Чаю?..

– Ваше место двадцать третье. Чай, кофе, магнитики не желаете?.. Я качаю головой. Он и сам не хочет сейчас делать мне никакой кофе, а мечтает снова прикорнуть в своем купе проводников – до следующей остановки. Лакированная дверь, даже не пытающаяся выглядеть под дерево, с негромким скрежетом отъезжает в сторону, и я тихо ступаю в темную конуру – и тут же в черном зеркале стекла мой взгляд ловят задумчивые глаза. Признаться, в этот момент я вздрогнул: не ожидал, что в такой поздний час кто-то из моих попутчиков будет не спать, а может, бледное лицо в отражении слишком было похоже на призрака из загробного мира; но эта секундная оторопь прошла, и я приподнял в обязательной улыбке уголки губ. – Добрый вечер, – сомнительное приветствие в четвертом часу, но, черт возьми, не желать же мне ему спокойной ночи. – И вам, – кратко ответил мой сосед, наблюдая цепкими глазами, как я втаскиваю в купе свой неподъемный чемодан. Я вожусь с ним непозволительно долго – втискиваю под полку, а под конец просто пихаю его ногой, и когда я, раскрасневшийся и запыхавшийся, поднимаюсь, сосед все еще молча смотрит. – Сергей, – представляюсь я, протягивая ему руку, но он не касается ее, просто кивая. Такое безразличие меня не задевает: слишком я устал и хочу спать, чтобы выяснять что-то или злиться по таким мелочам. Но чертов желудок сводит от голода, и хрена с два мне удастся вот так уснуть. Поэтому я закапываюсь в противно шуршащий пакет и ставлю на стол стальную кружку. – Чаю? – предлагаю на удивление дружелюбно, и паренек снова кивает. Ему на вид лет двадцать, может, чуть больше, но при этом он удивительно молчалив и задумчив; я бы даже сказал, что он явно не от мира сего – настолько отстраненно и равнодушно он смотрит, как я бросаю в принесенный кипяток пакетики и разрываю коробку с печеньем. – Спасибо, – он берет одно и равнодушно отворачивается к стеклу. Да и черт с ним, не хочет – пусть не ест, может, он спортсмен или анорексик, и второе даже вероятнее; я же, несмотря на поздний час, с удовольствием засовываю печенье в рот целиком. Да, детка, да, вот о чем я мечтал последние шесть часов! Сейчас еще надо собраться с силами и засунуть это проклятое одеяло в пододеяльник; а может, и хрен с ним, забить и укрыться прямо так... – А куда вы едете? – внезапно спрашивает паренек, и я, оторвавшись от чая, поднимаю на него глаза. Он очень бледный, даже чересчур, и под его глазами налились черные синяки, словно он сидит так перед окном уже несколько суток подряд; его губы почти не отличаются по цвету от кожи, а в растянутом вороте свитера видны тонкие, выступающие ключицы. Пространство купе ниже коленей скрывает темнота, но почему-то я уверен, что из вещей у него только литровая бутылка воды на столе и кружка – или он запихнул жалкий пакетик куда-нибудь в угол? – Домой, – бросаю я и делаю щедрый глоток. – Гостил на отпуске у родителей. А то откуда, как ты думаешь, у меня было бы столько этого гребаного барахла!.. – я пинаю пяткой сумку под сиденьем, а паренек вскидывает серую руку и прижимает палец к губам. – Тише, соседей разбудите, – произносит он, и только сейчас я внезапно осознаю, что на верхних полках кто-то спит. Слишком они тихие – не шевелятся и даже, кажется, не дышат – во всяком случае, от них за все это время не было слышно ни единого шороха, и второй раз за последние полчаса меня пронзает липкой жутью. – Простите, – зачем-то шепчу я в пространство, а потом снова опускаю взгляд на паренька. – А ты тут какими судьбами? Он улыбается – кривовато, невесело, и, помолчав, нетвердо отвечает: – Я... я просто еду. Я успел уже снова погрузиться в свой чай, поэтому его слова заставляют меня резко вскинуть голову. Машинально проглотив непережеванное печенье, я смотрю на него прищурившись. – Просто? – переспрашиваю я, чуть морщась, когда обломки печенья царапают мне горло. Парень молча кивает, но я не тороплюсь вытягивать из него, что он хотел этим сказать: надо будет – продолжит сам, а нет – так мне же всякой белиберды в башке меньше. Но, промолчавшись, он нетвердо заговаривает снова: – Поезд – это же так прекрасно, правда? – я сдерживаю скептическое хмыканье, а он продолжает: – Так волнующе, красиво... Весь мир за окном. Деревни и села, где у каждого своя жизнь. Фонари и луна, блестящие рельсы. Стук колес. Качающийся вагон. И внутри – тоже люди, пути которых соприкоснулись на миг, чтобы снова разойтись навсегда. Теперь молчал я: я даже не знал, согласен ли с ним, и его слова вызывали в моей душе болезненный раздрай. Такие чувства и мысли я всегда старался запихнуть как можно дальше, и желательно навсегда, уж слишком болезненно они проезжаются по душе. Гораздо лучше забить их насущными проблемами, такими простыми и такими... уверенными?.. – Я просто сел в поезд и решил, что хочу так ехать всегда. В этот миг он выглядел почти как скелет: глубокие провалы глазниц, бледная кожа – мне до ужаса хотелось включить свет, развеять этот жуткий холодный мираж, увидеть перед собой нормального парня, может, немного психа, но не такого... А он опять скривился в улыбке и отвернулся к окну. Чай в его кружке давно остыл, и в его плещущейся поверхности вспыхивали блики фонарей – и те же блики сверкали в застывших глазах. Ебаный псих! Я метался в сомнениях, что мне делать и как себя вести; я не знал, я не хотел ничего подобного, я просто хотел выпить чаю и лечь спать – какого черта судьба наградила меня подобным попутчиком?.. Спать, впрочем, даже если бы я снова захотел, то уже бы не смог; да и кто смог бы, когда напротив тебя сидит что-то такое?.. Поезд дернулся в последний раз и плавно затормозил, и в коридоре вагона послышались шаги измотанного проводника. Не знаю, почему, но признаки жизни от нормального, адекватного человека мгновенно вернули мне уверенность, и я уже собирался скептически хмыкнуть и отвернуться под одеялом к стенке, как дверь купе снова отъехала в сторону. В проеме стоял мужик чуть меня старше, большой, мускулистый и вполне довольный жизнью. – Добрый вечер, – широко улыбнулся он и протянул мне огромную ладонь. – Не думал, что кто-то будет не спать... Я ваш сосед на сегодня. Владимир. – Простите, вы, наверное, перепутали что-то, – вежливо улыбаюсь я, но все же пожимаю протянутую руку. – Здесь все места заняты... – и тут я осекаюсь, и ледяная дрожь прошибает меня сверху донизу. Полка напротив меня пуста. – Как же? Вот мое место, – Владимир проходит в купе и ставит свою спортивную сумку. Туда, где только что сидел этот бледный пацан. Сидел и смотрел в окно своими неподвижными глазами. Я чувствую, как у меня начинает ныть под ложечкой. На столе все так же стоят бутылка и кружка – она пуста, и я внезапно понимаю, что эти вещи соседей с верхних полок. Соседей, которые давно спят и громко посапывают и ворочаются во сне. – Простите.. Кажется, я... – не понимаю ничего, и ничего не могу из себя выдавить, но Владимир увлечен своим багажом и этого не замечает. Он громко шуршит чем-то там у себя в одном из пакетов, а потом оборачивается ко мне, все так же широко улыбаясь, и предлагает: – Раз вы не спите – может, чаю?..