Чуждое

В двадцать смерть не кажется страшной, особенно если её обещают через десять лет. Время кажется длинным, как путь от Денерима до Орзаммара, в него уместится все, а тридцать тебе не исполнится никогда, потому что ты бессмертна. Если на тебя бросается волк – ты бьешь его посохом по голове и смеешься, потому что это весело, потому что все будут жить вечно и никто не умрет. В тридцать эта блаженная вера юности, которая уверена в своей бесконечности, отступает, и ты остаешься. С усталыми плечами, на которых успел полежать весь мир, с морщинками в уголках глаз, которые видели слишком много, с потертым посохом, который успел стать продолжением рук. И с твердым знанием – ещё год, ещё два, максимум – пять лет, и тебе придет пора умирать. Самой идти навстречу смерти, в безнадежный бой, который не закончится. Кошмары, которые прежде отгонял пес, подступают к изголовью каждую ночь. Почему ты больше не смеешься Страж? - спрашивают они, кривляясь. – Скоро придет смерть, улыбнись ей, когда встретишь! Другие девчонки в Ордене бьют посохами по головам волков и хохочут, уверенные в своем бессмертии. На губах у Стража уже нет смеха – они запеклись раной, потому что все умрут. Она собирает суму, закидывает посох за плечи. Долгие годы потраченные на то, чтобы танцевать, убивать, любить, в голове жила память о Порождении Тьмы, научившемся подавлять Зов в себе подобных. Если смог в других Порождениях – почему бы ему не смочь и в Стражах? Тогда юнцы перестанут умирать, прожив всего лишь десять лет. На Тропах она жжет костры и всматривается в каждую тень. Вот я, вот магия в моих руках, вот Скверна в моей крови. Изучи меня. Научи меня. Возьми кровь до капли, если так будет нужно. Я сама пришла, я жду тебя. Где ты? Походя она оставляет на стенах магические метки, по которым её можно будет найти. Петляет в темноте, освещая дорогу тускло светящимся посохом. Пьет воду из подземных источников. Поджигает пятки гарлокам – в их пустых глазах Зов, они не выведут её к тому, кто ей нужен. Тропы обширны, их не обойти и за всю жизнь. Ноги болят, она смазывает их заживляющей мазью. Иногда, отчаиваясь, зовет – своды содрогаются, мутной, серой волной накатываются на неё неразумные – иногда, перед сном, поет, расставляя ловушки вокруг стоянки. Вот я, вот черная дрянь в моих жилах, вот посох в моих руках, вот стертые ноги. Я ищу тебя долго, я потеряла счет дням в этом темном подземном мире. Где ты? Я не уйду, пока ты не покажешься. Когда, наконец, она находит его, она не способна даже обрадоваться.

***

Она похожа на солнечный свет. Ветер сопровождает её, приносит запахи полыни и моря. Словно частица поверхности спустилась в подземелья, где спят древние драконы и рождают новых и новых воинов матки. Словно травы, и летние вечера, и закаты вдруг оказались невозможно близко – протяни руку и коснись. Это отвлекает от работы, это будоражит и кружит голову. То и дело хочется замереть, вслушиваясь, внюхиваясь, вглядываясь в незнакомое и притягательное, и иногда он позволяет себе эту слабость. Делая вид, что всматривается в очередную колбу, в которой кипит оскверненная кровь, сосредотачивает внимание на ней. Когда они встречались в первый раз, она была младше. Он не думал, что ещё когда-нибудь встретит её – в тот, первый, раз, она спешила, а потом спешил уже он, не имея возможности предсказать её реакцию и не имея желания проверять – но память все равно сохранила человека, который пошел на контакт, вместо того, чтобы убить. Не столько лицо, сколько голос, повадку, жесты. Не столько их, сколько ощущение внезапно удавшегося разговора. Не столько его, сколько желание узнать все, влезть в её память, перебрать цветные картинки прошлого, чтобы понять, наконец, что же такое люди. Сейчас он может спрашивать её, сколько угодно, вглядываться в неё, сколько угодно, маскируясь колбой и видя в ней призраки поверхности. Бега к реке, сна в густой траве, смеха под сенью гор, незнакомых песен, не имеющих ничего общего с Зовом. У неё кожа, выкрашенная солнцем в цвет бронзы. Веснушки, щедро рассыпанные по лицу, рукам и плечам. У неё короткие волосы, всегда взъерошенные, словно бы диким ветром, которого не бывает под землей. Все в ней пронизано дыханием чуждого, невыносимо интересного, мира. Иногда ему кажется, что в её волосах скользят солнечные лучи и только усилием воли он сдерживает желание протянуть руку и поймать их на кончики когтей. У него такие тонкие пальцы, что кажется – их можно переломить, просто взяв его за руку. Лицо под золотой маской когда-то, должно быть, было красивым. Страж часто рассматривает его поверх книг, сначала с любопытством, потом, привыкнув, потому что ей это нравится, и неизменно отводит взгляд, когда он решает посмотреть на неё. Не объяснять же ему, что ей нравится, как он выглядит – насколько чуждо и насколько при этом притягательно. Выходец из чужого мира, где никогда не светит солнце, он, должно быть, не поймет её интереса. Но это не мешает ей думать, выцепляя отдельные детали его внешности. Сероватая кожа – что будет с ней, если он целый день проведет, скажем, на пляже? Золотая маска – что за магия позволяет ему видеть из-под сплошного металла глазниц? Узкие губы – отдают ли они Скверной? Интерес к чуждому естественен. Некоторые его проявления естественны не совсем. Вечерами, когда в делах можно сделать перерыв – а дел много, найти нужные книги, сравнить кровь Стражей и Порождений, собрать грибы и травы, выпарить, выточить, истолочь – они пьют чай из до смешного неуместных здесь расписных чашек, и Страж, словно нечаянно, касается его руки. Кожа сухая, горячая, гладкая. Он делает вид, что не замечает намеренности её прикосновений, но каждый раз слегка подается вперед.