Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом; и где ты умрёшь, там и я умру и погребен буду; пусть то и то сделает мне Господь, и ещё больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою. Книга Руфи, 1:16–17
Небо было затянуто тучами, низко висящими над землей и сулившими в скором времени пролиться океанами дождя. Воздух казался свежее и чище, с моря дул сильный северный ветер. В нескольких шагах начинался обрыв, а над ним расстилались водные просторы фьорда, обрамлённые с двух сторон массивными тёмными скалами. Где-то далеко внизу разжигались вечерние костры и вытаскивались на берег рыбачьи сети. — Расскажи мне, что ты делал в этом своём монастыре? — спросил Рагнар, жуя тонкую полоску засоленной рыбы. Он сидел на траве, опершись на ствол дерева и вытянув перед собой длинные ноги в штанах из дорогой кожи. Подле него лежала небольшая котомка с едой, из неё торчала фляга с настоящим виноградным вином. Мужчина время от времени прикладывался к ней, чтобы запить солёную рыбу, а после предлагал её Этельстану, сидящему в такой же позе возле дерева по правую руку от него. Монах послушно брал флягу, делал короткий глоток, стараясь не слишком кривиться от горечи терпкого напитка, и возвращал её в сумку. Так повторялось раз за разом, и скоро вновь должно было произойти. Этельстан уже немного захмелел и с нетерпением жаждал следующего глотка, однако сам брать вино не хотел, дожидаясь, когда ему предложит Рагнар. Что-то в такой последовательности действий нравилось Этельстану. Но что именно, он выяснять не хотел. — Что именно ты хочешь узнать? — Этельстан вопросительно поднял брови и лениво перевёл взгляд на Рагнара. Тот наконец-то потянулся к фляге, но его глаза — ярче летнего неба и синее глубокого моря — смотрели прямо на монаха. В них всегда было нечто завораживающее, и на этот раз Этельстан, разморенный вином и неспешным разговором, с трудом заставил себя отвернуться. — Что-нибудь… — Рагнар взмахнул в воздухе свободной рукой, делая несколько глотков вина, а затем протянул флягу Этельстану, — …новое. Вы же не могли там целыми днями только молиться своему Богу и обрабатывать землю. Виноградный напиток приятным теплом растёкся по телу, наливая мышцы томной тяжестью. Голова начала слегка гудеть, но монах не обратил на это особого внимания и лишь распустил неприятно стягивающий волосы узел. — Я и мои братья… Мы вставали до восхода солнца и шли на утреннюю мессу… — Что такое «месса»? — тут же перебил Рагнар, но Этельстан лишь снисходительно улыбнулся его нетерпению. Он давно привык к такому. Этот мужчина всегда стремился узнать всё и сразу, и именно знания сделали его тем, кем он теперь являлся. — Это всеобщая молитва в церкви. Я рассказывал тебе: все люди в селении собираются вместе и… — Ах да, я видел, — мужчина вспомнил свой второй набег на английские земли. Окрестности тогда огласило несколько ударов в колокол, и они вошли в опустевший поселок. — Ну а развлечения? Хоть что-то было? Песни или танцы? — Монахам непозволительно опускаться до подобных земных радостей. Иисус не заповедал танцы своим последователям ни словом, ни делом, — Этельстан провел ладонью по траве, наслаждаясь её мягкостью и прохладой земли. — Однако, у нас были песнопения. Рагнар открыл было рот, но монах тут же продолжил, предвосхищая его следующий вопрос: — Это не совсем песни в вашем понимании. Там мы пели молитвы. Это происходило во время вечерней мессы, в храме, — пояснил Этельстан, а потом вспомнил отрывок из Нового Завета и тут же процитировал его, — «Слово Христово да вселяется в вас обильно, со всякою премудростью; научайте и вразумляйте друг друга псалмами, славословием и духовными песнями, во благодати воспевая в сердцах ваших Господу». — Это скучно, — откровенно протянул Рагнар. — Тебе было там скучно? Этельстан не знал, что ответить. Тогда удел монаха казался ему единственно достойной стезёй. Ему нравилось служить Богу. Но теперь, покинув Англию во второй раз, уже по собственной воле, он сделал свой выбор. И выбор этот был не в пользу веры. Этельстан предпочел Рагнара Лодброка своему Богу, и почти не чувствовал по этому поводу стыда. — Мне нравилось там. Я переписывал религиозные тексты, да и петь в хоре мне тоже было по нраву. — Ты пел? — поинтересовался Рагнар и протянул ему ещё вина. — Спой мне. Этельстан, уже приложившийся к фляге, едва не поперхнулся. — Нет-нет-нет, — запротестовал он, но не слишком уверенно. Кинув на Рагнара быстрый взгляд, монашек почувствовал, что ему не отвертеться. Рагнар хотел услышать, как он поёт, а значит, получил бы желаемое в любом случае. Этот человек всегда получал то, чего хотел. — Ладно. Будь по-твоему. — Вытерев губы тыльной стороной ладони, Этельстан смущенно заулыбался. Он действительно любил петь и ему очень не хватало этого. Мужчина, неотрывно следивший за каждым его движением, довольно прищурился. — Что ты хочешь, чтобы я тебе спел? — спросил Этельстан, но в ответ получил лишь неопределённое пожатие плечами. Посмотрев себе на ладони, монах вдруг вспомнил несколько строк из Ветхого Завета, почему-то часто приходивших ему на ум. Отдалённо знакомая мелодия сама всплыла в его голове, в лицо подул приятный ветер, и Этельстан ощутил невиданное воодушевление. В этот момент он почувствовал себя очень счастливым. Встать получилось не с первого раза. Голова закружилась, а Рагнар лишь заразительно рассмеялся, любуясь на его усилия. Но потом всё-таки помог, уверенно придержав друга за локоть. Место соприкосновения отдало жаром, на который Этельстан предпочел не обращать внимания. Поднявшись на ноги, он подошел к обрыву и посмотрел на море, плещущееся далеко внизу. Волны накатывали на прибрежные скалы, а чуть в стороне, по левую руку, раскинулся посёлок. Начинало смеркаться, и Этельстан уже не мог рассмотреть там кого-либо, да и его увидеть оттуда никто не мог. Запрокинув голову и закрыв глаза, Этельстан вдохнул в лёгкие побольше воздуха и запел…«Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя…»
И голос его оказался таким звонким и чистым, что напомнил Рагнару о воде из горного источника, к которому он бегал напиться в далёком детстве.«Но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить.»
Легкий мотив, проскальзывающий между строчек, был совершенно не похож на те песни, что слышал он когда-либо раньше.«Народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом.»
А голос всё летел и летел в высь, заполняя собой, казалось, весь фьорд, всё небо и всё море.«И где ты умрёшь, там и я умру и погребен буду.»
Рагнар и сам не заметил, как оказался за спиной монаха, чьи тёмные волосы уже разметал по плечам буйный ветер.«Пусть то и то сделает мне Господь, и ещё больше сделает.»
Этельстан ощутил жар чужого тела, но продолжил петь. Он смотрел на море, на скалы, на пролетающих чаек, морской воздух ласкал его лицо и шею, а с неба начали падать первые капли дождя.«И куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить.»
Повторил он фразу и почувствовал чужие ладони на боках и чужое дыхание на затылке. Вот только их владелец был Этельстану совсем не чужим.«Смерть одна разлучит меня с тобою…»
Прозвучали последние слова и с ветром унеслись куда-то вдаль. Остались лишь двое мужчин, прячущихся от дождя в объятиях друг друга. — И куда я пойду, туда и ты пойдёшь, и где я жить буду, там и ты будешь жить? — с хитринкой в голосе спросил Рагнар, разворачивая Этельстана к себе лицом и пытаясь поймать его взгляд своим. Этельстан только беззвучно рассмеялся, уткнувшись лбом в надежное плечо.