Десять утра. Джерард Уэй сидит в своей студии, малюя что-то не совсем разборчивое, и напевает какой-то странный мотив. В доме нежарко, но мужчина одет лишь в тонкие пижамные штаны и старую растянутую футболку – когда он творит, ему не может быть холодно. Снаружи светит солнце, забираясь лучами на рабочий стол художника. Они портят освещение и путают оттенки, но Джерарду всё равно: он выгоняет прочь все до одной мысли и просто плывёт по течению, созданному утренним вдохновением.
Уэй прекрасно знает, кто выступал вчера в клубе неподалёку. Да, он прекрасно знает, но ему не должно быть до этого дела, так?
Полёт фантазии художника прерывается тихим, неуверенным стуком в дверь. В любой другой день мужчина, возможно, проигнорировал бы незваного гостя, запершись от всего мира в мастерской, но вы только взгляните на это утро! Разве не прекрасный день, для того, чтобы хоть раз побывать в роли радушного хозяина?
«Нет, не прекрасный», – думает Джерард, отворяя входную дверь. Перед ним стоит человек, которого он меньше всего ожидал увидеть и, если не следить за малюсенькими искорками, вдруг зашалившими в глубине болотных глаз, можно поверить и в то, что мужчина совсем не рад встрече.
– Привет, – смущённо и хрипло говорит гость, поджимая губы. Он смотрит то в пол, то на руки хозяина дома, нервно теребящие край футболки.
– Привет, – отвечает Джерард, – не думал, что ты заглянешь.
– Я тоже. Пустишь?
Две пары глаз встречаются взглядами на полпути и сцепляются, будто невероятной силы магниты, выпущенные из цепких пальцев.
Уэй раскрывает дверь шире, пропуская внутрь темноволосого мужчину в камуфляжной куртке, а затем приваливается к стене напротив гостя и просто смотрит на него, не отрываясь.
– Как Джамия? Дети? – будто бы невзначай бросает он, вскидывая немного выжидающий чего-то взгляд.
– Всё хорошо, спасибо, – неловко сглатывает собеседник, – а где Линдси и Бэндит? Я ожидал повидаться с ними.
Фрэнк поднимает, наконец, глаза и ждёт. Он не знает, какую реакцию хотел бы увидеть, не знает, зачем вообще пришёл сюда сегодня и зачем ему это нужно.
– Лжец, – ухмыляется Джерард, скрещивая руки на груди, – Линдси уехала на неделю в Нью-Йорк, а Бэндит – в развивающем центре.
Айеро понимающе улыбается и снова опускает взгляд. Джерард как можно более незаметно вздыхает, прикрывая глаза. Он знает, что Фрэнк всё равно заметил. Всегда замечал.
– Я слышал о Майки, – гость тихонько покачивает головой, будто утверждая свои слова, – он молодец.
Повисает густая, словно кисель, тишина. Кажется, слышно дыхание друг друга, кажется, можно на расстоянии почувствовать, как бьётся Его сердце.
– Было бы лучше, если бы ты сказал это ему, а не мне. Тебе так не кажется? – тихо подаёт голос Уэй, прищуривая глаза. В его взгляде нет ни злости, ни обиды. Лишь небольшой укор, струящийся светло-болотными ручейками, протекающими прямо внутрь мужчины напротив.
– Я звонил, – мягко отвечает последний.
– Один раз? – хмыкает хозяин дома. – Один раз за всё время?
– Прекрати, Джерард. Прекрати винить меня, – вскидывается вдруг Фрэнк, резко устремляя взгляд потемневших глаз на собеседника, – я не за этим пришёл сюда.
Снова молчание. Где-то на улице ветер треплет листву на деревьях, чуть дальше по дороге играют соседские дети, а здесь, в этом доме, идёт невидимая битва, искрятся при соприкосновении два одичавших от тоски взгляда. Бой проигран обеими сторонами.
– Тогда зачем ты пришёл? – всё так же тихо спрашивает Уэй, не замечая, что почти перестал мигать.
– Я не знаю, – хрипло отвечает Фрэнк.
Мгновение. Секунда. Две. Минута.
Джерард не выдерживает, усмехаясь, и уходит вглубь дома. По пути оборачивается и вскользь бросает:
– Ты идёшь?
Фрэнк следует за фигурой, знакомой до боли в висках и покалывания на кончиках пальцев, изученной на каждом миллиметре, ювелирно выжженной на сетчатке.
– Чай? – учтиво спрашивает Джерард, подходя к плите.
– Кофе, – усмехается Фрэнк, помня, как сам варил терпкий напиток, стоя босиком на холодном полу, с тёплыми бледными руками, обёрнутыми вокруг его талии.
Уэй с интересом поворачивается, натыкаясь взглядом на растянутые в улыбке губы, и проклинает всё на свете, чуть не роняя кружку. Потому что он-то, наивный, думал, что всё для них закончилось. Что прошло уже так много времени и уж теперь-то ничего такого играть в его сердце не должно. Обломись, Джерард, ты просчитался. И очень сильно.
Фрэнк пьёт свежесваренный кофе, сидя на стуле вполоборота, и иногда поднимает взгляд на Джерарда, сосредоточенно глядящего в свою чашку. Джерард смотрит на Фрэнка и изредка опускает взгляд на свой кофе, когда рискует быть замеченным. Дурацкая игра в прятки, где никто не выиграет, а игроки только разбередят старые раны.
Айеро копошится в попытке сесть поудобнее и кладёт ногу на ногу. Уэй замирает, не донеся чашку до губ.
– Новая? – кивает он на колено гостя, где сквозь рваную дыру в джинсах виднеется татуировка. Конечно же, он уже видел её на фотографиях. Но не признаваться же в том, что маниакально следишь за каждым шагом своей «прошлой ошибки», верно?
– Угу, – кивает Фрэнк, пряча улыбку за керамическим краем, – сделал в прошлом году.
Джерард хочет прикоснуться к рисунку, погладить кончиками пальцев, и он сцепляет руки в замок, чтобы уберечь себя от этого. Нельзя, нельзя, нельзя.
– Мне больше нравились твои чистые коленки, – выпаливает, не сдержавшись, и стискивает зубы. Но поздно: что сказано – то сказано.
Айеро смеётся. Смеётся мягко, тепло и искренне. Уэй думает, что умрёт в ближайшие пару минут, потому что невозможно чувствовать столько всего одновременно: сердце колотится как сумасшедшее, руки потеют, в животе снова бушует почти забытое щекочущее чувство лёгкости, а губы готовы расползтись в идиотской улыбке. Да что же это такое?!
– Хочешь сказать, я испортил свои коленки? – подмигивает Фрэнк, отпивая кофе.
– Именно, – бурчит Джерард, давясь своим.
– Зато ты окончательно испортил волосы, – качает головой мужчина, – вон, посмотри: сплошная солома.
– Неправда! – вскидывается хозяин дома. – Они такие мягкие, что тебе и не снилось! Вот, потрогай!
И Джерард просто хватает ладонь Фрэнка, запуская её в свои волосы.
За-чем? Зачем, чёрт возьми?!
Всё тело прошибает электрическим разрядом, когда чуткие пальцы начинают массировать кожу головы. Как раньше. Все силы уходят на то, чтобы хотя бы не подаваться вперёд, подставляясь под ласкающую руку, и отстраниться нет никакой возможности.
– Ты прав, – тихо проговаривает Фрэнк, – беру свои слова назад.
А потом… потом этот засранец просто убирает ладонь, оставляя Джерарда растерянно хлопать ресницами, чувствуя обжигающее одиночество и пробирающий до костей холод. Да, теперь ему определённо холодно, несмотря на горячий напиток в руках.
– Думаю, мне пора, – задумчиво произносит Айеро, смотря на наручные часы.
Уэя будто окатывают ледяной водой, и он чувствует, как начинают дрожать руки. Потому что это, без сомнения, те самые часы, что он когда-то подарил этому темноволосому засранцу на День Влюблённых. Почему ты делаешь это, Фрэнк? Зачем? Ты же знаешь, что ничего ещё не погасло, ты же всё знаешь, ублюдок…
***
Нежданный утренний гость стоит у двери, закидывая на плечо лямку рюкзака. Напротив него – хозяин дома в старой растянутой футболке и пижамных штанах. Последний обхватывает себя руками, чтобы удержаться, чтобы не вцепиться мёртвой хваткой за уходящего человека, чтобы не дать себе волю. Он еле заметно подрагивает, и заслуга прохладного воздуха в этом – процентов пятнадцать.
– Оделся бы, простудишься ведь, глупый, – хрипло шепчет Фрэнк, проводя тёплой ладонью по Его ледяному предплечью. Глаза следят за движением собственных пальцев на бледной коже, а Джерарда трясёт ещё больше. Ему кажется, что он вот-вот расплачется прямо здесь как маленький мальчик.
Фрэнк смотрит на него. Глаза в глаза. Это невозможно. Дыхание прерывается, лёгкие отказываются раскрываться. А темноволосый снова улыбается своей невозможной улыбкой.
Да сколько же можно?!
Айеро рвано подаётся чуть вперёд, резко кладя ладони на скулы мужчины напротив, и прижимается своими губами к чужим, быстро и скомкано. А через пару секунд он скрывается за дверью и уходит, не попрощавшись. Джерард оседает на пол, пряча голову в коленях. Из горла вырываются сдавленные хрипящие всхлипы-стоны. Невозможно.
Он подрывается с места и с размаху распахивает дверь в студию, с силой ударяя её о стену. Он переворачивает вверх дном все свои наброски и недописанные песни. Содержимое ящиков летит на пол, листы пачкаются и мнутся, но мужчине плевать.
Он успокаивается только тогда, когда находит маленькую золотистую коробочку. Там, внутри, лежит кольцо, точь-в-точь такое же, что красуется на его безымянном пальце.
Все кругом думают, что он, будучи безнадёжным романтиком, заказывал обручальные кольца по собственному эскизу. Мило, не правда ли? Бред. На самом деле, Джерард делал точную копию подарка, сделанного когда-то Фрэнком.
Тонкие дрожащие пальцы достают золотистый обруч и аккуратно сжимают его.
***
Бэндит легко забирается на заднее сиденье машины и пристёгивается. Погода стоит замечательная, настроение приподнятое, задания в центре – лёгкие, словом – если бы ещё мамочка не уехала по делам, этот день в её собственном календаре можно было бы назвать одним из лучших.
Джерард заезжает за дочкой ровно в шесть вечера, пунктуально забрав девочку из рук воспитателей.
Он весь день промаялся, гоняя в голове разные мысли и, в итоге, пришёл к единственно правильному решению.
– Бэндит, милая, ты помнишь Лили и Черри? – спрашивает он будто бы невзначай, выезжая с парковки.
– Да, папочка, – пропевает буквы развеселившаяся в центре девочка.
– Не хочешь повидаться с ними?
Ребёнок пожимает плечами, мол, надо – так надо. Джерард усмехается, наблюдая за ней в зеркало заднего вида.
Дома их уже ждут собранные сумки и несколько сэндвичей в дорогу. Кольцо на безымянном пальце поблёскивет, отражая лучи вечернего солнца.
– Мы едем в Нью-Джерси, – шепчет Уэй скорее самому себе, чем дочери, и напряжённо, немного устало, но счастливо улыбается.
Да, они едут в Нью–Джерси.
