоже. Только сильные руки и оглушающий звук воскресшего сердца. И своего, и Капитана, который не выпускал его из своей железной хватки. Да Ренджи и не стремился вырваться, прижимаясь крепче, теснее, стараясь отдать всё стократно, желая без слов объяснить Капитану, как важно, как до перехвата дыхания ему важно то, что происходит здесь, на разброшенной одежде, под завывание ветра за окном. *** Они лежали молча долго и Ренджи ждал, боялся, но ждал, что Капитан не позволит лежать рядом, встанет и уйдёт, забывая всё, что произошло. Но минуты шли, а молчание не прерывалось, тела не разъединялись и постепенно сковывающий страх ослабил тиски на сердце, что подрагивало и рвано трепыхалось. — Ренджи, смею надеяться, что такого состояния больше не увижу, — голос раздался резко, неожиданно громко в тишине здания. — Не могу обещать, Капитан Кучики. Это не подвластно мне. Накатывает неожиданно, — голос не сипел и то хорошо. — Тогда не ищи нору для созерцания стен. Ищи своего Капитана, — усмешка ли, ирония ли, но глаза у Капитана не были отчуждёнными. Серьёзными - да, внимательными – да. Но не безразличными. Они смотрели внимательно, ожидая ответа, желая удостовериться, что Ренджи понял, что нужно делать. — Буду только рад, Капитан, — усмехнулся Ренджи, потягиваясь всем телом. Они молчали, думая каждый о своём, но недавние стены, ограждающие друг друга незримым барьером, исчезли.