Следы на ветру

Леди Арибет де Тильмаранд никогда не мечтала о любви. В бытность свою Бет из Тандертри — самой обычной сельской девчонкой из небольшой деревушки, что на окраине леса Невервинтер — она жаждала приключений. Отец часто рассказывал ей о Серебряных Пределах и море Упавших звезд, о Хребте Мира и Калимшане. О путешествиях — разных. Длинных и коротких, веселых и грустных, приключившихся с ним или его товарищами. Странствиях опасных, но неизменно прекрасных, и тогда Бет ничего не хотелось сильнее, чем быть, как отец, улыбавшийся ей так, что в расходящихся у глаз морщинках ей чудились переплетения исхоженных им путей. Так и прошло ее детство — окутанное яркими, обжигающими сердце мечтами о неизведанном и запахами трав, солнца и специй из отцовских историй, которые она чуяла, будто наяву. Когда Тандертри вырезали орки, она запретила себе мечтать. Бойся своих желаний, говорили мудрецы из маминых книжек, они имеют свойство сбываться. И они сбылись. Приключения, грезы ее детства, наконец случились с ней — и отняли все самое ценное, оставив ей лишь обожженые, раскуроченные трупы отца и матери. Они еще долго приходили к ней во снах — выпачканные грязью и засохшей кровью, с изъеденными опарышами губами и глазницами. Звали ее за собой, но Бет не шла. Было слишком рано — она еще не сделала то, что должно. Ее сердце, поглощенное едкой, разъедающей разум и подреберье местью, день ото дня качало кровь лишь для того, чтобы убивать. Выслеживать. Вырезать орков — одного за другим, пока эти проклятые твари не закончатся, захлебнувшись собственной желчью. Казалось, от Бет из Тандертри не осталось ничего. Ничего хорошего, ничего правильного, ничего чистого. Все то, чему отец учил ее — Бет, теперь уже без рода и племени, — желая дать подспорье в будущих странствиях и созидании сердца, она пустила на разрушение. Он бы обязательно отчитал ее, если бы был жив. Обязательно. Вот только он умер, а ее злость была куда сильнее, чем память. Долгие пять лет она была убийцей. Рыскающим по лесам мстителем, жаждущим черной орочьей крови. Охотником, давным-давно утратившим сочувствие и чуткость к собственному сердцу. Навязчивые мысли о мести гнали ее вперед, вытачивая из нее идеальное орудие — и капля по капле вымарывая человечность. Тогда ей ничего не хотелось сильнее, чем уничтожить тех, кто разрушил ее жизнь. Уничтожить их — и умереть. Той заснеженной ночью все пошло не по плану. Заплутав в горах, стесав пальцы до ледяных кровавых корок, замерзая, она ничего не желала сильнее быстрой смерти, вот только в ее жизни ничто никогда не шло так, как ей хотелось. Она очнулась в храме Ильматера Сломленного. Снующие туда-сюда жрецы рассказали, что нашли ее на пороге храма — без оружия, в беспамятстве, совершенно одну. Эти слова отозвались в ней злобой и горечью. Она потеряла отцовский лук. Она так и не закончила начатое. Она не хотела, чтобы ее спасали и не выбирала жить дальше эту чертову жизнь, но до сих пор продолжала дышать. Очередное ее желание — не сбылось. Ильматари говорили, что боги сберегли ее для чего-то важного, привели в нужное место с определенной целью. Бет только хмурилась и не говорила ни слова — уж кому-кому, а богам всегда было на нее плевать. А потом к ней начали возвращаться воспоминания. Однорукий мужчина. Буран. Лютый холод, вытесняемый ласковым теплом. Ненависть, затопленная светом — ярким, чистым, заставляющим слезы, давным давно высохшие, течь бесконтрольно, безостановочно. Так, как в детстве. Слова о том, что она должна выстроить себя заново. Должна умереть для себя, для своей мести, для своей выжигающей душу ярости, для саморазрушения. Должна, должна, должна… Бет до сих пор была жива. Ильматари сказали, что это был Тир Искалеченный. Справедливый Бог. Великий судья. Что-то внутри Бет отчаянно не хотело с этим соглашаться. С чего бы богу, в которого она никогда не верила, о ней беспокоиться? С чего бы вообще кому бы то ни было о ней беспокоиться? Все, кто когда-либо делал это — давно мертвы. Бет сопротивлялась наставлениям жрецов. Не хотела верить их словам. Не хотела слушать всю эту чушь про добродетель. Не хотела оставаться среди них надолго. Не хотела признавать, что это был Тир, но в глубине души всегда об этом знала. И в конце концов дала ему шанс. Она взяла себе имя Арибет. Вобравшее в себя всю ее тьму, все ее прошлое и весь ее новообретенный свет, оно казалось ей правильным. Арибет думала, что наконец себя достроила, вывела из кровавой тьмы, некогда застилавшей глаза. И это стало ее незримым символом. Символом завершения и очищения. В разгар самого жаркого на ее памяти Флеймрула, настоятель Велий вызвал Арибет к себе и сказал, что ей нужно срочно отбыть в Невервинтер для поступления в Академию. Увещевал, что с этим посланием в ночи к нему явился сам Великий Тир, что обо всем уже договорился, а потому дело не терпело отлагательств. Арибет — монахине из Сильвермунского храма Тира, — не оставалось ничего иного, как ответить на зов своего Бога. И она подчинилась. Если бы кто-то однажды сказал ей, что она вновь окажется в этих краях, она бы не поверила. Охота за кочующими племенами орков увела ее далеко на восток, в Серебряные Пределы, а теперь, она вновь оказалась там, откуда начался ее путь. Невервинтер, никогда ее не знавший, принял Арибет как родную дочь. Время потекло слишком стремительно. Она беспрестанно трудилась, тренируясь со всем тщанием, кропотливо изучала рассохшиеся от времени учебные талмуды, молилась — столько, сколько, казалось, не молилась никогда — и ее заметили. Было действительно сложно не обратить внимание на Арибет из Невервинтера — талантливую, упорную, рыжую, будто яростное очистительное пламя. Невероятно красивую. Лучшую на потоке. Человек лорда Нашера сказал, что им нужны такие, как она, но для этого ей следует многому научиться. Что ей нужно внедрить в себя роль, выдуманную ими легенду, и неукоснительно ей следовать. И что отныне она будет называть себя Арибет де Тильмаранд — потому что имя женщины, представляющей интересы государства, должно быть звучным. Было сложно совмещать обучение и службу на лорда Нашера Алагондара, но она попросту не позволила бы себе отказаться — ведь такой шанс выпадает всего раз в жизни. Ей казалось, что Тир ведает, что творит, выстилая ей путь наверх. А потом, на одной из самых скучнейших пар религиоведения в ее жизни, она встретила его. Фентика Мосса. Арибет де Тильмаранд не хотела его любить — но он не оставил ей никаких шансов. Слишком улыбчивый и теплый, Фентик будто бы смотрел в самую ее суть, сердцем осязал все ее раны и сколы, оставаясь рядом за разом. Был ее самым близким другом, никогда ничего не требуя взамен. Она умоляла Тира, чтобы это чувство рассеялось, будто ночной мираж. Чтобы оказалось очередной злой шуткой ее разума, ведущего с ней нескончаемую борьбу. Она не умела любить. Не умела — и вовсе не желала становиться уязвимой. Вопреки ее молитвам, чувство не прошло — лишь усилилось, будто в насмешку над всеми ее чаяниями. Очередное несбывшееся желание. Теперь ей хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. Никогда. Ведь в ее жизни еще никогда не было столько счастья. Казалось, что тропы сами стелятся ей под ноги, что звезды появляются из-за облаков ровно тогда, когда ей нужно их сияние. Что все наконец складывается правильно, так, как предназначено — так, как говорили Ильматари. Так, как этого хотел сам Тир. Она исцелена от себя прежней. Она видит свой путь. Она любит и любима, и... Лучше бы она никогда не ведала этой любви — так было бы лучше для всех. Потому что, когда петля сомкнулась вокруг бледной шеи Фентика Мосса, Бет уже знала, что утопит этот город в крови.