Когда цветет Ликорис

Раньше Хиде думал, что коснуться кагуне гуля можно лишь в двух случаях. Когда отрубаешь его своим куинке - вариант, подходящий для опытных следователей, поднаторевших в борьбе с извечными противниками людей. Или когда кагуне обвивается вокруг твоего тела, что, согласно всем приметам, гарантирует скорую смерть. Но они с Канеки - особый случай. Кагуне Канеки распускается, как цветок. Похож на ликорис, думает Хиде, когда видит это впервые. Ликорис или паучья лилия - цветок, который растет вдоль дороги, ведущей в мир мертвых. Для тех, кто пройдет по ней, нет пути назад. Для Хиде тоже нет путей к отступлению. Он бросил прежнюю жизнь без колебаний, словно невеста, сбегающая из-под венца с непутевым женихом. Еще недавно у него была хорошая работа, место в престижном университете, дом, куда можно вернуться в любую минуту. Все это променял он на возможность засыпать и просыпаться вместе со своим лучшим другом. Признаться честно - они находились в шаге от того, чтобы стать любовниками, хоть и спали в одной постели вовсе не из романтических соображений. В этом небольшом доме, где Канеки жил вместе со своей странной (Бандой? Компанией? Альтернативной шведской семьей?) были слишком много гулей и как минимум один из них дурно себя контролировал. Хиде так и не понял, из каких побуждений Канеки позволял Цукияме оставаться рядом с ним. Пользы от Цукиямы было меньше, чем от гугл-переводчика, а по шуму и степени доставляемых неудобств он был сравним с непоседливым младенцем, пускающим пузыри на соседа по креслу во время длительного перелета. При виде Хиде Цукияма устроил небольшую театрализированную истерику. Очень уж его возмущал тот факт, что с ними будет жить слабый человек, который, к тому же (зараза эдакая) дорог Канеки. Намного дороже его сиятельства Цукиямы, полиглота и модника. Тогда-то и был поднят вопрос о голоде гулей и непредсказуемых последствиях, грозящих обернуться настоящей трагедией. Хиде совсем не понравилось, что в новом жилище к нему относятся как к вкусному десерту, припрятанному в холодильнике до ночи, но когда Канеки промолвил "не волнуйтесь, он будет спать в моей комнате, я смогу его защитить", желание возражать мигом отпало. Седой, непривычно спокойный и невероятно сильный Канеки казался Хиде чужим, и он готов был ухватиться за любую возможность, ведущую к их сближению. Хиде отказывался верить, что прежний Канеки, его дорогой Канеки сгинул навсегда. Он был где-то там, за белоснежной стеной, на алом поле, покрытом цветками ликориса. Разрушать эту стену не стоило, обойти ее было невозможно, но перебраться на другую сторону было необходимо. Когда они с Хиде оставались наедине, взгляд Канеки заметно теплел. Но потребовалось несколько дней, прежде чем Канеки поддался его уговорам продемонстрировать кагуне. — Это опасно, — говорил он. — Я не всегда себя контролирую. — Когда ты сам в опасности! А сейчас все хорошо, к тому же, мы здесь не одни, я точно успею закричать или выбежать из комнаты, если что-то пойдет не по плану. — Хиде, но это выглядит... жутко. — прибегал Канеки и к другим аргументам. — Ты начнешь меня бояться. — Не начну. Я видел твой кагуне в тот день, когда на нас напал Нишики, и ничего, продолжал с тобой общаться после этого. — Ты помнишь, что случилось в том переулке?! — эта новость Канеки всерьез ошарашила. — Пусть так, в то время мой кагуне смотрелся далеко не столь ужасно, как сейчас. — Канеки! Мы не на конкурсе красоты, а у меня крепкие нервы. Подобные бессмысленные споры помогали им коротать время. Когда Хиде понимал, что и сегодня ему придется отступить, ничего не добившись, он тяжело вздыхал и поворачивался к Канеки спиной, зная, что пройдет совсем немного времени, прежде чем Кен сам прижмется к нему, ткнется носом в плечо. Канеки делал это неосознанно, как только засыпал. Может быть, он возвращается, лишь когда спит — с горечью думал Хиде. Но отступать он не то что не хотел - не мог. Это свело бы на нет все его прежние усилия. Когда Канеки наконец поддался на его уговоры, Хиде почувствовал себя полководцем, одержавшим первую серьезную победу. Кагуне Канеки напоминает не только цветок, но и щупальца некого диковинного насекомого. Очень сложно поверить, что вот это теперь тоже часть тела Канеки, не нечто чужеродное, не болезнь, поедающая его изнутри. Сложно поверить, что Канеки может контролировать его. Конечно, Канеки не показывает ему кагуне во всей боевой красе. Будь его щупальца такими огромными, как в переулке, где едва не оборвалась жизнь Хиде, им пришлось бы навсегда распрощаться с кроватью (заодно и с другими предметами мебели). Подрагивающие красные щупальца сейчас по размеру вполовину меньше своего владельца. Хиде смотрит и никакими логическими доводами не может отделаться от мысли, что чужое кагуне тоже присматривается к нему, как дикие зверьки приглядываются к людям, зашедшим на их территорию. Еда? Друг? — Осторожнее, — напряженным голосом просит Канеки, когда Хиде тянет руку к одному из красных отростков. Он боится больше, чем Хиде. Как человек, который не умеет соизмерять свою силу, а вред другим людям причинять не хочет. Хиде поглаживает щупальца (лепестки) кагуне кончиками пальцев. Щупальца нервно подрагивают в такт его движениям, будто хвост у кошки. Вот только от кошачьих хвостов не исходит сияние, а кагуне мерцает так ярко, что его отлично видно в темноте (разумно, ведь гули чаще всего выходят на охоту по ночам). Мерцает, переливается, меняя цвет от багрового до ярко-алого. Хиде думает, что Канеки может читать книги при свете собственного кагуне, и улыбается, представив, как бы смешно это выглядело. Щупальца, переворачивающие страницы. — Видишь? — говорит он. — Ничего ужасного не происходит. — Хорошо. Канеки все еще насторожен, напряженно размышляет о чем-то. Спустя несколько секунд Хиде узнает, о чем именно он задумался. Подчиняясь воле хозяина, щупальца кагуне вдруг обвиваются вокруг талии Хиде и несильно сжимают, словно обнимая. Хиде ойкает от неожиданности, и щупальца тут же отпускают его, но он успевает схватиться за одно из них, удерживает, прижав к животу. — Прости, прости! — горячо шепчет Хиде. — Мне было совсем не больно, сделай так снова. — Ты точно этого хочешь? — Точно. Щупальца возвращаются, обнимая его чуть крепче, чем в первый раз. От них исходит живое тепло. Говорят, что объятия, длящиеся дольше тридцати секунд, вызывают чувство неловкости, но Хиде чувствует себя уверенно и спокойно, находясь в центре алого кольца, пульсирующего всеми оттенками красного, и не хочет ничего менять. — Тебе совсем не страшно? — спрашивает Канеки, глядящий на него из темноты, с другой половины кровати. На его лице тоже играют всполохи красного. — Нет. Я думаю, что они очень красивые, — искренне отвечает Хиде и снова поглаживает щупальца, одно за другим, чтобы никому не было обидно. — Спасибо, — говорит Канеки, придвигаясь ближе, — что не боишься. Что... — он медлит, вероятно, выбирая каким тоном сказать следующие слова, — что любишь меня. Как друга? Дальнейших пояснений не следует. — В этом нет ничего сложного. Я люблю тебя еще с детства. С первого дня нашего знакомства я понимал, что ты не похож на других. Хиде в курсе, что это звучит почти как признание в любви. Почему бы и нет? Он находится в объятиях кагуне, он сегодня был достаточно смелым, чтобы продолжить в том же духе. — Ты тоже никогда не был таким, как все, — тихо отвечает Канеки. Они и раньше говорили шепотом, чтобы никого не разбудить, но сейчас шепот звучил как-то иначе. В нем появляется интимность, присущая всякому разговору о чувствах. — Разве? Я отличился только тем, что первым подошел к тебе. — Не только. Хиде, ты замечательный. — Мы оба классные, чего уж там.... — повинуясь своим желаниям, Хиде наклоняется и касается кончика одного из щупальцев губами. Это самый странный первый поцелуй, какой мог у них быть. Все правильно, ведь они - особый случай. Канеки зажмуривается и тихо вздыхает. Щупальца подергиваются быстрее, когда он сжимает кулаки, комкая в пальцах простыню. — Тебе приятно? — спрашивает Хиде, несмотря на то, что уже узнал ответ, и повторяет свой коварный трюк с поцелуями. Согласно его ощущениям, целовать кагуне - все равно, что целовать чью-нибудь руку. — Очень, — смущенно произносит Канеки. — Наверное, никто никогда такого не делает с кагуне. Я и не догадывался, что будет приятно. — Можно еще что-нибудь с ним сделать. Находясь во власти необузданной храбрости, Хиде решается на совсем уж откровенный поступок. Обхватывает щупальце рукой, тянет ко рту и проводит языком по ярко-красному кончику. Его сердце в это время бешено стучит в груди. — А это... странно. Щекотно... — говорит Канеки непривычно-высоким, срывающимся голосом. Как будто он недавно пробежал длинную эстафету и теперь не может отдышаться. Щупальце, которое Хиде все еще держит в руках, заметно твердеет, вызывая ассоциации совсем с другим органом, не предназначенным для убийств. Укусить теперь не получится — не без сожаления думает Хиде, но быстро находит альтернативный вариант. Борясь с собственным возбуждением, из-за которого ему тяжело заниматься планированием и вообще как-то следить за своими действиями, Хиде берет кончик щупальца в рот и начинает сосать его. Медленно, в то же время следя за реакцией Канеки. Реакцию долго ждать не приходится. Канеки судорожно вздыхает, а затем стонет. Оставшиеся три щупальца, все еще обвивающиеся вокруг талии Хиде, тут же приходят в движение. Не успев понять, что случилось, Хиде оказывается прижат к Канеки, так тесно, что их носы соприкасаются. Щупальца кагуне соединяются над их головами, как розы смыкают лепестки с наступлением ночи. Приходит время для настоящего первого поцелуя.