Не стыдно и уже не горько

До этого момента он и не думал о том, чтобы прощаться с теми, кого он потерял... не по своей вине, нет. Он не был ни настолько самонадеян, ни настолько высокомерен, чтобы думать, что тогда именно он терял людей. Они погибли потому, что выбрали этот путь сами — сражаться за свой дом. Его присутствие как минимум не сделало ничего, как максимум — помогло им сражаться вернее тактически, предоставило преимущество и помогло продержаться бойцам лишний день, а не погибнуть сразу. Он горевал, но эта горечь была слишком похожа на ту отстраненную и отупляющую, что он чувствовал во время войны. Просто человеческая горечь от многих смертей, а не настоящее горе от потери близких. Близких там не было. Были хорошие знакомые. Питер, который умел поднять настроение даже такому человеку, как Касавир, пока чинил без устали помятые доспехи. Была Азалия — удивительная девушка, которая едва-едва переросла дворфа, имела детское, нежное, милое личико почти-ребенка. Но могла поднять в своих коротких, пухлых ручках тяжелый меч. Тем ручкам лучше бы месить тесто и подавать ароматные пирожки. Это она тоже делала, с задорным смехом. Ей это больше шло. Жаль, что ее тело было одним из тех, что он увидел в подземельях Лограма. Возможно именно оно ввергло его в такой шок и ярость. Он человек. Он злится по-человечески. Не в чем себя винить. Азалия тоже сделала свой выбор, когда маленькое тельце ее драгоценной дочери отправилось в орочьи желудки. Эти два события, этот выбор и эти дороги были выбраны задолго до Касавира. Он не жалел. Не горевал. Он просто увеличил список имен в своих обязательных заупокойных молитвах. Пока Катриона не пришла в Крепость и снова не оказалась под его началом. Не фактически, но юридически — все лейтенанты Крепости-на-Перекрестке могли руководить сержантами. Руководить и направлять Касавиру тоже не хотелось. Никогда не хотелось, но, разумеется, он сделает это, если будет нужно. Поэтому он не хотел ни смотреть на нее, ни вести себя с ней, как с подчиненной. Поэтому он пришел в главный зал трактира в обычной одежде и поставил перед ней бутыль хорошего спирта и два стакана. Глаза Катрионы слегка округлились, но она с охотой убрала ноги со стула, слегка подпихнув его в сторону Касавира. Мужчина присел, с саркастичным удивлением подметив, как неприятно хрустнули суставы коленей, и какое блаженное, ноющее облегчение разлилось по ногам. Не мальчик, все же. Даже не паренек. - Кхм... Рад видеть, что у тебя все хорошо. - И я рада. Что за повод? - Хотел спросить... после того, как мы рассказали о телах и Лограме — вы отправились туда? Хоронили их? Катриона посмурнела, но кивнула с неизменным спокойствием. Загнанная девочка, с жутким ожерельем на шее и в окружении запаха крови, потому что от нее не просыхает кушак вокруг бедер. Кушак и теперь был на месте, но наконец-то сухой и выстиранный, а вот ожерелье пропало. Наверное, решила не пугать нескольких детишек, откуда-то появившихся на территории Крепости. - Расскажи мне. Катриона начала рассказ, пока Касавир разливал спирт по стаканам. Их похоронили в хорошем месте. У подножия гор, где земля мягкая и может всех принять. У каждого появилась своя личная могила, а недостатка в камнях, которые можно было сделать надгробными, в той местности не было. Более того — почти всем удалось оставить памятный мешок с личными, ценными вещами. Например, одеяльце дочери Азалии, как выяснилось, так и хранилось с Катрионой. И благополучно отправилось в могилу матери. Касавир слушал, кивая, и легкомысленно-медленно потягивая их спирт. Ну а по окончании рассказа приподнял стакан в ее сторону, после чего молча опрокинул его в себя. Хмуро вспомнил: «За павшего пьют выжившие». Катриона, слегка скривив когда-то красивые губы, поступила так же. Нужды в разговорах не было, но нужда в такой совместной «трапезе» была. Это приносило облегчение. Ему, потому что он не только духовник, но и солдат. Ему больше не стыдно, что его не было там, чтобы проводить товарищей по оружию, как полагается. Попрощаться с ними. Он прощался через Катриону. А Катриона — ценный выживший, теперь видела, что командир не ушел, наплевав на них и тела. Он вернулся, чтобы прощаться, даже несмотря на то, что теперь и не командир вовсе. Это было хорошо. Хороший вечер. Даже Бишоп его не портил, когда прошел мимо: - Что? Планируешь старую подружку тепленькой брать? Касавир промолчал. Есть девушки, за честь которых надо заступаться. Есть девушки, которые примут заступничество за оскорбление. Катриона еще раз скривила губы. Кажется, теперь они у нее умеют только кривиться. Даже та улыбка, которую она попыталась сейчас изобразить, и направленная на следопыта: - Скажи-т-ка, чудо небритое, твои уши будут храсиво смотреться посреди орочьих? Как думаешь? - Думаю, ты не доживешь до того, чтобы это увидеть. - Какой ты скушный, однако. Проходи-т-ка, паренек. Выпей чарку и оправься. - На сеновале тебе место. - Ну, может быть, как-нибудь. А пока иди своей дорогой, болезный. И забросила следующую порцию в рот из стакана с таким видом, будто совершенно потеряла к Бишопу интерес. Касавир хмыкнул, размышляя не о мертвых, за которых пил, а о глупых, даже в чем-то забавных вещах. Например, о том, что следопыт старается казаться нарочитым грубияном и деревенщиной в присутствии тех, кто сам не деревенщина. А как с настоящей, этакой что ни на есть самой настоящей деревенщиной столкнулся, так и что сказать, не знает. Точнее, знает, но и связываться ему неохота. Потому что таким деревенским девам цену знает. И знает, что пытаться таких дразнить — только время зря тратить. Они же не образованные прелестницы, которых дразни сколько душеньке угодно и развлекайся за их счет. Красиво его Катриона. Может быть, по старой дружбе, просить ее следопыту вилами под гузок тыкать, как совсем надоест?.. Касавир человек. И чувства у него человеческие. И раздражение, и веселье. И спустя долгое время после потери, пить за павших он может совершенно спокойно. Потому что так надо. Но блуждать мыслями где-то далеко. А им доброго сна. Они давно спят. Им уже спокойно.