Человек, который ничего не значил

В небе над нами – все то же солнце, оно смотрит на нас с высоты, а мы совершаем все те же ошибки, снова и снова. Небо такое же синее – после всего, что было. Ничего нового. Никаких сюрпризов. (Чак Паланик – «Уцелевший») Марк Хоффман старается жить маленькими кусками, небольшими отрывками, которые можно уместить в карман. Никаких далеко идущих планов, никаких долгосрочных надежд или страхов – только то, что можно увидеть, встав во весь рост и оглядевшись. У него есть планы на остаток сегодняшней ночи и это уже неплохо. Он притормаживает у проулка, открывает дверцу машины и подзывает к себе стоящего у стены парня. Здесь вечно собирается всякое отребье – проститутки, толкачи, иногда бездомные или подростки, недавно вступившие в банды, похожие на одичавших псов, сбежавших от хозяев. Год от года их становилось все больше. Временами Хоффман, как и другие легавые, готов молиться о чуме, которая почистила бы Нью-Йорк от всей этой швали. Временами. Не сегодня. Хоффман даже не спрашивает, сколько парень берет за ночь – расценки все равно меняются после того, как показываешь полицейский значок. Хоффман уже знает, он не в первый раз снимает себе кого-то на улице. Многие копы так находят себе информаторов, но Хоффману сейчас определенно не нужен кто-нибудь, готовый заложить собственного дилера или сутенера, чтобы сесть на освободившееся место. Он просто хочет закрыть глаза и не открывать их, так долго, как только получится, вот и все, для этого и нужны проститутки, в конце концов. Ты им платишь, они делают свое дело и уходят без лишних разговоров. Парень садится на сиденье рядом и Хоффман смотрит на него поближе: тот не слишком хорошо выбрит, волосы подстрижены неровно, точно он сам их обкорнал столовым ножом; руки у него слишком тощие – он как будто пытается сойти за малолетку – но хотя бы без следов от уколов. Хотя, может быть, он ширяется в ноги. Хоффману все равно. – Как тебя зовут? – А тебя? Смена темы разговора парня не трогает он явно привык к вопросам без ответов. Некоторые всю жизнь задают только такие. – Бакстер. Хоффман кивает, даже не уточняя, имя это или фамилия. У него впереди – остаток ночи и он не собирается тратить время на лишнюю болтовню. Никаких больше вопросов. Бакстер не похож на Анджелину, вот и все, этого достаточно, больше ничего Хоффману не нужно. Он не будет думать ни о ней, ни о себе, ни о ком, к черту все, к черту всех. * * * Одного взгляда на значок Бакстеру хватает, чтобы понять: главное – не делать никаких глупостей. Он наверняка думает, что ему не заплатят, но это даже к лучшему, небольшой испуг всегда на пользу, он делает людей предсказуемыми. Любой полицейский это знает; страх – их главное оружие, всегда или почти всегда, он надежнее пистолетов или улик. Впрочем, сейчас Хоффман не думает о работе. У него есть всего пара резинок, но до конца ночи – совсем немного времени, ему хватит, если не спешить. Он кивает на диван – не вести же в спальню снятую на улице шлюху – и Бакстер покорно идет к нему, на ходу стягивая через голову свою дурацкую тонкую безрукавку. Он не выглядит сексуально, но его убогой беспомощности и собственных мыслей Хоффману вполне хватает, чтобы возбудиться. Он расстегивает ширинку и проводит рукой по еще вялому члену, стараясь не думать об Анджелине. Иногда дело становится хуже, как сейчас, но иногда Хоффмана отпускает. Он не знает, в чем именно дело: тысячи и тысячи мальчишек сидят со своими сопливыми младшими сестренками под одеялом, прижимают их к себе изо всех сил, закрывая ладонями уши, только бы не слышать, как за стеной отец кроет мать последними словами. И ничего, почти все вырастают нормальными. Некоторые женятся на девчонках, которые напоминают их сестер. Некоторые остаются холостяками. Хоффман снимает шлюх, которые точно не напомнят ему сестру: мужиков, иногда негритянок. Один раз снял транса, но у того была такая же помада как у Анджелины, и, в конце концов, Хоффман выгнал его, едва не спустив с лестницы, не заплатив ни цента. С Бакстером все будет иначе. Наклонившись поближе, Хоффман берет его за подбородок и заставляет открыть рот, точно собирается поцеловать, но оба они знают, что тут не для поцелуев. Хоффман натягивает презерватив на член – дешевый химический вишневый запах на секунду перебивает привычную затхлость слишком долго не проветривавшейся квартиры – и, схватив Бакстера за волосы, тянет его на себя. Тот послушно подается вперед и начинает сосать. Он двигает головой вверх-вниз, Хоффман тянет его на себя, Бакстер принимает его член полностью, и не отодвигается, чтобы вдохнуть так долго, как только может. Он старается. Хоффман закрывает глаза и видит только пустоту, в которой нет никого и ничего. Ему нравится пустота, нравится чувствовать себя окруженным ей – это гораздо лучше, чем твердо стоять на земле. Хоффман ничего себе не представляет, только придерживает Бакстера обеими руками, не давая ему толком отодвинуться и еще – не давая приблизиться слишком сильно, как если бы боялся, что тот может чем-то его заразить, просто подступив слишком близко. Пустота заполняет Хоффмана, точно поднимает его над полом, он вдыхает и выдыхает ее. * * * Выходя из квартиры копа, Сет едва не сбивает с ног девушку, стоявшую у порога. В руках у девушки – пара старбаксовских стаканов, она одета не по погоде легко. – О, я думала, Марк дома один. Извините, – она смущенно улыбается, Сет улыбается ей в ответ, чтобы не придумывать на ходу никакого вранья и не рассказывать правду – кем бы ни была эта девушка, вряд ли она захочет узнать о том, как и ради чего Сет сюда пришел. – Все в порядке. Я ведь уже ухожу. Девушка кивает и снова тянется к двери, а потом – оборачивается: – Меня зовут Анджелина, я сестра Марка. Вы из его информаторов? – Я – Сет, – он думает, что было бы забавно сейчас рассказать ей всю правду, но не может заставить себя сказать вслух еще хоть слово, он просто снова улыбается и пожимает плечами, и уходит, делая вид, что торопится куда-то, хотя ему некуда, не к кому спешить.