Призыв

Странно, что людям в больнице удается курить. Когда-то я находил странным то, что запах в коридоре был слишком похож на запах охотничьей куртки отца, а сейчас кажется нелепым то, что кто-то умудряется затянуться сигаретой. Тогда мне странным казалось много чего. Странным, непонятным, непостижимым. Ну а как же иначе, такие незначительные вещи, как запахи, рвали на куски мое детское представление о мире, погружали меня, невинного семилетнего ребенка, в чуждый мир взрослых, который смотрел на меня с презрением и насмешкой, будто говорил: «Не твое собачье дело, мелкий!» Я много вертелся на своем месте, пытаясь придумать то, как перестать чувствовать этот мерзкий запах табака. Мне пришлось закрыть нос ладонью, посмотрев на отца щенячьими глазами. Взгляд его выражал только недоумение. Так и было, все время я пытался укрыться, исправить положение, абстрагироваться. Отец же смотрел сквозь эти проблемы, и даже не понятно ощущал ли он их вообще. Прошло уже одиннадцать лет, а ситуация так и не изменилась. Казалось, будто меня заморозили в холодильной камере, повесив табличку «Частичная амнезия». Это звучит смешно, но именно так я и представляю себе прошлое из моей жизни. Странное чувство одиночества вперемешку с воспоминаниями о людях в военной форме. Все мое детство будто раскрашено в стиле милитари: разные оттенки зеленого, которые, по всем канонам, должны успокаивать нервную систему, но почему-то на душе от них становилось только тревожнее. Военкомат – довольно небольшое ветхое здание, с которым, как и с обычной школой, у меня было связано юношество. Я часто ждал тут отца, сидя на диванчике у входа и смотря на огромный плакат с солдатом, располагавшийся над забором на массивном баннере. Я не мастер замечать мелочи в повседневной жизни и радоваться им, но в военкомате было настолько скучно, что моим единственным занятием было размышление о потертой букве «Р» на красной лампе с надписью «Тревога». Интересно, почему потертой была именно она, а не какая-то другая? И что могло произойти такого, что заставило ее выделяться из других в моем скромном представлении... Один из самых важных дней в моей жизни настал. Так мне сказали работники военкомата, когда я стягивал одежду перед медицинской комиссией. Разумеется, важным этот день я не считал, единственное, чем бы он мог мне запомниться, то только тем, что было невыносимо холодно, по телу бежали мурашки, временами тело сковывала дрожь. Я зашел в кабинет, где врач, не глядя мне в глаза и не сказав ни слова, уставился в одну из страниц моей толстой анкеты. — П-парень, как чувствуешь себя? — Холодновато — ответил я. Врач заикался. Неудивительно, при таком отоплении еще чуть-чуть и я начну заикаться сам. Конечно, я не знал причину его заикания, но отвлечь себя мыслями было в тот момент наилучшим решением. — Ж...жалобы есть какие-нибудь? Вопрос был настолько обыкновенным, что я немного опешил. Он же знает про амнезию и про провалы в памяти, почему он задает мне такой неоригинальный вопрос? Мне даже показалось, что непонятный почерк в анкете по поводу моей болезни ничего не значит, и, пойди у меня хоть пена изо рта, он все равно задаст такой вопрос. Что же мне ему ответить? Я стоял и молчал около десяти секунд. Врач молча смотрел мне в глаза. В моей голове успела промелькнуть мысль, будто он ждет от меня ответы на вопросы мироздания, а не хочет услышать жалобы на здоровье от обычного потенциального призывника. Тем не менее, я ответил: — Амнезия, у меня была амнезия. Частичная! Я не помню некоторых моментов из своей жизни. Было несколько таких приступов, вот. На секунду я удивился тому, как бодро ответил, хотя ноги замерзли так, что хотелось скакать на месте. Политическая шутка со словом «скакать», которая пролетела в моей голове так быстро, что я даже не успел улыбнуться, заставила задуматься меня о чем-то более серьезном. В моей голове была такая каша, которую я видел в интернете, телевидении и различных СМИ, не было сформировавшегося мнения по многим вопросам. Были только какие-то эфемерные шуточки, от которых я начинал себя ненавидеть. Единственное, что я знал наверняка – в армии мне не место. — Семен! – утвердительно кивая головой произнес врач – Ты ведь понимаешь, что это серьезная проблема, да? Конечно, я понимал, что это серьезная проблема. Вопрос стоял только в том, понимает ли это сам врач. Он явно мялся и хотел что-то сказать. Ручка между его пальцев крутилась, как палочка у заведенного барабанщика. — Подожди минуту, С…Семен, мне нужно позвонить. После этой фразы он выкинул ручку на стол, будто неожиданно увидел в ней самого лютого врага, и полез в карман за телефоном. — В...Владимир Алексеевич, пожалуйста, зайдите ко мне! Только этого не хватало. Владимиром Алексеевичем был мой отец, который работал в этом военкомате, имел хорошую должность и звание, был этаким «шишкой» среди всех его коллег. Но меня больше волновало не это. Зачем он вообще здесь нужен? Он же не врач, не психолог, а военный! Зная то, что написано в моей медицинской анкете, не думаю, что моя болезнь – повод так нервничать, и тем более звать отца. Хотя, может и правда случилось что-то серьезное… — Ну что не так, Саня?! – влетел в кабинет врача отец – Семен, подожди в коридоре, я тебя позову! Ну вот, опять отец, опять я стою за дверью, пока он занимается какими-то делами. И почему вообще я должен выходить из кабинета? – эта мысль появилась в моей голове тогда, когда я увидел десяток расстроенных лиц, смотрящих на меня с такой яростной злобой. Видимо, очередь я порядком задержал. Прошло три минуты, сидящие на лавках «потенциальные солдаты» начали тыкать в меня пальцами и перешептываться, будто я кого-то убил у них на глазах. Наконец отец приоткрыл дверь кабинета, громко посмеявшись в ответ на слова врача, которые я не смог разобрать. — Заходи, да не задерживай очередь! – сказал он. Улыбка с его лица испарилась, а я мигом залетел в кабинет, чтобы не вынуждать никого терпеть это еще дольше. — Ну что, Семен! Пожалуй, ты годен! С...с ограничениями, правда, но ничего! Поздравляю, я уже заполнил твое дело. Будет весело, отец пристроит тебя в нашу часть, будешь тут, как д-дома! – пропалил врач, будто прочитал с бумажки, и несмотря на бодрые слова вид его был слегка угнетенным. — Ч-что? – настала очередь заикаться и мне – Годен? О чем вы! Я знаю, не берут с такими болезнями в армию! — Берут, не берут! Откуда ты знаешь? Написано же! – сказал он, как отрезал, даже не заикнувшись – Можешь идти, только позови следующего! По дороге домой я долго думал о будущем. Служба в армии, да еще и для такого человека, как я, была смертью. Я же не должен был попасть! Не должен! В интернете было написано, что не берут с этим диагнозом в армию! Не может такого быть! Эх, остается только ждать, что скажет отец по этому поводу. Дома было уютно. Не так, как на диване в военкомате. Но ничто так не расстраивало, как перспектива променять этот уют на военные казармы и ежедневные построения. Замок в двери повернулся – пришел отец. — Семен, я до-ма! – крикнул он нараспев, с такой радостью в голосе, что я подумал: «А не напился ли он». И неожиданно до меня дошло. Разговор с врачом, одна и та же часть, странное поведение врача, отцовская радость – это выдавало его так сильно, что я решил сорваться с места и начать серьезный разговор, но что-то меня остановило…«Только намекну, если он меня уважает – признается сам». Глупая мысль о намеке отпала в то же мгновение. Отец считает верным сделать так, чтобы я шел по его стопам, несмотря на собственное здоровье. О каком признании может идти речь, если он пошел на столь наглый поступок? Я что, вторая версия его самого, исправленная и дополненная? Я чувствовал ненависть, чувствовал себя игрушкой в его руках. И вчера, в кабинете врача, он как будто лепил из меня свою копию, а я молча стоял за дверью и ничего не подозревал. Врач явно мялся тогда, потому и решил позвать отца. Видимо, он заранее знал об его намерениях, но не смог их осуществить сразу. — Зачем ты подговорил врача? Зачем ты сделал это? Папа, я не могу идти в армию и никогда не мог, ты же знал обо всем этом. Почему ты это сделал? В чем виноват я? — выкрикнул я на одном дыхании, приближаясь к прихожей. Его радость на лице испарилась, на ее месте появилась раздражительно-грустная гримаса. Он, кажется, понимал все, но молчал и не знал, что ответить. Вероятно, собирался с мыслями. — Ты должен. Ты должен! Понимаешь? Это то, что необходимо нам всем. Твоя болезнь не может быть помехой этому. Я служил, мой отец служил, должен отслужить и ты. Ты с детства видел, насколько хорошо быть военным. Помнишь лица детей в детском саду, когда я приходил забирать тебя домой? Только подумай, как люди повсюду будут бросать восторженные взгляды на тебя, видя тебя такого! – сказал он, как будто готовил эту речь давно, правда меня она точно не убедила. — Я провел свою жизнь в больницах, своей комнате, лежал в забытьи. Я не любил военкомат, не любил твою работу, не любил тот потрескавшийся асфальт на плаце. Я ждал тебя, потому что дома было пусто. Дома не было мамы, она погибла! Тебя не смущает мой диагноз? Да к черту болезнь! Я твой сын и ты должен считаться с моим желанием. Я далеко не маленький и сам могу решить, чего я хочу, а что мне необязательно. Кажется, на него эта речь подействовала, как катализатор злости. У меня на лице пошли слезы. Он молчал. Просто молчал и смотрел на меня, а потом прошел мимо меня в свою комнату, не сняв обуви. Я не знал, что нужно делать дальше. Чего я добьюсь от отца? Уже поздно, он наверняка не будет ничего исправлять… На полу прихожей я увидел ключи от его машины. Наверное, он обронил их, когда мы разговаривали. Водить я умел, хотелось взять их и уехать куда-нибудь далеко. Но зачем и куда я поеду? Стоит ли? В продолжении разговора с отцом я перестал видеть смысл после того, как представил его гневное выражение лица, глаза, полные ненависти, его сжимающиеся в кулаки ладони. Я осмотрел ключи: старые, с потертым брелком в виде надписи «Ford» и небольшим раскрывающимся позолоченным сердечком. В память о маме. Странно, что он повесил их сюда. Спустя минуту я был на улице – отцовская машина стояла на своем обычном месте. Я сел в нее и повернул ключ в замке зажигания. Появившийся шум двигателя заставил меня еще раз подумать о правильности моего поступка, но я быстро отбросил эти мысли и решил – бежать, значит бежать. Даже небольшой остаток бензина в машине не смог меня переубедить и я, надавив на педаль газа, выехал со своего двора. Так спокойно. Я медленно ехал по вечерней улице, машины были со всех сторон. Голос из радио, включенного мной еще во дворе, издавал какие-то отдельные фразы вперемешку с помехами. Понять что-то было нереально, но это мне и не требовалось. Я решил не думать ни о чем, покончить с этими угнетающими мыслями, отстраниться от суровой реальности. Раньше я мог сделать это только за компьютером, но сейчас, когда я тут, еду по дороге совсем один, хочется, чтобы это длилось вечно. Но старенький форд так не думал, после того, как я свернул на одну из безлюдных улочек, он заглох. Хорошо, что я ехал около обочины – моя машина не могла создать неприятностей на дороге. Да и машин тут совсем не было. Я решил, что тут и останусь. Выходить наружу? Да какой смысл, вокруг не было ни души. Я решил остаться в салоне, откинул спинку кресла и просто лежал в таком положении, начав разбирать значение своего поступка у себя в голове. «Зачем это все? Что я тут забыл?» – эти вопросы не давали мне покоя. Я пытался уснуть, чтобы просто забыться, но тщетно. Фразы из радио я слышал все реже и реже, вскоре его полностью вытеснило шипение. Пришлось выключить, приготовившись погрузиться в полную тишину. Но…тишины не наступило, я слышал какой-то повторяющийся звук снаружи, как будто рядом с машиной бегали какие-то мыши. Разумеется, это были не они. Я выглянул в окно и увидел человека, который подметал тротуар. Стоп. Подметал троуар ночью? Почему в такое время? Почему в такой мороз, когда со дня на день должен выпасть снег? Я был удивлен настолько, что решил приоткрыть дверцу. Он посмотрел в мою сторону, подождал несколько секунд и продолжил занимать своим, кажущимся бесполезным, делом. Всего лишь обычный дворник, мужчина небольшого роста. Возраст было определить трудно ввиду времени суток. Да и кому интересен возраст какого-то дворника? — Ну и нашли вы время для уборки территории… – сказал я, немного смутившись от собственной фразы. — Так уж вышло. Иногда мне нравится выходить в такое время – ответил дворник. Голос выдавал его старость. Я решил подойти и сел на лавку, находящуюся рядом. — Я подумал, что вас заставили – сказал я, борясь с наплывшими воспоминаниями о событиях, произошедших за день. — Нет, я никогда не выполнял приказов, такой уж я человек – сказал он так по-доброму, сев на лавочку рядом со мной. — Я думал, такие люди обычно становятся бизнесменами, или, на крайний случай, журналистами. — Меня всегда смешили люди, которые так думают – сказал он с еле заметной улыбкой. — Но ведь не дворником же быть… папа всегда говорил мне что-то подобное – промычал я, приобретая уверенность. — Родители часто заставляют делать то, чего они хотят больше, чем ты сам. Держу пари, они наверняка повлияли на то, чтобы ты появился тут так поздно – сверкнул он глазами как-то не по-человечески. — Да уж, меня заставляют. Заставляют делать то, чего я не хочу. Несмотря на мою беззаботную жизнь, сейчас я чувствую себя загнанным в угол. И что поделать? Я ведь сам до конца не решил, что мне нравится больше. Я могу лишь говорить о том, чего я ненавижу. Но что я могу сделать? Я ни в чем не могу определиться. Моя жизнь – как лотерея с множеством полей. На каждом из них написано «сотри лишь один», а мне просто лень это делать. Я не хочу ничего стирать, не хочу определяться. Я хочу попробовать все, потому что тогда я не смогу забыть! После того, как я это сказал, на душе стало легче. Конечно, дворник наверняка не понял о чем я, ведь он даже и не подозревает об амнезии. Он стал для меня, как носовой платочек, которому можно пожаловаться о проблемах. — Эх, дружище… Ты знаешь, почему я дворник? Не потому, что у меня не было знаний. Я учился, много учился. Но стал дворником, потому что хотел. Да, мне хотелось подметать улицы, хотелось делать этот мир чище хотя бы в таком смысле. Хотелось уединиться и смотреть на проходящих мимо людей. Я хотел быть таким, каким стал. Моя профессия никак не воспринимается людьми – для них я просто ничтожество, которого поставили тут, чтобы подбирал их мусор и выслушивал негативные нотки в свой адрес. Родители смеялись, когда я рассказал о своем желании, а потом ругали и били. Я хочу только сказать тебе – делай то, что считаешь нужным. Так будет лучше. «Правда, он ведь полная противоположность моего отца. Как восторженно люди смотрят на отцовский мундир, и какое презрение можно увидеть в лицах прохожих, смотрящих на дворника. Казалось, что общество само выбирает и ценит не людей, а место их работы». Голова заболела от налетевших размышлений. Неожиданно стало очень холодно и, повернувшись к дворнику, его я не увидел. Лавка была пуста. Я посмотрел на машину – она одиноко стояла на обочине. Я пошел к ней, но не удержался и упал, запнувшись об выступающую каменную плитку. Если вы думаете, что раз я пишу это все, то помню – вы ошибаетесь. Я забыл подчистую события этого дня. Очнулся в больнице, первым делом увидев перед собой отца. — Ну как ты, Семен? – спросил он беспокойно. — Все хорошо, пап. — Знаешь, сын, я тут подумал, ты прости меня за тот вечер. Я был неправ. — Хорошо. «Эх, еще бы узнать, в чем он там неправ»