***
Листья медленно падали вниз с почти голых деревьев. Глядя на покрытое темно-синими тучами небо, она снова вспоминала его дерзкий характер, тело, покрытое ранами и царапинами. Вспоминала и о том, как он прибегал в ее в каюту ночью, дарил странные цветы, найденные на разных планетах во время миссий. Пятьдесят четыре года без нежных поцелуев, крепких объятий. Было больно. Больно лишь от того, что больше нельзя взять в руки оружие, покидать биотическими шарами во врагов; нельзя просто сходить в бар и поговорить с друзьями перед тяжелой миссией.***
Ходить ей было трудно, поэтому на эту прогулку ее сопровождала медсестра. Вдали был виден знакомый силуэт. Они остановились. Врачи отошли назад, но не ушли совсем. "Гаррус Вакариан" - неуверенно произнесла она. Глаза ее засияли, как при первой встрече. Рот был приоткрыт, словно в попытке что-то произнести. Если захочет мозг, сознание все равно не позволит ей сказать что-то еще. Что-то, что может привести в сознание собеседника напротив, что поможет ему вновь обрести это желание, горящее внутри, обжигающее, но пока еще терпимое. "Джейн Шепард" - наконец отвечает он. В течении нескольких секунд не от одного из них больше не было слышно ни слова. Поцелуи, крепкие объятия, были давно позабыты. Разумы обоих не были способны переступить через тот максимум, установившийся ими с конца войны. Та грань реальности была стерта ими давно, когда они поняли, что части их сознаний уже не принадлежат им. Через несколько минут болезненного для них молчания, послышались шаги, затем бег и крики врачей. Странный и невыносимый гул было слышно первые несколько секунд. Она неотрывно продолжала смотреть в глаза собеседнику, находящемуся в двух метрах от нее. Продолжала наверное надеясь, что сможет сделать что-то, но все же понимая, что уже нельзя. Продолжал смотреть и он, пока их глаза, наполненные слезами не потемнели. Чувствовалось лишь одно: холодная кровь наполняет все тело, которое также постепенно холодеет. Биения сердца, того, со своеобразным ритмом, того странного, но существующего и слышного, что их и успокаивало раньше, не было слышно. Тот внутренний огонек, который, казалось бы, не затухает, начал постепенно угасать. Боли ни моральной, ни физической не было совсем. Смотря в глаза друг друга холодными, стеклянными, постепенно теряющими свою силу глазами, они не двигались, и врачи, понимая всю возможность исправить ситуацию, а точнее, ее невозможность, стояли спокойно, их пальцы нервно заплетались, ладони вспотели, глаза наполнились потоками боли и отчаяния, отчаяния и страха, страха перед исчезновением божественного, исчезновением символа веры. Все чувства, которые они испытывали раньше, все, начали забываться. Воспоминания самой разной давности наполнили сознания яркими красками. Разум начался истощатся и вскоре вовсе был опустошен. Стрелка часов сделала последний оборот, сердца перестали биться, но души остались жить в памяти спасенных ими жителей галактики.