Поликарбидная логика

      Ночное небо. Непроницаемо-чёрное, усыпанное разнокалиберными звёздами, среди которых нет ни одной близко знакомой — я ни разу не принимала участия в боях за галактику Антарес. Закат был не так давно, и пылевое кольцо ещё подсвечено перламутрово-оранжевым сиянием — неравномерно, на восточной части неба его уже поглотила тень, падающая от планеты. Свечение космической пыли накрест пересечено Рокочущей Спиралью — гигантским, положенным наискось подшипником. Из этого полушария на неё отличный вид, даже несмотря на угол зрения: различимы не только все рукава, дымно-коричневые от пылевых туманностей и мягко сияющие миллионами далёких светил, но даже перемычка в самом центре. Небо здесь намного интереснее, чем на Сол-3. И тем более, чем на Скаро.       — Глядите, уже скоро! — палец Луони тыкает в горизонт, где появляется едва заметное красноватое свечение.       Каблуки ритмично стукаются в стену. Я сижу на краю крыши-площадки, слегка болтая ногами и поглаживая в кармане сигаретную пачку. Рядом пристроился Альфа. Эпсилон предпочёл остаться в плетёном кресле за нашими спинами. Йота и Эта, по большой нелюбви к блондосам, сидят этажом ниже в окне. Впрочем, наши переговоры им прекрасно слышны, безопасник иногда даже высказывает своё мнение. Из всей компании отсутствуют только Дзета, на данный момент живущая в госпитале из-за нашего врача, и Гамма, чья очередь работать второй сиделкой сегодня до трёх ночи по местному времени. Потом наступит моя смена.       Вся наша компания на данный момент разместилась на президентской вилле. Скандал вокруг угона «Протона» удалось замять в самом зачатке («Мы приносим искренние извинения кочевникам за то, что втянули их в неприятности с Шакри! — Мы приносим искренние извинения для народ тал за аварийная ситуация на их столичный космодром!» — примерное содержание нашей с Павердо приватной беседы через полтора часа после исчезновения Древних), для общественности и бдящих шпионов было объявлено, что корабль просто переведён на орбиту в автоматическом режиме и замаскирован. На самом деле, у нас остался только катер, слишком тесный и слишком плохо обеспеченный материально. Наконец-то талы отработали свой комплекс гостеприимства, впихнув нам в качестве базы эту самую виллу, которую пытались навязать с самого начала. Эпс счёл, что возвращаться к семье, в которой он жил, уже нерационально, и вообще лучше теперь далеко от экипажа не уходить. Дзета, конечно, даже не рассматривала этот вопрос, ведь Бету пришлось перевести в местную больницу — у капсулы не хватало ресурсов обеспечивать полноценный контроль за его состоянием, она поддерживала только необходимый минимум, чтобы удержать пациента живым, а о терапии речи не шло. Но талы постарались устроить всё в наилучшем виде. Правительственный госпиталь, закрытый этаж для высокопоставленных лиц и отдельная палата, оборудованная по последнему слову местной науки. Мы стараемся по возможности не подпускать врачей, хотя кое-кто из специалистов уже просёк, насколько наш мозг отличается по мощности от их маленьких мозгов — это оказалось несложно, учитывая, на какие параметры Гамма перенастраивал госпитальную аппаратуру. Мы продолжаем дежурить рядом с медиком по очереди, теперь по половине суток, но пока особого прогресса нет. Впрочем, ухудшений тоже. Пока он хоть как-то реагирует на боль, у нас есть шанс его вытащить.       Ещё нарисовались проблемы с Этой. Ему очень тяжело сдерживаться в присутствии такого количества лакомых белобрысых целей, а ресурсы для того, чтобы медикаментозно давить профессиональный агрессин, уже исчерпаны — всё, что было на катере, ушло на него в первую же неделю. Пришлось делиться сигаретами. Их пост-эффект помогает немного успокоиться, по себе знаю. Теперь у нас два штатных наркомана, только десантнику надо не одну, а две дозы в сутки, учитывая его массу и бетонные мозги. Эпсилон почти всерьёз предлагает отправить его туда же, куда и Бету — в коме Эта гарантированно будет безопаснее для миссии.       В Империю о произошедшем я сообщила. Это было чертовски сложно без корабельных усилителей и стоило мне припадка вроде того, что был после приёма на Зосме-9, только что предметы в руках не рассыпáлись в пыль. Боюсь, как бы теперь не вернулись кошмары — последний странный сон о Тени и запястье, которое я вырвала из дружественной руки, словно бы их отменил, до сих пор они не снились, я почти успокоилась, а вот теперь снова внутренне подрагиваю перед каждым предписанным отдыхом. Но выбора нет — пока не прилетит второй корабль, я при необходимости буду повторять сеансы, даже если придётся заплатить за это сожжёными мозгами.       Над самым горизонтом появляется красно-оранжевая точка, быстро перерастающая в полоску, а потом в ясно различимый краешек Новой Мистерии, чьи размеры, поверхность и цикл довольно точно имитируют Омегу Мистериум. Это ещё не конец, талы восстановили не только её, но и два других ночных светила — и крошечный, как булыжник, Флидор, и загадочный Фалькус, по которому издревле вели отсчёт каледы, а следом за ними и мы (приписываем к каждому из спутников титул «новый», без этого блондосы обойтись не смогли). А что самое главное, сегодняшняя ночь — парад лун, три полнолуния залпом и восход «с трамплином», когда более мелкие и поэтому более быстро вращающиеся луны выскакивают друг из-за друга.       — Правда, красиво? — почти шепчет Луони голосом, полным восторга.       — Много света, — отзывается Альфа. — Говорят, на родине небо было куда скучнее.       — Я его видела. Мы же летали в прошлое Скаро, — отзывается блондоска, и я краем глаза вижу её блестящие глаза. — Очень тёмное, звёзд мало, все какие-то красные и почти не видны из-за тёмной туманности.       Усмехнувшись про себя, бросаю ребятам картинку-воспоминание через патвеб. Конечно, не сравнить. Но угрюмые красные огни, затмеваемые чёрными столбами космической пыли — единственное облако на всю галактику, уникальное, парадоксальное и, как поняли далеки, совершенно явно рукотворное, — это тоже выглядело впечатляюще, пусть даже не празднично, а мрачно.       — А ты чего ждала от Седьмой галактики? — спрашиваю. — Сплошные стареющие красные гиганты, слишком редкое их расположение и слишком маленькая суммарная масса, чтобы запустить процесс вторичного звездообразования. Каждая вспышка сверхновой выметает оттуда любую образовавшуюся космическую пыль, не давая ей ни шанса слепиться во что-то более серьёзное. Вещества тяжелее лития — страшная редкость, и даже литий в дефиците. И на этом фоне один-единственный участок, в котором не только большое количество твёрдых планет, но и все они с неожиданно тяжёлыми элементами, сваленными так, словно кто-то из отдельных булыжников вручную всё лепил. И облако пыли, оставшееся от «строительства».       — Халлдонский эксперимент, — хмыкает Эпсилон. — Халлдоны много где наследили, не только в Седьмой.       — Но в ней заметнее всего, — в том же тоне добавляю я.       — Я слышала об этом, — кивает Луони. — Доктор как-то упомянул, а я потом сама поискала информацию в интернете. Но очень сложно поверить, что мы — действительно потомки землян. ДНК совсем разные!       — Поправка. Разумная жизнь появилась на Скаро за сто миллионов лет до того, как она родилась на Сол-3, — доносится флегматичный голос Йоты.       — Ботинком тресну, — многообещающе сообщаю вниз. — Про темпоральные петли и путешествия во времени слышал?       Йота только шипит, почти беззвучно. Мол, не признавал и никогда не признаю это ваше время-шремя, слишком сложно для моих бетонных мозгов.       — Смотрите, смотрите! — голосок талки искрится восторгом, а палец снова тычет в небо. Да уж, есть на что взглянуть — над медленно всплывающим красным диском, ещё не до конца оторвавшимся от горизонта, вспыхивает белая полоса, и буквально сразу показывается Новый Фалькус. Невероятная картина. Дома мне не везло любоваться на парады лун — то работа, то космос, то ещё что-нибудь. Затаив дыхание, мы глядим, как поперёк обоих дисков плывёт золотая искорка, похожая на искусственный спутник или космическую станцию. Новый Флидор хоть и не из золота, но выглядит очень похоже на оригинал и имеет отчётливый металлический блеск. В старину инопланетные разведчики принимали нашу самую маленькую луну за боевую орбитальную крепость и даже не подозревали, что на самом деле это вовсе не космический форт, а гигантский самородок, состоящий из редкоземельников, смешанных так странно, что сразу ясно — это работа не природы. Ну где ещё во вселенной можно найти чистое золото, трёхмерно пронизанное дендритами чистого осмия, уникально красивое на срезе? Мы его и не переплавляли, резали тончайшими пластинами и отделывали особо важные объекты вроде ИВСМ и императорского скафандра, подбирая куски по рисунку и молекулярно их сращивая в монолит. Что приятно, Флидор, как и Омегу Мистериум, мы сумели вытащить вместе со Скаро. А вот куда делся Фалькус, я не знаю. Хотя его отсутствие совсем не тревожит правителя, зато волнует меня — как-то не по себе, что запретная для посещения и строительства календарная луна пропала с небосклона.       Тем временем оранжевый, бело-медовый и золотой спутники Нового Давиуса ровной цепочкой ползут по небосводу, выстроившись в идеальную линию, словно взвод на параде. Я чувствую общее восхищение ребят, да и сама не могу оторваться от зрелища. Как это… структурно, гармонично, правильно. Конечно, если не считать электромагнитного излучения, звучащего совершенно иначе, чем на Скаро. Но с другой стороны, луны идеально синхронизированы по орбитам, поэтому всё равно звучат в унисон, и мне действительно приятно смотреть на их удивительный восход.       — Луони, — раздаётся сзади нейтральный, но одновременно твёрдый голос Эпса, — твои родители взяли с нас слово, что ты будешь соблюдать режим. Уже час ночи. Мы договаривались, что ты сегодня ляжешь не позднее часа.       — Но!.. — блондоска оборачивается на Суприма, сталкивается с ним взглядом и, поникнув, послушно встаёт. Но канючить ей, как водится, ничто не мешает. — Нечестно, моё окно на другую сторону…       — Пойдём ко мне, — предлагаю я, тоже вставая. — У меня из окна всё видно. И тебе полезно менять комнаты. Конечно, мы поставили вокруг здания силовое поле, но лучше предостеречься как следует.       Беру её за запястье и веду вниз. Да, это ещё одна проблема — на Луони уже дважды было совершено покушение. Один раз в неё стреляли, когда она стояла на балконе своей комнаты, а другой — выходила из ТАРДИС. Кто стрелял, не знаю; не мы одни хотим развала религии миротворчества, но у нас не такие топорные методы и косые снайперы, да и преждевременная смерть блондоски не даст нам нужных ключиков. Поэтому пришлось взять её под защиту.       В целом картина безрадостная. После того, как первый якобы-посольский, а на самом деле подставной катер пропал прямо после выхода из гиперпространства, мы воспользовались ситуацией и окончательно вклинились в миротворческую миссию. Покушения на блондоску так же сыграли нам на руку. Мы с Гаммой лично вытащили из второго корабля-подставы бомбу-прожигалку, вмонтированную между перекрытиями палуб прямо над главным реактором. И сами до сих пор не выяснили, кто там поработал: были бы наши, мы бы знали. При этом все участники миссии, включая Лу, категорически против услуг Доктора по доставке делегации на Зедени. Мол, у послов галактики Антарес есть своя гордость, на чужом корабле они прилететь не могут, будь это даже легендарная ТАРДИС, и вообще, в миссии не должно быть инопланетян. Хотя у меня есть тщательно скрываемое подозрение, что один землянин туда всё-таки затешется, потому что Жозеф не намерен оставлять Луони без присмотра. Таген, кстати, тоже рвётся следом за сестрой, хотя официального включения в состав миссии пока не добился.       — Красивое у нас небо, правда? — спрашивает блондоска, пока мы медленно спускаемся по полутёмной лестнице вниз.       Невнятно угукаю в ответ.       — А у вас? — продолжает домогаться она. Ну и спросила…       — Там, где мы живём сейчас, вообще никакого неба нет, — тихонечко хмыкаю я. — Ни тусклого, ни яркого. Знаешь, в чём прелесть умения зажигать звёзды? Начинаешь ещё больше ценить их красоту.       — Наверное, это здорово, когда можешь взять и — бах! — зажечь целую галактику, — горячо шепчет она в ответ.       — Это долгий процесс, — повторяю когда-то сказанное всему Союзу Галактик. Блондоске любую информацию приходится дублировать, с первого раза её отсталый мозг не вмещает даже простое сложение-вычитание. — К тому же, отсюда она будет казаться крошечным туманным пятнышком, едва различимым в… бинокль.       Чуть не брякнула «прицел», вот был бы номер.       — Ничего, что я займу твою спальню? — одним словом, низшая! Перескакивает мыслями, как древесная ящерица, никакой логики.       — Ничего. Во-первых, мы очень мало спим, а во-вторых, я через час поеду в госпиталь сменять Гердана. Сегодня моё дежурство.       — Ох! — почти вскрикивает она. — А можно, я с тобой?       Вот только её там и ждут.       — Тебе не кажется, что уже хватит? И Зарлан тебя терпеть не может, — говорю, приоткрывая дверь в свою комнату, залитую ярким светом галактики и трёх полных лун.       — А я тогда не скажу Доктору, что мы натворили на «Протоне», — в голосе Луони веселье, которое мне не понять. Более того, я в шоке.       — Ты что, до сих пор ему не рассказала? — охаю я.       — Ну, я подумала, что он не придёт в восторг от того, что это мы спровадили Шакри в прошлое, а не они сами улетели. Поэтому при тебе ещё соврала, что устала и плохо всё помню, а потом ничего не добавляла по этому поводу. А ещё ты рассказала ему про Хроноса, и вы начали так активно его обсуждать, что Доктор отвлёкся и забыл насчёт меня, а я не стала напоминать.       — Да, Доктору это бы не понравилось, — задумчиво отзываюсь я. Учитывая, сколько цивилизаций Шакри ликвидировали на своём пути, пытаясь прорваться обратно к этому году, могу предположить, что он бы с нас за всё спросил. — Но я не понимаю другого. Почему ты меня поддержала там, на «Протоне»? Только не говори, что ты не знаешь, что эта... мерзость натворила в прошлом.       — Знаю, — потрясающе спокойно отвечает талка, подходя к окну и глядя на небо. — Но это прошлое, и оно было. Кто мы такие, чтобы пытаться его переписать? Мы не Доктор, не Повелители Времени, не боги. А у меня, здесь и сейчас, мой мир и моё время, и я должна их защищать, как могу, хочу я этого или нет. Он сам меня этому научил. И ты тоже научила, — она бросает на меня взгляд через плечо, непривычно серьёзный и взрослый. — Шакри собирались целый наш мир разрушить, ты старалась это остановить. Да, полная гибель восьми цивилизаций ужасна. Но гибель всего мира — это ещё хуже. Может, Доктор и сумел бы найти другой вариант, но его там не было, а медлить мы не имели права и сделали, что могли.       И вот тут я чувствую, что запуталась.       — Я тебя не понимаю, — говорю. — То ты совершенно равнодушно подписываешься под гибелью восьми цивилизаций, то спасаешь флот противника, когда он пришёл сжечь твою планету. Объясни-и?       Только потом замечаю, какое слово сорвалось с языка, но вылетело — не поймаешь. Спасибо, что не при Докторе.       Луони медленно присаживается на узкий подоконник и принимается разглядывать вышивку на манжетах.       — Это было у меня на глазах. Живые люди… Ну да, да, внешне не совсем люди, но всё равно ведь люди — короче, ты меня поняла. А те цивилизации всё равно уже мёртвые, и я их не знаю, и не уверена, что могла как-то изменить время.       — Твоё поведение нерационально и непоследовательно, — мозг сейчас лопнет от попыток совместить две противоположные модели поведения в одном существе. — За себя я всё знаю, враг нации должен быть разбит, неважно, будут ли для этого использованы военные действия или военная хитрость, и я всегда придерживаюсь этого правила. А у тебя как-то выборочно, то одно, то другое, никакой системы, я запуталась!       Пауза.       — Ну, наверное, я была неправа, — блондоска поджимает губы, это хорошо видно в ярком зареве ночных светил. — Хорошо, пусть я эгоистка. А что, не надо было тебя поддерживать? — теперь в голосе слышится вызов.       Эгоистка? Вообще её не понимаю, вот чего-чего, а того, что низшие называют словом «эгоизм», я в этой дуре пока не видела, зато сейчас передо мной явный образчик так называемой «женской логики». Голова идёт кругом. Ещё никогда я не чувствовала себя настолько в тупике перед процессом мышления низшего существа. Она словно даже не с другой планеты, а из другой Вселенной, несмотря на то, что мы — дети одного солнца и наши биологические предки друг другу родственны. Кажется, начинаю понимать, что такое умственная отсталость. Ужасное несовершенство, которое в другой ситуации я бы нипочём не потерпела рядом с собой в живом режиме. Избавлять мир от таких ошибок — это вдвойне радость.       — Знаешь, что? Ложись-ка спать, — говорю ей, потому что чувствую — ещё пара фраз, и в окно вылетит мёртвое тело, а интрига Новой Парадигмы накроется металертовым тазом. Стратегически вернее будет сейчас отступить. — Давай, укладывайся. Я принесу твою пижаму.       И с этими словами я поспешно ретируюсь в коридор. Бр-р, не могу долго с ней общаться. Вроде как настроишься на один уровень интеллекта, и вдруг — бабах! — у блондоски происходит моментальное перепрыгивание на совсем другой, куда более высокий. И тут же обратно. И всё это переплетено с инфантильным поведением и совершенно непонятными мотивами поступков. Вот спрашивается, зачем я вообще стараюсь понять логику низшей твари? Наверное, потому что сама ненормальная. Нормальный адекватный далек давно бы прошил из гамма-бластера и её, и братца. А уж если бы ситуация заставила взять такую дурёху под защиту, то запер бы её в комнате без окон и не тратил время на бесцельную болтовню.       Через десять минут, занеся девчонке ночную одежду, забрав свой любимый брючный комплект (не тащиться же в госпиталь в коротеньком платьице) и взяв с кухни кувшин орехового молока со стаканами, поднимаюсь наверх. Как и следовало ожидать, наши там уже все, Эта и Йота моментально нарисовались на крыше, как только талка оттуда ушла. Скат здесь почти незаметен, крыша устроена как большая площадка для прогулок, защитный бордюр едва достаёт до середины голени, хотя аппаратура и определяет небольшой куполообразный изгиб, буквально в пару градусов. Эпсилон его даже так видит, а вот остальные, включая меня, нет — хреноватый глазомер, всё никак не приспособимся к обновлённому зрению.       Ставлю провиант на стол и снова усаживаюсь на бортик, где уже устроились все, за исключением Эпсилона, так и валяющегося в кресле с подушками. Наконец вытаскиваю пачку сигарет, выбиваю оттуда дозу себе и протягиваю остальное Эте — мол, нервишки-то лечить сегодня собираешься? Он благодарно кивает и тянет себе одну штучку. Молча закуриваем, следя за движением светил. Планетарная тень уже до середины скрыла пылевое кольцо, превратив его из бледно сияющей полосы в чёрную, подсвеченную по краям огнём Рокочущей Спирали. Ничего, когда разгорится созданная нами галактика, Скаро окажется в не менее ярком окружении. Наши ночи тоже не будут тёмными.       — Корабль должен прибыть со дня на день, — замечает Йота. Это и без него прекрасно известно, но лишнее напоминание совершенно не раздражает.       — А девчонки справятся с транспортировкой? — затянувшись, спрашивает солдат.       Мы предположили, что кроме Дельты и Фиты, некому его вести, если только Император не позволит наконец темпоральный сдвиг. В этом случае, конечно, с комплектацией экипажа не возникнет никаких проблем, можно будет всю третью пятёрку отправить.       — Если Судиин уже в состоянии участвовать в полёте, то и остальные новички тоже, — доносится сзади реплика вечно рационального Эпсилона. — Если же срезать во времени им не удастся, то корабль приведёт наш стратег. Скорее всего, ей дадут стандартный экипаж, который снимут при приближении к Новому Давиусу, а ей проложат курс и отправят на автопилоте с возможностью экстренной корректировки. Это будет логично.       — Интересно, что вышло у Гердана и Судиин, — невпопад, но странно резонируя с самыми глубоко скрытыми моими мыслями, говорит Альфа. — ДНК стабильна, но естественный процесс всё равно непредсказуем. Верленд даже пол детёныша не смог определить на ранней стадии, а на конвейере это известно едва ли не в первые сутки.       — На третьи, — поправляет Йота. Сразу видно контролёра, два года проработавшего на размножительной фабрике. — Меня больше беспокоит то, что на конвейере эмбрионы находятся под постоянным наблюдением, а при естественном вынашивании это физически невозможно. Если у детёныша будут пороки эмоционального развития, это станет ясно лишь после родов. Слишком много рисков и слишком много потраченного времени, нерационально.       — Это метод in extremo, — отзываюсь я, даже не трудясь перевести земной термин. Надо будет, сами найдут, что он значит. — На самый крайний случай, когда конвейера нет и достать неоткуда. Мы должны знать, что у нас будет получаться в этом случае.       — Всё равно это противоестественно, — безопасника передёргивает.       — Согласен, — мрачно добавляет Эта.       — Думаю, это у всех вызывает отторжение, кроме непосредственных участников, — пожимаю я плечами и вдруг замечаю глаза Альфы. Он молчит и смотрит на небо, никак не показывая своих чувств, но почему-то я вдруг понимаю, что он не согласен. Проследив мой взгляд, Йота тоже щурится и спрашивает:       — А ты что думаешь, Адери?       Стратег пожимает плечами:       — Мне никак не приказывали думать по этому поводу.       Варги-палки. Я готова аплодировать за этот гениальный по уровню дипломатии ответ. Если Альфа планировал поставить нас на место и пресечь неприятный для него разговор, то он это сделал одним предложением. Мол, кто вы вообще такие, чтобы давать оценку эксперименту? Подопытные грызуны? Сидите, молчите и делайте что велено, а думать за вас начальство будет. Или, может, вы решениям командования не доверяете?       Йота и Эта хором вянут, а от Эпса веет такой же восторг, как и от меня, он тоже не смог не оценить прекрасный ход стратега.       — А всё же, скорей бы корабль прилетел, — тянет десантник через несколько рэлов тишины.       Ему мучительно тяжело на Новом Давиусе, тяжелее всех нас, вместе взятых. Помимо потребности убивать талов, Эту гнетёт большое количество высокоранговых командиров. Ведь, если разобраться, для него даже Йота, обычный контролёр из «жёлтых», большой начальник. И технарь тоже не близок, хоть формально они с Гаммой и относятся к одной касте. Позавчера, пока мы с десантником так же, как сейчас, сидели и курили на краю крыши, его вдруг прорвало на откровенность. Оказывается, он чувствует себя по сравнению с нами недостаточно умным, недостаточно квалифицированным. Я сразу вспомнила Шестого со Свалки Истории с его вечным решением всех проблем в виде короткого «уничтожить» и рассказала пару забавных случаев, с ним связанных. А потом добавила, что Эта просто попал не на своё место, и я его прекрасно понимаю. Мне и самой не по себе от доверенных высоких полномочий, а «белые» в большинстве своём меня презирают, считают выскочкой. Похоже, это его поддержало, вчера он вёл себя заметно спокойнее, чем обычно. Я даже подумала, что, может быть, стоит больше ему доверять. Ведь с Шестым это когда-то помогло: однажды в силу низкого интеллекта он допустил ошибку, почти критическую — в нестандартной ситуации повёл себя строго по выданной инструкции вместо того, чтобы обратиться к базовым правилам, а мы из-за этого едва не погибли. В Цитадель попытался просочиться монстр-телепат, неизвестно кем выдуманный и забытый, и в итоге попавший на Свалку Истории. Ему оказалось вполне по зубам сладить с одним далеком, но не с двумя и не с тремя. Если бы Третьему вдруг не приспичило прогуляться по периболу и он бы не заметил нештатную ситуацию, тварь бы пережгла наши мозги по очереди. Ошибка канонира была в том, что ему показалась странной задержка техника на внешней линии обороны, но вместо того, чтобы вызвать его на связь, он лишь ограничился повышенной бдительностью, которая бы ему всё равно не помогла. Оправдывался тем, что никакой тревоги автоматическая система защиты не поднимала, а значит, всё было в порядке, просто Восьмой со свойственным ему перфекционизмом заковырялся в проводке. Третий своим появлением спас их обоих и всех нас. За ошибку, допущенную Шестым, вообще-то был положен расстрел на месте, но я прикинула, как нас мало, и настояла на втором шансе для раздолбая, рискнув пойти против всего коллектива. С тех пор канонир ни разу не ошибался и стал намного внимательнее, даже иногда выдавал умные идеи, а не только предлагал всё вокруг уничтожить, как того требовала его солдафонская натура. Так что я почти решилась применить этот опыт к нашем десантнику. Завтра к вечеру, когда я освобожусь, я попробую его выгулять в соседнем парке, взяв Гамму на подмогу, и мы позволим Эте задавать столько вопросов об окружающем мире, сколько ему потребуется для разрядки. Ведь даже неудовлетворённое любопытство способно взрывать мозг своему обладателю. Мне ли не знать.       Сигарета кончается, а я с горечью думаю, что это — последняя пачка, и где брать новую, совершенно непонятно. Талы не курят и табак не культивируют. Наверное, придётся выпрашивать наркотик у Жозефа, других идей у меня нет.       Эта поглощает свою дозу медленнее и как-то вдумчивее, и мне вдруг начинает казаться, что его мозг постепенно готовится к такому же рывку, какой был у техников. Не зря он в последнее время так много над чем-то размышляет, не зря он сравнил свой уровень интеллекта с другими прототипами, не зря он вообще со мной на эту тему заговорил — обычный солдат дальше приказа размышлять не умеет. А раз он сам подошёл и, как сумел, показал, что ему плохо, значит, ему действительно надо помочь. Я давно знаю, что младшие чины мне отчего-то доверяют и ко мне тянутся, это ещё в Альтаке сделалось заметно. А в нестандартной обстановке они вообще начинают жаться к тому, кто поумнее и поопытнее. Надо не просто завтра вытащить Гамму на прогулку, а объяснить ему предварительно всю обстановку и попросить поддержать Эту, помочь справиться с кризисом интеллекта.       Точно. Сейчас выпью орехового молока, доберусь до госпиталя пораньше и всё объясню серву. Быть может, он сумеет раскрутить десантника ещё до завтрашнего вечера.       Поднимаюсь и подхожу к столику. Эпсилон, оторвав взгляд от Рокочущей Спирали, пристально следит за тем, как я наливаю напиток в стакан, потом говорит:       — Тебе пора пройти детоксикацию. Руки дрожат.       Согласно киваю, но всё же не могу не уточнить:       — Когда прилетит корабль, не раньше. Талы не должны видеть нас ослабленными. К тому же первые процедуры сопровождаются синдромом отмены, я в прошлый раз была агрессивная и неадекватная почти декаду. Это недопустимо, пока мне надо играть роль посла кочевников, — залпом опрокидываю в себя молоко. — Устала сидеть без дела. Поеду в госпиталь раньше. Встретимся завтра в информатории, в три по-местному. У нас лекция. Не забудь видеоматериалы, зря мы их компилировали, что ли…       Он отпускает мне взгляд из разряда «не учи учёного», но не возражает. Спускаюсь, забрасываю стакан в посудомойку и выхожу на улицу. Пешком до общественного трансмата четыреста леров, можно было бы вызвать транспорт, но мне охота проветрить голову.       Да, публичные образовательные лекции, проводящиеся на базе главного столичного информатория — это наш тяжкий груз, от которого не избавиться. Вроде как мы должны о себе что-то рассказывать «родственничкам», а не только хищно на них глядеть. Самой сложной была социальная часть: там всё, от и до, являлось выдумкой, и на ходу приходилось как-то отвечать на довольно каверзные вопросы, с которыми Эпсилон в одиночку нипочём бы не справился, особенно когда в зале присутствовал Доктор — а он посетил примерно половину наших публичных выступлений. Но завтрашняя лекция представляет для меня лично куда больший интерес, потому что там, за исключением мелочей, будет почти что правда. «Вселенная как искусство». Даже любопытно, смогут ли далеки донести до примитивных мозгов своё видение мировой гармонии без Общей Идеологии, именно через восприятие науки? Через О.И. бесполезно, низшие её отвергают напрочь. Так что лекция обещает быть очень интересной не только для слушателей, но и для далеков. Плесень будет пытаться понять наши с Эпсилоном слова, а мы будем изучать её реакцию и смотреть, насколько она эволюционировала. Как в старом земном стишке — «Нежно смотрит на микроба аспирантка С. Петрова, так же нежно в микроскоп на неё глядит микроб»*. Правда, по понятным причинам я четверостишие для Эпсилона не стану озвучивать даже во время лекции. Во-первых, он просто не поймёт, над чем здесь смеяться — мне месяц анализа потребовался, а ему будет нужно все два, а во-вторых, я и так слыву Диким Праймом, не стоит усугублять и без того плохую характеристику.       Лениво бегу по обочине шоссе. Голова немного в сомнамбулическом состоянии, но уже куда менее тормозная, чем бывало в самые первые разы. Эпс прав, это плохо, это привыкание. Скоро организм начнёт требовать повышение дозы. Чтобы не думать о печальном, переключаю мозг на воспоминание о предыдущем вечере, когда к нам на виллу неожиданно ворвался Таген и пригласил меня в театр. Картина была — тал в экстазе, далек в шоке… Но пришлось изобразить заинтересованность и тащиться с ним. В конечном итоге поездка оказалась небесполезной, потому что мне удалось о многом с ним поговорить по дороге туда-сюда, хотя почти три часа бесцельного просиживания в кресле мне не понравились. Лучше бы мы всё это время с ним проговорили, я бы ещё больше узнала.       Монотонность тёмной растительности на обочинах успокаивает, подкидывая картинки вчерашнего вечера, словно запись чужих воспоминаний, вытянутых из патвеба…       …Узкое пространство глайдера, треплющий волосы ветер, негромко мурлыкающий приёмник. Так называемой «музыки» мне хватило и в театре, дальше напрягать слуховые рецепторы я не собираюсь. Тяну руку, выключаю.       — Тебе не нравится?       — Заглушает атмосферу, — тоже отмазка. — Если бы ты жил в замкнутом пространстве, ты бы ценил каждый миг и каждый звук внешнего мира.       Не вполне правда, тут слишком много опасных живых звуков, чтобы я начала ими наслаждаться. Но замкнутость баз междумирья меня действительно гнетёт, как бы я ни притворялась перед собой и окружающими. Далек, как существо развивающееся, должен видеть перед собой перспективы, а не глухие стены.       — Прости, сглупил, — он закладывает крутой вираж, такой, что меня бросает к его плечу. Уже далеко не первый раз.       — Более прямого пути нет? — спрашиваю, выпрямляясь и косясь на его довольную физиономию. — Мне не нравятся эти скоростные повороты.       — Ты не любишь быструю езду? — брошенный на меня косой взгляд слишком хитрый для того, чтобы вопрос был без подтекста. Но проблема в том, что я этого подтекста не понимаю.       — Я люблю аккуратность и правила, — мрачно цежу сквозь зубы. Непонятность бесит.       — Ты, кстати, учти, я вообще очень настойчивый, — ещё более хитро глядит он на меня. Как-то невпопад это звучит, смысл беседы полностью ускользает.       — Я не поняла, к чему этот разговор про настойчивость, — решаюсь я уточнить, избрав ехидноватый тон, чтобы скрыть озадаченность. Почему-то кажется, что ничего хорошего Таген не подразумевал, но ситуацию обязательно следует прояснить, я должна всегда хорошо понимать, о чём говорят низшие тварюшки. Ведь иногда под странными намёками может содержаться не бессмыслица, как нам кажется, а реальная опасность.       — Всё к тому же, — странно на меня взглянув через зеркало заднего обзора, отвечает блондос. — Я не отступлюсь, пока не услышу от тебя твёрдого «да» на моё предложение.       Ну варги ж палки. Так и знала. Какую бы гадость придумать в ответ?       — О… То есть ты отказываешь своей избраннице в праве голоса? — как могу, ядовито осведомляюсь я. — Мне казалось, у вас демократия.       — Вот ехидная девица…       Надо раз и навсегда поставить точку в этом разговоре.       — Таген, мы биологически — уже давно разные виды. Возможно, для тебя это не принципиально. Для меня — абсолютно принципиально. Если родина скажет «надо», я хоть за синюю гусеницу замуж выйду. Но я не представляю, кому нужна женщина, которая внутренне содрогается от каждого телесного контакта с инопланетянином, будь это даже простое прикосновение рук.       Сверлю взглядом профиль блондоса, пытаясь оценить, насколько ударила его словами. Но вид у него скорее изумлённый, чем обиженный.       — Что, у вас всё настолько плохо? — спрашивает он то ли ошарашенно, то ли осознав истину, и мне почему-то думается, что следующим жестом он выразительно покрутит пальцем у виска в лучшем духе Пашки Скворцова. Как там этот жест расшифровывается, «винтики в мозгу подкрути»? Впрочем, такую земную дурь до талов жизнь не донесла, пальца у виска я так и не дожидаюсь и флегматично дёргаю плечом в ответ. Мол, а ты сам как думаешь…       — Прости, пожалуйста, — о, в голосе чувствуется комплекс вины, а это выгодно, виноватого миротворца можно использовать более полно, чем просто влюблённого, — я раньше никогда не сталкивался с такой сильной ксенофобией.       Дело не только в ней, конечно. Сам бы пожил с мига активации в надёжной бронированной оболочке, с генетическим отвращением к тактильному контакту, а потом выдернули бы тебя, как моллюска из раковины, да ещё под открыто небушко, агорафобию потешить. Я бы на твои дёрганья с удовольствием посмотрела, желательно через фоторецептор. Но всё это сказать нельзя. Да и не хочется, всё равно ведь не поймёт.       — Нам выдана чёткая инструкция, по ней мы не имеем права проявлять свои комплексы, в том числе неприязнь к незнакомым формам жизни. Кто не в состоянии держать себя в… руках, — кошмар, чуть не оговорилась, — того просто не выпустят за пределы городов. Кто в состоянии сдерживаться частично, как наш Кандо, те обычно работают в глубоком космосе, где риск столкновения с чужаками минимален, но возможен. Но к дипломатическим контактам допускают только тех, кто профессионально умеет затыкать свою ксенофобию.       — В таком случае ты ас, — с уважением отзывается Таген. — То есть я чувствую внутри тебя постоянное напряжение с оттенком раздражения, но его причина до сих пор была неясна. Ну, то есть мы сразу знали про вашу ксенофобию — но чтобы так… Слушай, — он опять смотрит на меня через зеркало, на этот раз с огромным интересом, — а что ты чувствуешь, когда мы вот так рядом сидим и говорим? Как ты меня воспринимаешь?       Цель. Хорошая потенциальная цель — до смеха беззащитная, уникально глупая, абсолютно доступная цель. Но представляю, как полетит под откос вся миссия, если я это брякну вслух. Придётся выстрелить не током, а сарказмом.       — Как инопланетянина, неуклюже пытающегося провести сеанс психоанализа, чтобы подъехать к своей матримониальной задумке с другого боку.       Любопытно, я попала? Судя по короткому смешку, покачиванию головой и отсутствию прямого ответа, да. Блондос вообще предпочитает свернуть разговор и молчит, как будто у него микрофон отказал. А я мысленно радуюсь — оказывается, мои навыки раскрывать подтекст и замысел противника сильно выросли за время миссии. Раньше я считала сферу межличностных отношений у низших абсолютно непостижимой. Что-то я могла вычислить, что-то просчитать — но сейчас начала улавливать нюансы на каком-то совершенно новом для себя уровне. Подозреваю, это результат моего собственного отношения к Найро: опыт был тяжёлым, но в итоге оказался полезным. Некоторые мелочи можно постичь, только прочувствовав их на собственной шкурке.       Копаться в себе и окружающих, наверное, хорошо, но придётся перевести разговор с личного на деловой.       — Слышала, ты тоже напрашиваешься в посольство. Для тебя это опасно, ведь ты был поводом для военных действий.       — Именно потому и хочу с ними лететь, — брови Тагена опять сдвигаются, придавая лицу тала выражение, называемое у низших тварей «благородная суровость», но мне кажется, он даже благодарен мне за перевод темы. — Моя неосторожность, мне и отвечать. У зеденийцев-дворян есть традиция дуэли, которую они не демонстрируют за пределами своих ульев. Но мы о ней знаем, и есть шанс, что я смогу спровоцировать оскорблённого посла Х’шасста на поединок. Если проиграю, по их традиции, это будет искупающая вира, и казус белли себя изживёт. Если выиграю — значит, их боги оказались на моей стороне, и, опять же, нет никакого повода воевать. Конечно, зеденийцы сделают всё, чтобы предотвратить дуэль, но я очень постараюсь.       Ого… Любопытно.       — И как на эту идею среагировало твоё начальство?       — Мнения разделились примерно пополам. Кто-то считает, что любая битва, даже один на один — не наш метод, а кто-то после вашего знаменитого вылета уже начал задумываться, что случай бывает всякий и иногда для предотвращения глобального конфликта можно использовать и сражение, и дуэль, если уж дипломатические методы не сработали.       А потом и яд, и кинжал, и почему бы не геноцид, думаю я, но вслух не говорю. Лиха беда начало, мы подали талам дурной пример. Надо срочно дискредитировать РМ, пока она не эволюционировала во что-то более живучее, так что Тагена по-любому придётся убрать, а не только его сестрицу, даже если его и не включат в посольство. Прямо сейчас с удовольствием свернула бы ему шею, но пока нельзя. «Кочевники» должны остаться незапятнанными, что бы ни случилось. Кстати, да, нам же надо назначить виноватого, на которого мы переведём все стрелки. Легче всего было бы на Найро, но лучше лишний раз не акцентировать внимание общественности на этом имени, а то Доктор может вспомнить про былую дружбу и озадачиться, куда это резко пропал разжалованный генерал. ТАРДИС плюс рандомайзер, да плюс настырность Хищника, и глядишь, у Новой Парадигмы случится много, очень много проблем. Поэтому в ближайший сеанс связи я непременно передам запрос Центру, пусть у стратегов мозги поболят, против кого для нас выгоднее всего сфабриковать улики — а остальное мы сами доделаем, нам нетрудно.       — Кстати, спасибо за обнаруженную бомбу, — теперь уже не я, а сам Таген переводит тему так же круто, как и поворачивает. — И вообще спасибо вам за помощь. Хоть некоторые миротворцы воротят от ваших методов носы, но знаешь, без вас на Новом Давиусе всё бы кончилось намного печальнее. Все ваши прогнозы оправдываются, вы как в воду глядите.       — Просто мы ещё не разучились защищаться, — отвечаю, пожав плечом. — А у вас с этим плохо. Мириться со всеми — это, наверное, замечательно, но рано или поздно любой миротворец оказывается перед таким конфликтом, что сам получает сполна, иногда даже просто за то, что стоял рядом. А у вас в Союзе, похоже, назрели кризис интересов и кризис культурных противоречий, которые до конца уравновесить в принципе невозможно. Не случайно первое открытое выступление против РМ произошло прямо здесь, на Новом Давиусе. Я совершенно уверена, что это, как ни странно, совсем не взаимосвязанные события — местный мятеж и конфликт с Зедени. Но когда начала развязываться война, вполне вероятно, что мятежники перебежали на сторону противника. Ты же не питаешь иллюзий о том, что их всех арестовали?       И по выражению лица понимаю — питал. Изображаю укоризненность, мол, про Найро забыл? Таген с тяжёлым и немного виноватым вздохом отводит взгляд.       — Послушай, — говорю всё тем же спокойным тоном, без экспрессии, — общество старается ударить именно в миротворцев. Значит, сама ваша организация где-то вошла в конфликт со всем остальным, что есть в Союзе. Вы не хотите пересмотреть свою политику?       Широкие светлые брови тут же сдвигаются:       — То есть пару миллионов лет по камешку собирать здание, а потом взять и взорвать фундамент?       — Не взорвать, а отреставрировать. Пока его действительно кто-нибудь не взорвал.       — Ты не понимаешь. Это оптимальная схема, лучше уже не сделать. Дальше начинаются силовые методы вроде ваших, но церковь Мира принципиально против них. Иначе всё, что мы делали до сих пор, не имеет смысла.       А ведь действительно не имеет, думаю я, глядя через зеркало в его горящие фанатизмом синие глаза. Попытки примирить массу абсолютно разных культур, которые часто диаметрально противоположны друг другу, невозможны без того, чтобы не стереть эти самые культурные особенности. А ведь ни один элемент ни одной культуры, даже самой примитивной, не возникает на пустом месте, чаще всего он и вовсе завязан на биологической составляющей, ведь все мы в итоге живые существа, а не мёртвая материя. Тем более это актуально для жизни, возникшей естественным путём в процессе эволюции. Таких, как мы — рождённых развитой цивилизацией низшего порядка — очень мало, и ещё меньше полностью жизнеспособных и абсолютно полноценных. Вернее, такие вообще только далеки. Киберцивилизации слишком несовершенны, а разумной, искусственно сконструированной и при этом устойчивой биологической формы жизни, кроме нас, просто нет. Так что мы совершенно обоснованно считаем себя высшими созданиями, просуществовавшими столько времени почти без каких бы то ни было серьёзных потрясений, неподвластными всяким там парадоксам Ферми, ни разу не падавшими до уровня одичания, как бы трудно нам поначалу ни приходилось… Возможно, когда-нибудь мы создадим ещё более совершенную форму жизни, но я слабо себе представляю, что это может быть, потому что лучше далека ничего невозможно придумать.       Интересно, как бы миротворцы попытались вписать в свою систему далеков? О, это тема.       — Таген, у меня странный вопрос. А если бы действительно, по-настоящему, вернулись смертоносцы — ну, далеки, то как бы к этому отнеслась твоя церковь? Особенно если бы они не напали, а просто пришли. Например, в Седьмую галактику. Там ведь почти нет колоний, потому что очень мало пригодных для жизни планет, и они очень бедны на полезные ископаемые, а значит, никому и не нужны.       — Далеки всегда нападают! — хмуро возражает он.       — Неверно, — отвечаю. — Я изучала ваши хроники. Когда-то они объединили почти все малые галактики Местной группы против Рокочущей Спирали. Да, их интересовала война, их целью был захват одной из двух старших галактик. Но ведь для этого они смогли создать альянс и огня по союзникам не открывали. И был ещё какой-то невнятный Альянс Пандорики, смысл которого утерян, но тем не менее, история сохранила название и состав — там далеки тоже были одной из центрообразующих сил и при этом вообще ни с кем воевать не собирались. Может, есть ещё примеры, только я их не вспомню. Думаю, против общего врага они способны сплотиться с кем угодно, даже с Доктором и вами. Ну вот тебе чисто гипотетическая ситуация — замечены тарелки смертоносцев, огня не открывают. Как поступят талы? Как будет действовать РМ?       — Гм, — он усиленно трёт подбородок. — Думаю, мы бы попытались с ними переговорить.       — Хорошо, они неожиданно на это согласились, хотя это не в их характере.       — Думаю, переговоры бы состоялись, и мы бы даже попытались построить политику убеждения. Но скорее всего, потерпели бы фиаско — мы не сможем общаться с ними так, как с другими цивилизациями. Есть старое правило, и от него не отделаться: от далека всегда — всегда! — следует ждать выстрела в спину. Даже если он уже мёртвый.       Лучшего комплимента от кровных врагов я получить не могла. Сижу и улыбаюсь, как низкоинтеллектуальный рядовой.       — А я уж думала, — говорю, потому что надо продолжать врать, а то моя рожа покажется странной, — что вы совсем осторожность потеряли. Но всё-таки что-то осталось.       — Не понимаю, к чему этот разговор.       — Просто пытаюсь оценить шансы РМ на выживание в условиях нарастающего против неё протеста. Зеденийцы первые, но не последние. Вам следовало пересмотреть политику сразу после мятежа.       Таген внезапно хмыкает.       — Знаешь, Доктор нам то же самое говорил, ещё во время мятежа.       — Не удивлена, — отвечаю.       — И начальству всё пошло не в то горло, — заканчивает блондос.       — У нас с тобой сегодня вышла неожиданно содержательная беседа, — замечаю я. — И я хотела бы её как-нибудь продолжить.       — Могу ли я предложить даме поздний ужин в ресторане? — тут же широко улыбается тал.       — Нет, — отвечаю. — Мне нужно готовить материалы к послезавтрашней лекции. Корабельные плёнки, считай, погибли, приходится всё восстанавливать почти с нуля. Парни без меня не справятся, они хуже умеют выстраивать материал в доступной для широкой публики форме.       — Жаль, — искренне вздыхает Таген. — Но я как-нибудь за тобой вечерком заеду, так легко ты от меня не отделаешься.       Почему-то возникает мысль, что он не просто информирует, а опять о своём дудит, а следом в очередной раз рождается желание вмять ему челюсть до затылка. Но я только выжимаю улыбку — ту, на которую способна. Хватит с него вежливого «спасибо» и улыбки. Улыбки далека. Жаль, он полностью не оценит моего широкого жеста…       …Глаза фиксируют оранжевый огонёк над площадкой трансмата. Всё-таки я провалилась в прострацию прямо на ходу, но ненадолго. Воспоминание было ярким, словно сон наяву, поглотило меня полностью. Вроде и не полный улёт с невозможностью сосредоточиться, как бывало раньше, но и не трезвое состояние. Да, наркозависимость всё сильнее.       Вспрыгиваю на площадку трансмата, игнорируя ступеньки. В реестре голографических карт выбираю столицу, жму на нужный госпиталь. Короткая неяркая вспышка перед глазами, и я уже стою на другой улице в другом районе, почти у проходной. У «кочевников» вход на территорию круглосуточный, да и дежурные нас выучили. Мудрёно не выучить, на всю планету горсть брюнетов, и тех постоянно в СМИ показывают.       Нужный корпус, нужный этаж, нужная палата. Салатовая стерильная куртка вместо белого плаща. Привычно поднять ногу, чтобы не споткнуться о толстенный кабель питания, подведённый к модифицированной медицинской капсуле. Салютую Гамме, сидящему над неподвижным телом:       — Как обстановка?       — Без изменений. Иногда в энцефалограмме прорезаются онейро-ритмы, но очень ненадолго и очень неустойчивые.       Какое-то время вспоминаю термин. А, признак глубокого сна. Всё-таки Бета борется за свою жизнь и за свои мозги, старается выкарабкаться из беспамятства.       — Декаду назад и того не было, — замечаю, присаживаясь на стул рядом с пострадавшим. — Зарлан спит?       — Да, я её прогнал, — как-то уж очень неформально подтверждает Гамма и кивает на неприметную дверь в подсобку, где стоит раскладная кровать. — Она сильно мучается из-за своей низкой медицинской квалификации. У неё уже навязчивая идея, что бы ещё такого придумать для стимуляции мозговой активности Верленда. А ты сегодня что так рано?       — Не могу больше общаться с блондоской. Знаешь, абсурдная ведь ситуация, мы — и вдруг охрана для талки-миротворца.       — Абсурдная, если не знать всех обстоятельств, — рассудительно отвечает серв.       — Угу… Слушай, мне нужна твоя помощь, — и я принимаюсь излагать свои соображения по поводу Эты. Гамма внимательно кивает, что-то варя в своих странных мозгах. Вроде и не очеловечился, но мыслит не совсем как далек. От него даже ощущение другим стало. Раньше это был страшно любопытный юнец. Теперь это вдумчивый и рассудительный мужчина с явно повысившимся градусом ответственности, но заплативший за эти качества чем-то, что делало его далеком от фоторецептора до гравиплатформы. Нечто промежуточное между высшим существом и низшим планктоном, словно ментальное содержание решило соответствовать видоизменённой форме. Я уже понимаю, что это — последствия воздействия инстинкта размножения на разум далека, что Гамма, не показывая своих мыслей явно, наверняка постоянно думает о Дельте, о детёныше и о своей ответственности за них двоих, но всё же меня трясёт, трясёт от такой мутации менталитета. Она в корне противоречит Общей Идеологии. Стоп… А что, если каждый случай фаворитизма у настоящих далеков — это не сдвиг, а самый обычный атавизм, какие-то следы данного инстинкта, передавшиеся от диких бункерных предков? А ведь похоже на то! Значит, всё серьёзнее, чем казалось — если болезнь фаворитизма не приобретается в силу каких-то внешних обстоятельств, а диктуется ДНК, то данные особи не подлежат размножению и должны быть выбракованы по факту обнаружения, а не просто наказаны за нарушение. Отчёт растёт и пухнет; Императору, наверное, будет очень интересно с ним ознакомиться.       Получив от меня указания насчёт Эты и объяснив, как выражаются онейро-ритмы и на каком мониторе за ними следить, Гамма прощается и выходит в коридор, а я остаюсь сидеть над пострадавшим.       Бета немного оплыл от долгого лежания. Специальное устройство капсулы не даёт образовываться пролежням, но отсутствие нагрузок заметно сказывается на физической форме врача. Но с ним по-любому придётся много заниматься, когда он очнётся… Если он очнётся. Вздохнув и собравшись с силами, я беру неприятно холодную ладонь в горсть обеих рук и чётким, механическим голосом проговариваю номер Беты, тот, который был у него до эксперимента. На «Протоне» я обращалась к нему на родном даледианском. Здесь же небезопасно и приходится употреблять синтетический, поэтому я выговариваю каждую цифру как можно монотоннее и чётче, подражая модулятору голоса в скафандре. Вот только дребезжание не изобразить, увы. Не те голосовые связки.       — Отвечать. Отвечать. Номер 150-FN-93072290-0112D-5, отвечать. Это приказ, — волшебное слово «приказ», как известно, даже мёртвого поднимает. — Перечислить первые десять пунктов Общей Идеологии, это приказ.       Самая элементарная задача из возможных, более простой я придумать не могу. Выдержав небольшую паузу, в процессе которой мои пальцы растирают и гнут его безжизненную руку, требую цитировать другие пункты О.И., инструкции по технике безопасности в лабораториях и прочие тексты, которые для нас сродни базовым инстинктам. Потом задаю простенькие задачки, вроде умножения шестизначных чисел или уравнений с двумя-тремя неизвестными. Потом спрашиваю азы биологии. Это мой личный список упражнений для активации мозга Беты. У каждого из нас сформировался свой собственный набор заданий, для того и чередуемся.       Через некоторое время замечаю краем глаза салатовое пятно, появившееся у двери. Санитарка, что ли? У талов этот цвет так же ассоциируется с госпиталем, как у землян — белый. Но я не вызывала санитара, и по расписанию не время уборки палаты… Поворачиваю голову и чувствую, как меня охватывает злость.       — Ты?!       Луони смотрит виновато, но глаз не отводит.       — Я же тебе запретила здесь появляться!.. И как ты вообще оказалась в госпитале? Ты думала, что делала, когда покидала безопасную зону?       Она наконец отлипает от косяка, тихо прикрывает за собой дверь и проходит ко мне ближе, но сама смотрит уже только на Бету.       — Прости, — говорит. — Но я больше так не могу. Я тоже должна попробовать его разбудить.       — Зарлан тебя изобьёт и вышвырнет из палаты, как только проснётся, — отвечаю я мрачно, борясь с желанием сделать то же самое. Как она посмела сюда заявиться? Да ещё с риском для жизни, на неё же охотятся! — И я не стану ей мешать.       — Ну и пусть, — упрямо отвечает блондоска. — Я знаю, что виновата.       А сама уже по шажочку, по шажочку вплотную подбирается. У, как хочется её уничтожить!..       — Как ты оказалась в госпитале?       — Сначала пешком, потом поймала попутку и доехала до трансмата. А здесь — через дыру в заборе. Знаешь, в каждом заборе найдётся дыра, если поискать, так Доктор говорит, и он прав…       — Он тебя дурному научил. Ты хотя бы генератор защитного поля надела?       Она слегка раздвигает больничную куртку, явно строфеенную где-то в раздевалке, чтобы показать пояс. Эта ей свой выдал напрокат.       — И на том спасибо, — ворчу я. — Ну, и как ты собираешься пробовать?       — Не знаю... — пожимает плечами Луони. — Но явно не так, как ты.       — А что не так? — тоже мне, умная нашлась. Большой специалист по выводу далеков из комы, не иначе.       — Ну… Если бы меня звали в таком тоне, в каком ты сейчас с ним говорила, я бы ни за что не захотела вернуться. Это было… как обязанность, — она заминается, — как неприятная работа. Как будто его — лично его — тут не ждут, не любят и не ценят.       Неправда!.. Почему-то её слова вызывают во мне внутренний протест. Мы очень ценим работу Беты, его квалификацию, его способности. Иначе бы вообще не стали пытаться спасать. Но спорящий с дурой только треплет себе нервы, и я, загнав возмущение поглубже, просто молчу.       — Звать с того света не так надо, — продолжает Луони, осторожно вытягивая у меня ладонь врача. — Надо так, чтобы жить захотелось.       А почему бы и нет, вдруг думаю я. Пусть попробует. Близкая цель — близкая опасность, это генетическое. В случае неконтролируемой агрессии Беты блондоску прикроет защитное поле, а если он руки рефлекторно к её шее потянет, я смогу его удержать.       — Хорошо, — говорю, вставая и уступая ей место. — У тебя двадцать местных минут, потом проснётся Зарлан. До её пробуждения ты должна будешь убраться отсюда подальше.       Она садится. Я отхожу, подпираю косяк рядом с подсобкой, где спит Дзета, и отстукиваю приватное сообщение как можно более ласковым тоном:       «Эпсилон, где Луони, как ты думаешь?»       «Не понимаю, о чём ты. Спит, я лично скарэл назад проверял».       Ага, мимоходом сунул нос и сразу закрыл дверь, не вглядываясь.       «Зайди и проверь ещё раз, внимательно, — отзываюсь я, не в силах сдержать ядовитость. — А потом пришлёшь Йоту в госпиталь».       Надо же было так обмануться, принять напиханные под одеяло подушки с кресла за человека! Ну хоть бы к дыханию прислушался, если термофильтр поленился активировать. А с другой стороны, это я знаю, что гуманоиды часто проделывают подобный трюк с имитацией спящего тела, усвоив его с детства, а у обычного далека до такого извращения мозг не довернётся. Раз в расписании сон, значит, существо спит и никуда не денется. И я тоже когда-то в это свято верила. Ровно до ведра, накрывшего меня посреди ночи за парником, и торжествующего вопля: «Поймала!»       Луони тем временем устраивается поудобнее, немного подвинув стул ближе к изголовью. Берёт Бету за обе руки и склоняется почти над самым его лицом:       — Эй…       Я удивлена её тону. Он… тёплый. Таким голосом блондоска разговаривает со своими близкими, и то редко. Тепло и ласка, я знаю эти определения и их неприлично яркие проявления у низших. Но что самое главное, это не притворство, это действительно её чувства. Почему? Я не понимаю, почему? И главное, как столько эмоций можно впихнуть в такой короткий оклик из двух звуков?       — Эй, Верленд…       Тепло, ласка, теперь ещё и нежность. Но это неправильно. Это не то, ради чего далек захотел бы жить.       — Тебе там не грустно одному, в темноте? Знаешь, в смерти, наверное, нет ничего плохого, только уж больно одиноко. Есть много вещей, ради которых стоило бы умереть, но гораздо больше вещей, ради которых стоит жить. Разве у тебя нет ничего такого, ради чего хочется вернуться? Твои друзья днём и ночью сражаются за тебя — хотя бы ради них стоит постараться, правда. Ради них, ради семьи, ради любимой девушки… У тебя есть любимая девушка? Любящая точно есть, поверь. Может, хотя бы ради неё… А ещё, знаешь, в мире имеется куча всего хорошего, не только люди. Я это точно знаю. Я уже была за гранью, там ничего приятного. Темно, холодно, одиноко и очень страшно. Я вернулась, и ты тоже можешь вернуться. Туда, где ты нужен. Туда, где столько всего замечательного. Где солнечно, тепло, где ты не один, где тебя любят и ждут. После каждой ночи наступает рассвет, это такое правило. Верленд, ты же хочешь увидеть рассвет?       И тут меня как будто стукает по затылку. Дура, а подсказала, что мы точно ещё не пробовали!       Быстро подхожу к койке с другой стороны, размыкаю их руки, вклиниваясь третьей.       — Продолжай говорить о рассвете, — тихо подсказываю талке. — Опиши самый красивый рассвет своей планеты, только не произноси её название.       Она тихо кивает, а у самой глаза горят, как у дикой скальной кошки в азарте. Наверное, у меня сейчас такое же лицо. Второго стула нет, поэтому приходится опуститься на колени подле капсулы, но это ничего, главное, не свалиться. Мне нужно уйти в транс, чтобы в деталях воссоздать то воспоминание о скарианском рассвете, которое когда-то так потрясло Бету. Дельта предупреждала, что у него появилась склонность к изобразительному искусству — для далека предосудительно, но сейчас это может помочь, это действительно может помочь! Если у него повышенная зрительная впечатлительность — а интерес к живописи и декору он показывал ещё в самые первые дни нашей миссии, — то, безусловно, яркое воспоминание, подкреплённое воздействием на слух, должно вызвать в нём отклик, не может не вызвать!       И, предельно сконцентрировавшись, я пытаюсь по прямой связи передать ему замедленное воспоминание о рассвете, подкрепляемое щебечущим голосом блондоски. Каждую деталь, каждую чёрточку рельефа, каждый луч солнца, каждый рэл щемящего восторга — и под всем этим одну мысль, один приказ: «Ты не можешь умереть, не увидев утро на Скаро своими глазами!»       Я не знаю, сколько мы так стоим, но, наверное, долго — ноги затекли страшно. Состояние полутранса тает, только что я не чувствовала вообще ничего. Потом понимаю, что Луони уже несколько рэлов молчит, именно это и вытряхнуло меня из медитации.       — Уф, — вдруг снова раздаётся её голосок, — больше ничего не могу придумать про утро, хоть убейте.       Поднимаю взгляд. Над нами, у аппаратуры, стоит Дзета с таким лицом, что я даже не знаю, что сказать в наше оправдание. Но вместо возмущения она поворачивает ко мне монитор и выразительно постукивает ногтем по явно изменившемуся рисунку ритмов мозга.       — Ну, и как вы это сделали? — спрашивает учёный ироничным голосом, но меня не обмануть, я чувствую, что это стандартная маска для прикрытия облегчения и недостойного желания постоять на куполе скафандра, дрыгая гравиплатформой.       — Что сделали? — переспрашиваю, разжимая руки и пытаясь подняться. Ох, как ноги затекли!.. Непослушные, под кожей словно бы роятся ядовитые жгучие насекомые. Бр-р!       — Это всё ещё кома, но уже лёгкая, почти сопор, — отвечает она. — Смотри.       И больно — я вижу, что больно, — щипает Бету за руку, которая немедленно дёргается, совсем не так, как раньше — прежде движение было хаотичным, едва заметным, а сейчас врач именно отдёргивает руку в сторону, подальше от источника боли. Не вскрикивает, но вздох явно со всхлипом… Вздох! Варги-палки, он наконец-то полноценно дышит сам, без искусственной вентиляции лёгких!       — Видели? — Дзета уже не в состоянии сдерживать торжествующий тон. Впрочем, тут же всё портит. — Но ещё неизвестно, насколько сильно поражён мозг. Об этом будем судить, когда Верленд очнётся.       — А он точно очнётся? — с надеждой спрашивает блондоска.       — Должен. Теперь должен, — отвечает учёный. — Но как вы этого добились?       — Луони нашла метод, — отвечаю, растирая зудящие икры. — Верленд любит рассветы, если ты не знала. Она воздействовала на слух, а я — на память. И долго мы?..       — Местный час, — радует Дзета. — Там, в коридоре, сидит очень злой Иалад и ждёт, когда вы закончите.       — Ты разрешишь мне ещё его навещать? — спрашивает блондоска, вставая и глядя прямо в глаза учёному. Та, скрестив руки на груди, оценивающе смотрит в ответ.       — Думаю, ты сегодня была полезной, — наконец озвучивает она. О, нет. Только не такая формулировка в сочетании с бетонной физиономией. Ещё бы завопила «УНИЧТОЖИТЬ» на весь этаж!..       — Зарлан имеет в виду «спасибо», — быстро втыкаю я, стараясь спасти ситуацию. — Прости, она не очень освоилась с вашим этикетом и выражает благодарность на наш манер, — а сама бросаю через плечо блондоски свирепый взгляд на Дзету, мол, за речью-то следи, пока мы на задании! Та быстро стреляет в меня глазами и тут же поправляется:       — Да, спасибо. Ты очень помогла. Ты можешь навещать Верленда.       — Ура! — вопит Луони на всю палату, подпрыгивая на месте. Нашла, где скакать, врачу нужен покой.       — Вы закончили? — мрачный голос безопасника заставляет нас обернуться к двери. Йота не стал заходить, просто всунул голову в дверную щель.       — Да, — отвечаю. — Можешь забирать Луони. И прочитай ей нотацию о том, как плохо сбегать из дома по ночам.       Блондоска запускает ладонь в волосы на затылке и глупо хихикает. В глазах у Йоты стеной встаёт неудовольствие, но я уверена, что теперь он с педантичным занудством безопасника будет ей выговаривать всю дорогу до базы.       — Четверо караульных, а за одной умственно отсталой особью не уследили, — саркастично добавляю на синтетическом. Йота закусывает губу — знает, что на самом деле за такое бывает и, скорее всего, будет по возвращении в Центр. Но нет, расстрелять их я не позволю. Ничего страшного в итоге не произошло, и даже наоборот, всё повернулось к лучшему. А от понижения в звании ещё никто не умирал. Нагоняй в основном достанется Эпсилону, он был старшим в моё отсутствие, с него и спрос строже. А Йоту если только Вечный лично отчитает перед строем.       Луони порхает мне на шею, — я не успеваю увернуться от противного прикосновения её лица к своей щеке, — потом явно нацеливается повторить эксперимент на Дзете, но та вовремя разворачивается к аппаратуре, буркая «до свидания». Безопасник, грозно зыркнув на талку, показывает на дверь, мол, выметайся, и только пропустив её наружу, вдруг говорит:       — Эдлин приказал передать, корабль вышел на связь с внешними спутниками Нового Давиуса. Посадка произойдёт ориентировочно через шестнадцать часов.       И по глазам понимаю — он нарочно эту новость на самый конец приберёг.       Дверь быстро захлопывается.       — Бактерицидка на столике справа от тебя, большой белый флакон, — ментально улыбаясь, замечает Дзета.       Старательно оттираю руки и пострадавшую щёку. Раньше бы в обморок хлопнулась от одного прикосновения или выстрелила, а сейчас близкий контакт с низшей тварью даже тошноты не вызвал, лишь рефлекторную брезгливость и желание почиститься. И уж точно не испортил настроения. Поверить не могу, что всё это мне не снится — и Бете полегчало, и наши прилетели. Теперь будет стабильная связь с Империей, будет надёжная база, а главное, есть на чём отсюда свалить, как только это будет можно.       Радужное настроение держится у меня весь остаток дежурства, всю лекцию и всю дорогу до космодрома, куда мы с Эпсилоном рванули встречать корабль. И гаснет, как только мы видим лицо Фиты, спускающейся к нам навстречу по трапу.       — Борт «Нейтрино» прибыл на место назначения, — сообщает она, не глядя ни на меня, ни на Эпсилона. Нам не видны её глаза из-за очков, но тёмные круги под ними до конца пластиком не прикрыты, а общее напряжённое состояние организма прямо кричит о том, что произошло нечто очень и очень серьёзное.       Делаю шаг вперёд, к Фите.       — Ты одна?       — Подтверждаю. Меня сопровождал экипаж, но его сняли на катере у границ системы.       Нет, никакая посадка на автопилоте не может так напугать далека.       — Что случилось?       Она наконец переводит взгляд на меня, и я чувствую её страх — нет, даже глубоко задавленный ужас. Словно она совсем недавно пережила что-то действительно по-настоящему кошмарное, что-то, для чего не хватает сил ни переступить, ни вычеркнуть из памяти, ни произнести вслух. Словно мысль о том, что всё надо рассказать нам, её ужасает ещё больше. И, проникаясь её страхом, я внезапно вспоминаю свой собственный страх, свои подозрения, вдруг окрепшие и превратившиеся в твёрдую уверенность.       — Дельта.