Находясь на вершине горы, мы всматриваемся в пропасть. Упав в бездну, созерцаем небо. Виктор Гюго
— На колени, — громко произношу я, садясь на мягкую, бархатную обивку кресла. Руки обхватывают металлические подлокотники. Тёплый ворс ковра щекочет ступни. В комнате царит идеальная тишина. Я ощущаю себя ястребом, который вот-вот бросится на очередное звено своей пищевой цепи. Моя жертва, закованная в тяжёлые кандалы, покорно опускается на колени. Взгляды наши не встречаются. Длинные, взлохмаченные волосы, цвета древесной коры, закрывают лицо. Поджарое тело напрягается, касаясь коленками холодных плиток пола. Ему неприятно. А я от созерцания этого получаю несказанное удовольствие. — Ползи сюда, — бросаю небрежно. Раб смотрит на меня исподлобья, сквозь чёлку. Не шевелится. Я злюсь: брови сводятся к переносице, а правая рука сжимается сильнее, вцепляясь подушечками пальцев в подлокотник. Хочется проорать: «Живее!» — но он не должен видеть, как я выхожу из себя. Потому приходится мириться с нарастающим внутри гневом и, контролируя голос, хладнокровно произнести: — Не заставляй меня ждать. Через секунды раздумий он ползёт. Неохотно, давясь собственной гордостью. Представляю, как это унизительно по-собачьи ковылять к хозяину. Подумать только, и это ещё прекрасная альтернатива! Если бы не мои деньги, где бы ты сейчас находился, варвар? Продолжал бы гнить на Земле, в сточной канаве нашей системы? Ютился бы в подземных бараках, этих консервных гробах? Или подыхал бы на свободе? Среди радиации и оголодавших каннибалов? Мои мысли прерываются, когда раб останавливается у самых ног. Рука сама тянется и, откинув прядь волос, я хватаю эту псину за подбородок. Моя кожа, по сравнению с его, такая неестественно бледная — безжалостные лучи Солнца оставили шрамы и на этом животном. Пальцами я заставляю его повернуть голову в одну сторону, затем в другую. Как будто играю с детской игрушкой. Пристально всматриваюсь в еле заметные морщины, в карие глаза, в красивые, точёные черты лица. Отравленные всё-таки могут быть весьма привлекательны. Не зря же я отдал за это сорок кель? На такие деньги можно было купить себе двух модгонов, вместе с вожжами и седлами. Но я выбрал эту обезьянку, потому что скачки на модгонах — скука, а личный Анджи — может оправдать некоторые ожидания. — Открой рот, — очередной приказ исполняется без промедления. Белоснежный ряд хорошо заточенных зубов. Конечно, там на Земле не было возможности есть пудинги, желейные пирамиды и лунные торты. Приходилось уплетать жёсткое мясо мутировавших тварей, обгладывать кости пропитанные свинцом и облизывать ядовитые плющи, чтобы наполнить организм хоть какой-то жидкостью. Приходилось выживать: остатки человечности выкидывать в мусорную урну и рвать на части всех, кто вставал у тебя на пути. Только представив эту картину — грязных и искалеченных людишек, убивающих друг друга ради глотка воды — меня бросило в жар. Возбуждение взяло верх над остатками разума. Ужасно хотелось ощутить тепло, прикоснуться к этой загорелой коже, перебрать кончиками пальцев эти спутанные, лохматые волосы. Хотелось приручить зверя, что сидел сейчас на корточках передо мной — ничтожный и жалкий, но до сих пор не покорённый. Хотелось сделать его полностью своим. Но пока что, эти карие глаза горели слишком ярко. Они пронзали меня молниями искренней ненависти и мне ничего не оставалось, как потушить пламя ледяным холодом. Я притянул раба к себе за подбородок. Всё ближе и ближе. Бунтарский взгляд был устремлён на меня до самого последнего момента. — Ты знаешь, что делать. — Бросил я ему, откидывая ткань своего балахона в сторону. В карие глазах промелькнули множество эмоций: ярость, отторжение, негодование, стыд и, наконец, смирение. Сухие, огрубевшие и потрескавшиеся губы потянулись к моему члену. Лёгкий поцелуй, а затем тепло чужого рта. Рассудок медленно заволакивало туманной пеленой, голову пришлось откинуть на спинку кресла. В ушах звучало только собственное тяжёлое дыхание, прерывистые удары сердца и слишком сладкие звуки, издаваемые внизу. Прикосновение языка, острых зубов… Внутри, с каждой секундой, будто завязывался опасный тугой узел. Варвар выполнял приказ неумело. Каждую секунду он боролся с тошнотой и приливами собственного гнева. Я видел, как противно ему было, как он заставлял себя подчиняться и покорно ублажать хозяина. Как он морщился и сжимал кулаки, прекрасно понимая, что отпора дать не сможет. Эта пытка не прекращалась долго. Когда я кончил, раб озверело начал пятиться назад, давая понять, что больше никогда не позволит использовать себя в качестве секс-игрушки. Но я знал, что это произойдёт снова. Завтра, послезавтра, а может через пару недель или месяцев — обязательно произойдёт. Он снова встанет на колени, снова будет ползти ко мне и снова, без слов, выполнит приказ. А ещё я знал, что этой же ночью он прокрадётся ко мне в спальню и, по непонятным причинам, будет стоять над кроватью несколько часов. Он будет смотреть на спящего хозяина и думать, но о чём именно — известно лишь богам.***
Мне много раз говорили, что поступаю я иногда странно и необдуманно, без всякой на то причины. «Ты высшее создание Солнечной системы, член Братства Цитадели, а купил ничтожного людского Анджи, ещё и с таким своенравным характером!» — шептали мне другие, тайно надеясь, что их речь в мой адрес не звучит упрекающей. Да, мой раб низкого ранга не сравниться с Анджи других херувимов и серафимов. Он жалкое подобие человека, отброс, а не красивая кукла в подарочной упаковке, та, что вечно улыбается и кивает на любую прихоть своего господина. Мой раб — дикое, строптивое зверьё, не поддающееся дрессировке и выучке. Он попытался меня убить в первый же день, после того, как я приобрёл его на рынке «бракованных товаров». Ощущение, когда чужие пальцы смыкаются на твоей шее и грубо вынуждают хвататься за последний глоток воздуха, словно за спасительную соломинку, я никогда не забуду. Раньше я не боялся смерти. Мы, афроиды, живём непростительно долго. Однако в тот день меня впервые охватила паника. Я осознал, как хрупка жизнь и какими глупцами могут оказаться даже господствующие особи галактики. Гнусный Анджи мог задушить меня, и если бы не охрана, вовремя подоспевшая на помощь, летальный исход был бы неизбежен. Тогда, неожиданно во мне проснулась банальное чувство сострадания, а может просто сиюминутная прихоть. Я оставил его в живых, без всяких сожалений, заточив в оковы раба и поставив клеймо своего Дома. Последнее, что довелось услышать от этого варвара, была выплюнутая фраза на корявом Общем, насквозь сочившаяся ядом: «Когда мои руки будут свободны от кандалов — я убью тебя!» С того дня, этот человеческий уродец больше не говорил. Он будто отрезал себе язык, тем самым бунтуя против моего над ним господства. Поначалу это веселило. Прямо у тебя под носом разворачивается маленькая революция, что может быть забавнее? Впрочем, через какое-то время, молчание раба стало раздражать. Он выполнял любые приказы, но говорить наотрез отказывался. Стоило велеть ему произнести то или иное слово, этот дикарь глядел на меня с неприкрытой злобой. Даже при помощи силы и унижений, разговорить его не получилось. Я забросил дрессуру, смирился с бойкотом, купил себе других, более «сговорчивых» рабов, словом, совсем позабыл об этом животном. И вот смотрите: стоило чуть ослабить поводок, как удавка стала затягиваться уже на моей шее. Да ещё и в самый не подходящий момент.***
Приставленное к затылку дуло лазерного пистолета — неприятно холодит кожу и щекочет нервы. — Специально поджидал, когда охраны в Доме не будет? — задаю непростительно глупый вопрос, ответ на который, итак, очевиден. Идеальное время для моего убийства — сезон Железных дождей, день третий по Халеанскому календарю, двадцать восьмой час от восхода — именно в это время в Доме никого не бывает, даже охраны и прислуги. Все они, как один, празднуют свой идолопоклоннический праздник, а я — противник веры этой планеты — должен наслаждаться уединением в саду. Дуло пистолета ещё сильнее прижимается к затылку. Жалко не вижу лица этого примата, без слов и без мимики понять его будет крайне сложно. Зато тяжёлое дыхание слышу отчётливо: вдох, выдох и всё по новой. Пытка. И чего он медлит? — А лазерный пистолет, где достал? Хотя подожди. Сам догадаюсь… Украл у кого-то из охотников после травли, неделю назад? Наверняка у этого идиота Крихи? Он вечно забывает, куда положил свои «игрушки», а потом совершенно не волнуется за пропажу. А говорят, что астрийцы умные существа. Слишком опрометчивое суждение… — На секунду замолкаю, прислушиваюсь. Непрерывное дыхание за спиной и больше ничего. — Ты сюда убивать пришёл или послушать мои монологи? — пытаюсь дерзить: хочу чтобы всё это поскорее закончилось. Спина болит от напряжения. Сижу, словно павлин, сзади которого не хвост, а раскалённый металлические прутья — осанка прямая, головой не пошевелить. Сердце пропускает пару предательски быстрых, глухих стуков. Сразу вспоминаются сжимающиеся пальцы на шее. Лёгкая дрожь. Видимо тело только сейчас стало реагировать на опасность. У серафимов чувство страха развито настолько слабо, что кажется, будто подобной эмоции у нашего вида вообще не существует. Но вот по коже бегут мурашки и я убеждаюсь — это мнение весьма ошибочно. Не хочу утерять остатки прежней гордости. Падать лицом в грязь — удел таких, как он: человеческих отбросов, которые умудрились загубить, как свои жалкие жизни, так и собственную планету. Безответственные и глупые дети. Мне не жаль их. Не жаль того, что большинство из них сейчас находятся в рабстве или на чёрных работах. Возможно, они научатся чему-то у своих более развитых хозяев. Но, судя по всему, эти упрямцы уже не подлежат перевоспитанию. Я поворачиваю голову. Дуло почти касается лба. Не отрываю взгляда от этой псины, сорвавшейся с цепи. Высокий, статный, больше похожий на херувима, нежели на человеческое отродье. И ведь не сказать, что дурак: глаза умные. Смотрит на меня также пристально, не со злобой и не с презрением, а как-то странно, туманно. — Выглядишь опустошённым, — произношу без всякой иронии. — Думаешь, стою ли я быстрой смерти от лазерного луча? Если сомневаешься — лучше положи пушку на пол и уходи. Внезапно для самого себя, я обхватываю пистолет ладонями с двух сторон. Анджи пытается отпрянуть, но я успеваю зажать палец на спуске. Раб замирает, непонимающе уставившись на меня. Долго ли продлиться эта заминка? — Считаю до трёх: стреляй или отдай пистолет, — проговариваю стремительно, без запинки. Надоело ожидать. — Один… два… Произношу слова как можно быстрее. Даже секунды не проходит. В ушах звенит. Кажется, сейчас я и сам, с удовольствием, выстрелю себе в голову. — Т… — не успеваю договорить. Пистолет выпадает из его рук и остается в моих ладонях. Пытаюсь понять в чём подвох. Ищу ответ в глазах этого животного, но он прикрывает веки и как-то неуверенно отступает назад, пятится. Перевожу взгляд на оружие. Быстрым движением руки защёлкиваю затвор, ставлю пистолет на предохранитель. Сам поражаюсь тому, как легко прощаю этого паршивца… Другой серафим на моём месте поступил бы совсем иначе: дуло в сторону раба, звук спускающегося курка, выстрел и белоснежная плитка в саду залита отравленной кровью. Но мне уже тысячу раз говорили, что поступаю я иногда странно и необдуманно. Без всякой на то причины.