Ничего личного...

Тяжёлая входная дверь наконец-то захлопнулась, отсекая шелест гравия под колёсами машин, всё прибывающих к соседнему дому, лязг толстой цепи, перегораживающей проезд и вялое бормотание охранников. Мимолётно отметив про себя, что жена уснула, не дожидаясь его возвращения (слава Богу – значит, объяснения откладываются на утро), Том Хейген медленно поднялся на второй этаж и заперся у себя в кабинете. Только положив ключ на край массивного резного стола, он почувствовал, как идеально-уравновешенная, бесстрастная маска consigliori разлетается на куски – если бы не плотный ковёр, наверняка удалось бы расслышать жалобный звон мелких осколков. Руки по-старчески беспомощно дрожали, пока он наливал себе анисовой. Сегодня Том, успешный юрист и правая рука дона, возможно, позволит себе напиться. Что угодно, лишь бы прогнать из мыслей образ Санни, пугающе-близкий и почти осязаемый. Память корчилась от боли, жалко обводя растерянным взглядом сдержанно-роскошную обстановку и горько подвывая. В последние годы Сантино Корлеоне был особенно нетерпелив, не сдержан, и часто даже жесток. Но в подслеповатых мутных глазах двенадцатилетнего больного изгоя он неизменно оставался героем, который с лёгкостью смог изменить его судьбу, подарив жизнь вместо мрачного прозябания. Плохой из него советник! Будь жив Дженко, ему удалось бы удержать вспыльчивого Сантино. А он… Дону, конечно, гораздо хуже. Все Пять семейств Нью-Йорка уже мысленно избавились от него, уничтожили саму память о его могуществе и влиянии. Их целью был не Санни, нет, эта свора голодных изворотливых шакалов с огромной радостью набросилась бы на самого Вито Корлеоне. Рюмка выпала из рук, приглушённо ударившись о ковёр, а Том Хейген, воплощение безграничного спокойствия и уверенности Семьи, тихо плакал, спрятав лицо в ладонях. Удар оказался безжалостно-метким. Сегодня его больше не побеспокоят, значит, можно проявить слабость, непозволительную роскошь в разгар войны за власть над Нью-Йорком. А наутро Том Хейген, хладнокровный consigliori и, по выражению самого Дона, настоящий сицилиец, будет докладывать Вито Корлеоне о подготовке к встрече Пяти семейств, инициатором которой на этот раз выступала семья Корлеоне. И Крёстный отец великодушно не заметит слегка покрасневших глаз, а Том не позволит себе намекнуть на безмерно усталый, потухший взгляд, на горечь, скользящую в обманчиво неторопливых движениях крёстного. Он знал, когда лучше спрятать эмоции. Ничего личного, это всего лишь бизнес. Но никогда в жизни верный consigliori не позволит себе задуматься, как провёл ту ночь Крёстный отец, дон Вито Корлеоне.