Дыхание

Черепу не хватает дыхания. Этим утром он просыпается от нехватки кислорода, больно сжимающей грудь. Внутри всё горит огнём, а он, стремительно севший, жадно хватает ртом воздух. Он задыхается. Задыхается от густого тёмного сна, который наполнил его до краёв, от сжимающих его стен, от вечной зимы за окном и столь же вечной метели. Снег засыпает внутренний двор Дома, его крышу, он засыпает подоконники и бьётся в стёкла, желая ворваться внутрь. Черепу кажется порой, что он в одном из тех дурацких стеклянных шаров со снегом, что открой только окно - и он навалится стремительным вихрем, засыплет вожака с головой. Так, что и не вздохнуть. Череп одевается быстро и стремительно, почти вылетая за дверь комнаты. В длинном коридоре дышать становится чуть проще, и он дёргает за ручку дверь третьей комнаты. Та не поддаётся, и парень со злостью бьёт в неё кулаком. Дверь, правда, и к этому действию остаётся равнодушна. Ей уж точно нет никакого дела до вожака, который задохнётся без единственного обитателя этой комнаты, которая за ней прячется. Он проносится чуть ли не бегом по всему Дому, благо, по пути ему никто так и не попадается. В окнах, выходящих на внутренний двор, только светает, еле-еле поднимается раннее утро, и серодомные обитатели не выходят из своих комнат. Лишь через пару часов они вырвутся из-за дверей неудержимым потоком, цветастым и разношёрстным. И Череп этому рад. Ему бы не хотелось, чтобы кто-нибудь видел вожака вот таким - теряющим дыхание, обшаривающим этаж за этажом, сверкающим обезумевшими глазами. Он, наверное, сейчас похож на одного из тех несчастных астматиков, которые, задыхаясь, периодически скрючиваются в приступах безудержного кашля. На одном из этажей серая фигура у окна наконец позволяет ему нормально вздохнуть. Седой, откинувшись на спинку коляски, пристально всматривается в кружащуюся за окном метель, словно пытаясь найти там что-то. Он укутан в свой привычный потрёпанный халат, а волосы его разметались по шарфу, несколько раз обмотанному вокруг шеи. Жалящий огонь в груди Черепа сменяется домашним теплом - удивительно приятно, когда твои подарки оказываются нужными. Он подходит ближе, и шаги его в тишине коридора невероятно громкие и чёткие, словно рассерженные, раздражённые, злые на Седого за то, что его не оказалось в комнате, и пришлось искать его повсюду. Колдун даже не поднимает головы, когда Череп облокачивается на подоконник, лишь смаргивает белыми ресницами, продолжая смотреть в окно. Ладони его сжимают небольшую деревянную чашу, содержимое которой выглядит до ужаса неприглядно. - Что это за мерзость? - спрашивает вожак без каких-либо приветствий. Голос его спокоен и чуть надменен. Словно не он минуту назад метался по всему Дому, как раненный зверь, в поисках своего личного лекарства от дурных снов. - Кровь и пепел. Гадание, - шелестит в ответ Седой. Его взгляд наконец оживает и опускается, глядя в отвратительную мешанину так, будто она действительно сообщает ему что-то важное. - Гадость какая, - морщится парень, - кто это вообще придумал? - Я. Они молчат несколько секунд, после чего колдун ставит свою чашу на подоконник, а из кармана халата достаёт зажигалку и мятую пачку сигарет, предлагая Черепу. И тот действительно благодарен - друг всегда чувствует его необходимость, как свою. Он закуривает, пуская дым в потолок, и смотрит на Седого. Тот своими винными глазами смотрит в ответ, и они просто разглядывают друг друга в тишине. Колдун - привычный и тёплый, волосы его чуть спутаны, словно он недавно проснулся, а тонкие белые руки неподвижно лежат поверх грубой ткани халата. Порой Черепу кажется, что бледная, совсем тонкая кожа Седого - лишь прикрытие, лишь иллюзия. Будто её не существует вовсе, а колдун сидит перед тобой голый, с душой нараспашку, со снятой кожей, с оголёнными нервами. Коснись только - и последует мгновенный отклик. Каждое прикосновение как ожог, каждый поцелуй как шрам. Но так только тогда, когда они наедине. В обществе других людей, даже состайников, Седой прячется. Кожа как загрубевшая кора, халат как непробиваемый бронежилет, глаза как пустые стёкла, в которых застыл алый закат. Он напоминает собой статую белого мрамора или же прозрачного льда, но Череп знает, что он гораздо теплее, чем бушующая за окном метель. - Пойдём в кофейник, - предлагает вожак, прерывая молчание. Седой вновь моргает - словно просыпается от какого-то сна, в который успел впасть за эти недолгие мгновения. - Не пойдём, - губы его изгибаются будто проказливо, а руки ложатся на колёса. Череп морщится - ему такие напоминания ни к чему, так, с языка сорвалось. Но колдуна это почему-то забавляет. Вожак тушит об подоконник быстро раскуренную сигарету, наклоняется, обхватывая руками тонкое лицо. Губы Седого лишаются этой шаловливой насмешки, оставляя место лишь нежности напополам с какой-то непонятной грустью, и Череп сминает их. Поцелуй выходит сухой и горячий, с сигаретным привкусом. Колдун скользит пальцами по его шее, по коротко стриженным волосам на затылке, заставляя вожака чуть ли не ластиться под его руки. Бушующая за окном метель безудержно бьётся в стекло, но Черепа уже это не волнует. Он знает, что от каждой болезни существует своё лекарство. От уличного холода - приятное тепло помещения, от шумных коридоров - тишина и полумрак третьей комнаты на его территории, от любых неприятностей - тяжелеющий на цепочке обезьяний череп. Ну а от одиночества, нехватки воздуха и дурных снов - чужое дыхание у своих губ.