Благодетельницы

Конверт был маленький, изящный, украшенный какими-то голубками, совершенно не подходящий для деловых писем. «Может быть, ошибка?», — подумала мисс Минчин, внимательно изучая адрес. — Амелия, — что это за нелепое письмо? — Не знаю, сестра, — смутилась Амелия. — У меня складывается впечатление, что кто-то прислал его по ошибке, — продолжала мисс Минчин. — Но там наш адрес, — робко возразила Амелия. — Наверное, тебе надо его прочесть. — Я лучше тебя знаю, что надо и не надо. Иди, Амелия, займись делом. Амелия вышла, и мисс Минчин переломила темный сургуч. Из конверта выпало изящное письмо на хорошей бумаге. Строки не пересекали друг друга, и письмо оказалось довольно толстым: видимо, корреспондент не был стеснен в расходах. «Любезная мисс Минчин! Если бы вы знали, как мне больно выводить это сухое, чопорное приветствие, как хочется написать прежнее, давнее, девическое «Милая Мария, дорогая Мария, здравствуй!». Ах, сколько чудных воспоминаний юности воскрешает это доброе, приветливое, хотя и не совсем правильное обращение, какую сладостную тоску оно пробуждает в моем сердце». Мисс Минчин нахмурилась и поджала губы. Конечно же, для кого-то юность — это чудные воспоминания. Для тех, кто красив, богат или знатен. Если же кто-то обладает всеми этими достоинствами сразу, как тут не быть сладостной тоске, коль скоро жизнь кажется бесконечным счастливым праздником. На долю же тех, кому судьба не вручила своих даров, приходятся лишь будни. Пусть другие вспоминают танцы на балах и комплименты галантных кавалеров. Ей суждено было довольствоваться издевательствами учениц и попреками учителей, да еще ночными бдениями над книгами в попытках прилежанием и упорством хоть в малой мере восполнить недостаток сообразительности и памятливости. Казалось бы, она не была так уж глупа — арифметика и грамматика давались ей лучше, чем многим из воспитанниц. Но не так было с историей и географией. Она не видела таинственные красоты дальних стран за разноцветными пятнами, перечеркнутыми дугами широт и долгот. События прошлого гудели в ее голове, произносимые скрипучим, монотонным голосом, а великие люди никак не хотели ожить в портретах. Все, что было хоть немного занимательно, требовало хоть малой доли воображения, оставалось для нее мертво, виделось ей чередой длинных скучных фраз на пожелтевшей бумаге учебников, сплеталось на тетрадных листах в черные каллиграфические цепочки, не прерываемые ни одной кляксой или хотя бы кривой строкой. Как мисс Минчин тогда завидовала девушкам, которым достаточно было чуть-чуть послушать учителя, чтобы понять всё-всё и на другой день увлеченно, с жаром рассказывать. Таких журили за несдержанность, но хвалили за сообразительность. Мисс Минчин не журили, а нещадно бранили за тупоумие, неблагодарность и пренебрежение к обязанностям. Хвалить ее за прилежание и хорошую память никто не собирался, дабы она не возомнила себя лучше своих соучениц и подопечных. Как она тогда завидовала им, как она ненавидела их всех. За то, что они богаты, красивы, веселы, а пуще всего — что они знают французский язык и у них есть воображение. Как ей хотелось со всеми ими рассчитаться. «Помните ли вы тот светлый день, когда я стала вестницей вашей и моей радости? Всего месяц назад вы горько плакали, провожая меня из пансиона в большую светскую жизнь, а сами должны были остаться в нем, чтобы учить тех, кто придет в эту школу вместо нас. Я же тогда была весела и, быть может, казалась вам легкомысленной и черствой. Однако я уже тогда заготовила план вашего спасения из этой ужасной темницы, именуемой пансионом. Папенька не раз напоминал мне в письмах, что девушке моего положения необходима компаньонка. Но вы сами представляете, как тяжко мне было думать, что рядом со мной будет незнакомая, неприветливая, может быть, вероломная и коварная женщина. Вы же, моя милая Мария, были всегда так добры, милы и предупредительны. Поэтому я стала в каждом письме расхваливать вас папеньке и убедила его навести о вас справки. Ах, как я боролась, уговаривая его, что знание французского языка — совсем не нужное компаньонке умение, что гораздо важнее быть вежливой и услужливой, что, в конце концов, мне самой приятно будет видеть рядом верного друга, а не служанку. И как же я счастлива была, когда вы прибыли в наше обиталище! И вы, я знаю, ах, вы тоже были необыкновенно счастливы, ведь я помню, как вы плакали от счастья и обнимали меня!» Мисс Минчин прервала чтение и несколько раз глубоко вздохнула. Неуместно игривый тон письма, непоколебимая уверенность корреспондентки в собственной неотразимости и даже размашистый почерк и широкие поля письма выводили ее из себя. Эта избалованная девчонка звала Марию Минчин своим другом, всячески ласкала и привечала, преисполненная уверенности, что за ее кондитерские лакомства, изысканные безделушки и милые улыбки все должны ее любить, а она имеет право помыкать окружающими как захочет. Для нищей воспитанницы, с грехом пополам обучавшейся бесплатно и за это обязанной присматривать за детьми, а позже стать учительницей — первые лет пять без жалования, — все это должно было казаться необычайно щедрым благодеянием, и она более чем успешно показывала, что благодарна юной леди Фейрфакс, счастлива, что до нее снизошла самая богатая и знатная воспитанница, гордость и сокровище пансиона. Только когда директриса сообщила юной учительнице, что ее ожидает неслыханная честь и счастливая судьба компаньонки в доме леди, Мария Минчин не смогла притвориться радостной. Впрочем, на этот раз ее несдержанность и неблагодарность сошли ей с рук — директриса была почти столь же романтически глупа, сколь и ее ученицы, и решила, что девушке горько расставаться с милым ее сердцу пансионом. Она не разбранила Марию за неблагодарность, но ободрила напоминанием, что в жизни приходится делать не только то, что радостно и приятно. Прошли годы, и Мария Минчин не могла вспомнить путь до Грейвинд-парка, как она ни старалась. Все, что осталось в ее голове, — это серый и черный цвет. Марию нарядили в новое темно-серое платье, более подходящее новому положению, чем поношенное черное, усадили в черный экипаж, вручили черный, побитый чемоданчик и весь день везли по серым полям, которые ночью стали черны. К рассвету ее высадили у огромного, распластанного по земле замка, и величественный слуга ввел ее внутрь. Пока Марию Минчин вели в библиотеку, бедная девушка не знала, куда себя деть и как спрятать залатанные башмаки, шарахалась от хрупких безделушек и краснела от стыда и зависти, видя великолепный наряд горничной. Оставленная наедине с гостеприимно распахнутым книжным шкафом, она терзалась безотчетным страхом и тоской ожидания, но не смела взять в руки какой-нибудь томик. Когда явилась юная леди Фейрфакс и с радостными взвизгиваниями заключила ее в объятия, — бедная Мария Минчин действительно разразилась слезами. У слез этих было множество причин: усталость, обида, стыд и страх новых притеснений и унижений, теперь уже без надежды, что они завершатся. «Мы с вами так счастливо жили те три года, моя милая Мария. Как я желала никогда не расставаться с вами! О, если бы мой добрый отец не настаивал так на скором браке, страшась как огня долгой помолвки, так легко переходящей во вдовство невесты, сколько бы мы еще времени провели вместе! Если бы мой драгоценный супруг не считал необходимой для меня жизнь совершенно иного склада, мы могли бы не расставаться никогда, до самой смерти. Ах, как тяжко мне было разлучиться с вами и видеть, как вы печальны! Пусть вы прилагали все усилия, чтобы сдержаться и не проявлять свое огорчение слишком явно, я чувствовала, что вы страдаете вместе со мной, и потому так старалась вас утешить». Мисс Минчин снова отложила письмо. Она всегда считала свое самообладание безупречным, но даже его было недостаточно, чтобы дочитать эти нелепые строки до конца. Разлучились, как же! Ее просто выбросили, как ненужную вещь. На ее место, как говорят, взяли какую-то родственницу мужа — еще беднее, чем сама мисс Минчин, но зато хорошенькую и знатную. На прощание ей вручили денежное вспомоществование, небольшое по меркам лорда, но солидное с точки зрения ее самой. На открытие пансиона денег, конечно, не хватило, зато удалось устроить в хорошую школу сестрицу Амелию. Впрочем, той учение впрок не пошло, как была дурой, так и осталась. Наскоро просматривая еще несколько страниц письма, полных легкомысленных излияний, томных вздохов и глупой болтовни, мисс Минчин вдруг остановилась. Что-то привлекло ее внимание, и она вчиталась в предпоследний абзац. «Как я рада была узнать, милая моя подруга, что ты смогла открыть свой пансион. И как мне было жаль, что дочери мои уже обзавелись прекрасной гувернанткой, которой совершенно немыслимо отказать от места, иначе бы я непременно отправила их к тебе. Все, что я могла сделать, — это рекомендовать твой пансион некоторым своим близким и не близким приятелям. Когда-то я посоветовала другу моего сына, капитану Ральфу Кру, поместить к тебе свою единственную дочь — Сару». Мисс Минчин вздрогнула. Неужели речь идет об этой девчонке? Вот недоставало-то! «К сожалению, новости из Индии доходят до Англии слишком поздно, и только недавно мы узнали о его кончине и о том, что бедная девочка осталась совершенно одна. Потому я пишу вам, дорогая Мария, в надежде узнать, не имеете ли вы сведений о судьбе и местонахождении милой Сары и не можете ли вы указать их нам, дабы мой сын мог взять ее к себе и воспитывать как родную дочь. Жду вашего ответа с надеждой и упованием на Божье милосердие и вашу доброту. С уважением, леди Гвендолен Меридит» Мария Минчин отложила письмо и задумчиво прикрыла глаза. Итак, у Сары сыскался покровитель, вернее сказать, почти сыскался. Конечно же, можно отдать девчонку Меридитам, пусть воспитывают ее как хотят, хоть дочерью, хоть бедной родственницей. Но как быть с планами на будущее? Мисс Минчин мечтала переменить обстановку в школе, подновить кабинет и даже, возможно, комнаты воспитанниц, нанять горничных для старших девиц, купить несколько новых глобусов. Однако все это осуществимо, только если рассчитать Дюфаржа и учительницу, а на их место взять наставницу без жалования, за стол и крышу над головой. Конечно, эта Сара может возроптать — что ж, тогда ее никто не держит в этой школе. Впрочем, она умна и понимает, что идти, кроме школы, ей некуда. И к тому же, с ужасом поняла мисс Минчин, эта неблагодарная девчонка расскажет Меридитам, как жила здесь. И тогда — прощайте, благородные ученицы, рекомендованные самой леди Меридит, прощай репутация, прощай, быть может, сама школа. Что ж, она посмотрит на поведение Сары, поговорит о ней с прислугой и учительницей и нынче вечером напишет ответ. *** — Дети ее слушаются, этого не отнять, и знания у нее неплохи, но она слишком горда и заносчива, — так аттестовала Сару мисс Крейтон, пансионная учительница. — Дерзкая наглая девчонка, — изрекла кухарка. — Работать не хочет, зато огрызаться мастер! Я ей скажу два слова, а она мне двадцать в ответ, и все с таким высокомерным видом, как будто она наследная принцесса из Букингемского дворца. — Просто умница, — с нежностью улыбнулся Дюфарж. — Очень любит детей, и они ее любят, особенно мисс Ли. У нее настоящий дар учителя, а знания французского языка у мисс Кру выше всяких похвал. А какое воспитание, какое благородство, право, приятно полюбоваться ею. Такими рекомендациями снабдили Сару те, кого мисс Минчин удосужилась спросить. Разумеется, говорить о ней со слугами попроще или, упаси Боже, с ученицами, директриса не собиралась. Теперь оставалось решить: стоит ли оставлять Сару у себя, или же имеет смысл ее отпустить. Она неглупа, бесспорно, и может стать хорошей учительницей в будущем. С другой стороны, ее дерзкое поведение может стать дурным примером для детей. Хотя Дюфарж хвалил ее манеры, впрочем, чего ждать от француза. Возможно, действительно стоит позволить леди Меридит ее забрать. С другой стороны — заслужила ли такая дурная девица то счастье, которое, несомненно, обеспечит ей новая покровительница? Быть может, скромная жизнь и трудовая бедность будут более для нее полезны? В дверь постучали. — Войдите, — сухо изрекла мисс Минчин. Вошла мисс Лавиния, девушка из старшего класса, самая красивая, богатая и способная девица во всем пансионе. Сара Кру когда-то отняла у нее это первенство, впрочем, ненадолго. — Мисс Минчин, — заговорила девушка, — я должна вам сообщить нечто ужасное. Мисс Эрменгарда Сент-Джон осмеливается сноситься с Сарой. — Как? После моего строжайшего запрета? — возмутилась директриса. — Именно, мисс Минчин. Она только что собрала свою корзинку с лакомствами, которые ей прислали из дома, и поднялась на чердак. — Выходит, эта девчонка недовольна тем, как ее здесь содержат? — мисс Минчин еще больше возмутилась. — Хорошо же, очень хорошо. Я благодарна за эти известия, мисс Лавиния. Отправляйтесь спать, время уже позднее, а я пойду на чердак и посмотрю, что за каверзу затеяла мисс Кру. Разогнав всех участниц тайного пиршества, мисс Минчин вернулась к себе в комнату. Пусть она утомлена, раздражена, возмущена поведением воспитанниц и особенно Сары Кру, письмо должно быть дописано. *** — Письмо, миледи, — сказала горничная, внося поднос. — Поставьте на столик и уходите, — приказала госпожа, лениво поднимаясь с диванчика. Когда девушка вышла, леди Меридит распечатала конверт и углубилась в чтение — настолько, насколько она вообще умела углубляться. «Глубокоуважаемая леди Меридит!». Леди Меридит тут же недовольно наморщила то, что много лет назад было прелестным девичьим носиком. Как может Мария так ее обижать? Неужели она не желает припомнить упоительных радостей прошлого? Хотя, может быть, она так церемонна, потому что вынуждена соблюдать приличия? Может быть, она потом назовет ее по-другому? «Получив ваше письмо и видя вашу тревогу о судьбе мисс Кру, спешу немедленно сообщить вам интересующие вас сведения». Леди Меридит надула губки и сердито вздохнула. Совсем Мария забыла их прежнюю дружбу. «Означенная девица проживает в моем пансионе. Я не могла прогнать сироту на улицу и позволить ей погибнуть от голода и холода, а быть может, не только телом, но и душой». Леди счастливо улыбнулась. Милая, дорогая Мария, твоя подруга в тебе не ошиблась. Ты такая же добрая и щедрая, как и была прежде. Но, вдруг осенило леди Меридит — что если девочка нуждается и ее заставляют работать? Что если она терпит невзгоды и мучения, как в том очаровательном романе, который недавно читала леди Меридит? Хотя нет, ведь Мария всегда была очень доброй. «Посему я позволила ей остаться под крышей моей школы, предоставила ей дом и пропитание с условием, что первые несколько лет она будет заниматься с малышами французским языком, а также прививать им хорошие манеры и добрые привычки и присматривать за их поведением во время школьных занятий и перемен. Кроме того, ей будет необходимо выполнять некоторые мелкие, но важные поручения. В то же время ее святая обязанность — обновлять знания и пополнять их. К тому времени, когда мисс Кру станет взрослой, ее образование должно быть достаточно для того, чтобы из ученицы стать учительницей». Леди Меридит вздохнула и прикрыла глазки. Как это изящно и романтично, и как благородно — жить у своей доброй благодетельницы, чтобы потом самой зарабатывать свой хлеб. Обучать юных детей, милых крошек, жаждущих знаний и обожающих молодую добрую наставницу. Однако же, разве это подобающая жизнь для дочери Ральфа Кру? Леди помнила прелестную девочку лет шести-семи. Веселая, сообразительная, по-детски кокетливая и удивительно начитанная для своих лет, она привела в восторг ее сына, да и саму старую леди. Сейчас ей должно быть лет двенадцать или чуть больше. Если она сохранила и приумножила свои дарования, она станет прекрасным другом для внучат леди Меридит, как раз ее ровесников. «Девочка живет в тех условиях, какие соответствуют ее положению и каких она заслуживает своим поведением. Вынуждена с прискорбием признать, что не всегда это поведение безупречно. К достоинствам мисс Кру следует отнести ум и способность к учению, а также внешнюю привлекательность и миловидность, которые, скорее всего, в будущем обратятся в истинную красоту, хотя и своеобразную. К сожалению, именно ее ум заставляет осудить мисс Кру за отсутствие признательности и благодарности школе, которая ее приютила. Будь девочка недостаточно разумна, многие недостатки ее поведения были бы извинительны, в частности, нелепые манеры, заносчивость и надменность, которые смешны и в богатой девице. Для будущей скромной труженицы такое поведение и вовсе непозволительно. Я всегда осуждала ее, когда она держит себя, как юная принцесса, еще в то время, когда мисс Кру была привилегированной воспитанницей». Значит, заносчива и надменна, подумала леди Меридит. Принцесса? Девочка еще в раннем возрасте пыталась держать себя как взрослая, да и одевали ее соответственно — никаких передничков, никаких скромных белых платьиц, все прекрасные наряды из шелка и бархата, тафты и муслина. Сейчас, вероятно, ее от этого отучили, однако, кто знает, не пожелает ли она вести ту жизнь, которую вела в раннем детстве? А если она еще и окажется красавицей... Девочка не пожелает держаться в стороне от семейных праздников и поездок, да и странно будет ей в этом отказать. А старшие мальчики? Что если?.. Леди Меридит так ужаснулась, что бросилась читать письмо, в надежде обнаружить некие успокоительные сведения. «Со времени своего богатства мисс Кру сохранила наклонность к праздности и пренебрежению своими обязанностями, а также изворотливость и нахальство. Должна признать, она никогда не употребляет прямых грубостей, однако даже извинения приносит с таким выражением лица, что становится очевидным намеренное оскорбление собеседника. Кроме того, мисс Кру проявляет склонность к общению с теми, с кем ей общаться не стоит: с одной стороны, она явно стремится навязать свое общество воспитанницам, с другой — питает странную слабость к низшей прислуге. Возможно, ваша мудрость и чуткость помогут искоренить эти недостатки, но, боюсь, вам это не удастся. Впрочем, если вы пожелаете, я отправлю мисс Кру к вам, как только вы об этом распорядитесь. С уважением, искренне ваша мисс Мария Минчин». Леди не нашла в письме ничего утешительного. Итак, Сара Кру стала надменной, ленивой и капризной девицей, не способной на благодарность. При этом она умна, изворотлива и красива. Привести такую девочку в семейство, где есть ее ровесницы и ровесники, так же нелепо и опасно, как впустить волчицу в овечье стадо. Никогда и ни за что леди Меридит не сделает этого. Пусть Сара Кру остается там, где находится, и учится скромности и благодарности, искореняя свои недостатки. Заносчивой принцессе не место в доме скромного лорда.