Белая полоса

«...верь белым листам и занесенным листьям...» (c)

Снег идет уже который день — кажется, будто скоро дом заметет по самую крышу. Ей никогда прежде не доводилось бывать в местах, где так много снега. Она выходит на балкон, подставляет ладони и смотрит, как белые снежинки опускаются на черную кожу и мгновенно тают. Бесконечная зима, белое безвременье. Пожалуй, ей даже нравится этот занесенный снегами дом в горах. Хотя, конечно, резиденция Ясу Нагасены — это очень, очень странное место. (— Не боишься, что попросту сменишь одну тюрьму на другую? Она медленно, задумчиво покачала головой: — Я, кажется, разучилась бояться. Почти как астартес. И потом... там будешь ты. — Сомнительное преимущество, — хмыкнул он. — Уж какое есть.) Она стоит на балконе до тех пор, пока от холода не начинают неметь пальцы и губы. Только тогда она возвращается в дом, кутается в белую шаль, пытаясь согреться. Она носит здесь только белое, под цвет окружающих вечных снегов. Как чистый белый лист, на котором не написано пока ни единого символа. Скоро это изменится, она знает. Но будущее не пугает ее. Довольно того, что теперь у нее хотя бы есть будущее. (— На самом деле я не знаю, почему Малкадор на это согласился. Я провалил задание, а теперь еще и посмел что-то требовать... Он был вправе убить меня на месте. — Но он простил тебя? — Простил? Сигиллит не прощает. Но использовать меня пока что выгоднее, чем убивать. Тебя, похоже, тоже. — Пусть так. Я согласна, — кивнула она. — Хотя ты не должен был... — Позволь мне решать, что я должен, — нахмурился он. — Я не могу никого спасти, я знаю. Но я могу хотя бы попытаться. — Какой же ты... паладин. Везет мне на таких...) Она заваривает чай — спокойно и неторопливо, ведь спешить некуда. Греет замерзшие пальцы о белые стенки чашки, вдыхает тонкий аромат — настоящий чай, надо же. Даже дома, в апартаментах на верхних этажах шпиля над городом-ульем, ей нечасто приходилось пробовать столь изысканный напиток. Дома... нет, это было в прошлой жизни. С кем-то другим. Той милой, немного наивной девочки, мечтавшей запечатлеть славу свершений человечества, больше нет. Может быть, она умерла — или просто прекратила быть, вместе со всей эпохой. Пусть так. С этим она тоже давно смирилась. (Странно: там, в безымянной крепости, когда за ней явились стражи и приказали следовать за ними, не пояснив больше ничего, — ей неожиданно стало не все равно. Куда-то подевалось все смирение и принятие, и она испугалась снова: что это, неужели казнь? или еще один допрос? Допрос, пожалуй, был даже страшнее. Чего она точно не ожидала — что ее выведут в ангар, где будет ждать ее сероглазый паладин. Что ее... отпустят. Должно быть, от перенапряжения ее нервная система выдала парадоксальную реакцию — чуть позже, в шаттле, она внезапно уснула, прислонившись щекой к холодному серому керамиту его доспехов. Он так и просидел, не шевельнувшись, не желая тревожить ее, до самого конца полета.) Она отставляет чашку в сторону, не отпив ни глотка, и касается единственной своей не черно-белой вещи — золотого символа аквилы на обмотанном вокруг запястья шнурке. — Да хранит тебя Император, — беззвучно шепчет она, сжимая подвеску в кулаке и думая о неулыбчивом сероглазом рыцаре, последнем из своего легиона. — Пусть Он ведет тебя... и позволит вернуться.