Банши

Когда под его подошвами скрипнул гравий, я задвинул щеколду и торопливо прошелся по дому, выключая свет. Потом запер дверь, взбежал по лестнице, перемахивая через две ступеньки, хлопнул дверью мансарды, разделся, нырнул с головой под одеяло и услышал, как городские куранты пробили в ночи один раз. Р. Брэдбери, «Зеленые тени, Белый Кит»

«Лягу с ним, чтобы никогда уже не отпустить». Не так уж приятно слышать эти слова из уст мертвой. Я скорчился под одеялом, отгородившись им от леденящей сырости, а эта фраза все крутилась и крутилась у меня в голове, и холод пробирал меня сквозь толстую вату. «Лягу с ним, чтобы никогда не отпустить», — вот что обещала красавица, которую я видел среди деревьев, подступающих к дому Джона. Я вышел туда по его настоянию, вышел для того, чтобы убедиться, что раздирающие мне сердце женские рыдания за окном — очередной его дурацкий розыгрыш… и обнаружил там ее. Плакальщицу. Банши. Кожа ее была белее облаков, глаза — светлее первой зелени, а волосы темны, как земля безлунной ночью, но свет ее красоты давно померк — так долго она бродила по этим сырым холмам, по болотистым низинам, по перекресткам, полным тумана и летящей паутины. И кто я был такой, чтобы говорить ей, как давно умер ее возлюбленный? Быть может, он и в самом деле когда-то жил в том доме, что ныне занимал Джон. Но она считала, что Джон и был тем человеком. Она дала обещание не отпускать его, когда я спросил, что она сделала бы, будь мой друг тем, кто погубил ее. Я с чистым сердцем поклялся, что Джон никогда прежде не встречал ее, но поверила ли она? Да и могла ли поверить? Быть может, даже просто находиться рядом с ней было опасно? «Уходи скорее, — вот ведь что велела она мне, — оставь меня, не то подцепишь смерть». Смертью от нее и пахло. А я, бесконечно разозленный выходками Джона, отправил его туда. Сказал, что выдумки выдумками, а девушка в самом деле ждет его в начале тропинки… И Джон не возвращался. Я съежился еще сильнее. Ужасно не хотелось выбираться из-под одеяла, но я все-таки сел на постели. Куда пропал Джон? И если он еще снаружи, что там сейчас происходит? Когда я возвращался в дом, — да что там, спасался бегством — банши стояла между деревьев. Ветер трепал ее волосы, играл подолом светлого платья и без устали тормошил длинную темную шаль, но банши обещала стоять хоть всю ночь. Она умоляла прислать Джона, рассказать ему о ней, передать, как он ей нужен. Ей, банши! Господи, что на меня нашло! Как бы я ни сердился на Джона, как бы ни бесила меня эта его неистребимая самоуверенность, нельзя было отпускать его туда! Ведь эта девушка, плакавшая и говорившая со мной там, во влажной тьме под яблоней, больше не принадлежала человеческому роду. Она ходила и разговаривала, но — я-то знал, я чуял еще до того, как она сама это сказала! — уже не была живой. Далеко-далеко захрипели городские куранты, готовясь пробить четверть второго, и я вскочил, оделся и полетел вниз по лестнице, рискуя свернуть шею в кромешном мраке спящего дома. Так же в темноте, не отваживаясь зажечь свет, нашаривал я засовы на входной двери, дрожащими пальцами дергал щеколду и, наконец, распахнул тяжелые створки и выпрыгнул на крыльцо. Пустота, облитая лунным светом, — повсюду, насколько хватает глаз. Тонкие тени деревьев, еле видимый росчерк кладбищенской ограды вдали и блестящая лента подбегающей к ней дороги. Никакого силуэта там, впереди, под самыми деревьями, где недавно стояла банши. Никаких следов Джона. Но мне на миг послышался — не стон, нет, но смех, сплетенный с рыданием, поднимающийся откуда-то с поверхности земли, из белой кисеи подсвеченного луной тумана. Как слепой, я вытянул руки перед собой, словно призывая ветер, уговаривая его разогнать туман и дать мне увидеть их или хотя бы позволить услышать что-нибудь, что указало бы путь. Но ветер не отозвался на мой призыв. Стояла сырая беспокойная тишина, и в этой тишине от корней яблони вновь послышался один-единственный явственный звук — слабый всхлип. Неуверенно и неуклюже, как на ходулях, я направился туда. Словно стайка белесых ночных мотыльков поднялась вдруш откуда-то у меня из-под ног и беззвучно унеслась прочь, к ограде кладбища. Я остановился. Банши была еще тут — по крайней мере, большей частью. Она распростерлась на земле, и длинные юбки ее смялись, как лепестки цветка, который засунули в слишком узкую и высокую вазу, и кое-где их светлые складки перечеркивал темный твид пальто Джона. В зыбком свете казалось, что он держал мертвую девушку в объятиях, — я не мог быть уверенным в этом из-за луны и тумана. И лишь по тому, как быстро густели тени в складках их одежд, я догадался, что глаза не обманывают меня: эти двое, обнявшись, уходили в землю. Банши выполняла свое обещание. Приблизившись еще немного, я разглядел, что почва вокруг них медленно поднималась и опускалась, словно дышала огромная грудь, и с каждым ее вздохом яма, в которой эти двое оказались, становилась глубже. Но ведь это не Джон лишил бедную девушку покоя! Не он поймал ее на наживку блестящего «люблю», не его холодность превратила живой мрамор ее кожи в мертвенный снег! Господь свидетель, на свете было множество женщин, которые могли бы предъявить ему счет, и, быть может, существовали и такие, кто желал его смерти. Господь свидетель, первой из них могла бы оказаться Рики, его жена! Но перед этой несчастной Джон был чист, и только мои гнев и глупость привели к тому, что сейчас происходило. — Отпусти его! — крикнул я банши и, подбежав, нагнулся и встряхнул ее за плечо. Снежно-белое, оно обожгло меня холодом, и я сразу разжал руки. Но пальто Джона не было таким нестерпимо холодным, и я вцепился в него и потащил что было сил. — Джон! И ты отпусти ее, Джон, не надо! Я тащил и кричал на нее, на него, на них обоих и всю эту полную жидкого льда и тумана ночь, но ни мои усилия, ни крики не оказывали никакого действия. Разве что в какой-то миг Джон наконец повернул ко мне голову и прошептал: — Оставь меня. И, словно для того, чтобы я не сомневался, к кому он обращался, повторил: — Оставь меня, малыш, слышишь? Уходи. — Не могу, Джон, — проговорил я, чуть не плача и сам не зная, что бормочет мой язык. — Рики, понимаешь? Рики, Джон! Что я скажу? Как мне смотреть ей в глаза? Уж лучше бы мне быть на твоем месте! — Рики? — прошелестела банши со дна темной ямы. — Кто это? — Моя жена, дитя сидов, — голос Джона был сухим и гулким, словно треснувший кувшин, из которого вылилось все бережно хранимое содержимое. — Ты не любишь ее, — шепнула банши, — и никого не любишь. — Может быть, и так, может быть… Но малыш прав, она не заслуживает такого. — Тогда забери его сам, потому что я не могу отпустить! — крикнула мне банши. — Я никого не прощаю — только оплакиваю! Только то и могу, чему меня научили такие, как он. Отними его, отбери мою последнюю надежду на покой! Какой-то слабый далекий звук, звонкий и трескучий одновременно, коснулся моего слуха и ударил по нервам. Он тревожил меня, сводил с ума, как сводит с ума комариный писк или жужжание шершня в тихой и темной комнате. — Разве может дать тебе покой тот, кто не лишал тебя его? — взмолился я. — Джон хороший человек, он делал тебе зла, отпусти его! Уходи откуда пришла. — О Боже, как тяжело… — застонала она так, что сердце у меня зашлось. — Неужели конца не будет, неужели всегда так мучиться? В ужасе я рванул толстый твид и услышал треск рвущихся нитей. Джон вылетел из ямы, как пробка из бутылки, и рухнул бесформенной грудой у моих ног. А я опять увидел лицо банши. Искаженный страданием нежный рот, тонкий нос, зеленые глаза, которые казались почти светящимися по контрасту со смоляными прядями ее волос… Миг — и земля, дрогнув, сомкнулась над нею. — Джон! — дрогнул и я. Джон не шелохнулся. На мгновение мне почудилось, будто он умер. — Джон, ты жив?! Цел? Что с тобой? Пойдем в дом! Вставай, я помогу! И я поднял его и тащил чуть ли не волоком до самого дома — Джон едва переставлял ноги. Дом приветствовал нас настежь раскрытой дверью. Приближаясь к ней, я вновь услышал тот трескучий звон, что напугал меня недавно. — Телефон, — пробормотал Джон, повисая на мне поудобнее. — Какой может быть телефон в такое время? — не поверил я. — Кто звонит в третьем часу ночи? — Это телефон звонит, — повторил Джон. — Вот увидишь. К тому времени, как мы перешагнули порог, звон умолк. В тишине, пристроив на вешалку пальто Джона и мало-помалу зажигая перед собой свет, мы добрались до библиотеки с ее камином и широким диваном. Я водрузил Джона на диван и, руководствуясь его указаниями, отыскал бутылку бренди и налил нам обоим по хорошей порции. — Что с тобой было, Джон? — спросил я его, наливая ему снова. — Что ты видел? Разве ты не замечал, что творится? — Сам не знаю, малыш, — пробормотал он, закрыв глаза. — Знаешь, я ведь давно в деле — один Бог знает, сколько лет я провел на съемочных площадках… Так вот, первой моей мыслью было, что никогда еще не встречал я такой красавицы. Но стоило мне заговорить с ней, как почудилось, будто я давно ее знаю — то ли по Дублину, то ли по Нью-Йорку или по Парижу… Да что там, у меня было столько женщин, что всех я не мог бы вспомнить при всем желании! Но такой, как она, я, конечно, не забыл бы… Нет, я понимал, что не знаю ее, и чувствовал, что в этом ощущении давнего знакомства есть что-то неправильное. — И ты все равно не насторожился? Джон, ведь я, конечно, глупость сделал, что сказал тебе о ней, но не зря же я потом умолял тебя не ходить! — Я просто не успел ничего — она обняла меня, — он вздрогнул, словно вновь ощутив те ледяные объятия. — А потом заговорила, и мне стало казаться, что все в порядке. Она звала меня Джоем, Джозефом, смеялась и плакала и все уговаривала остаться с ней, убеждала, что вместе нам будет хорошо и так спокойно… — Джон… — проблеял я в ужасе, вспоминая поглощавшую их яму. — Опять поверил, малыш? — он приоткрыл один глаз, убедился, что у меня достаточно обалделый вид, и сверкнул ослепительной улыбкой. — Ну и ну, не думал, что тебя так просто разыграть несколько раз подряд! Да шучу я, шучу! Это моя знакомая, правда. Старая знакомая, мы давно не виделись. И ничего такого не происходило, просто я поцеловал ее разок. Разве мог я отказать ей в такой малости, как поцелуй? — Ты сам поцеловал ее? — растерялся я. — Ну конечно! — воскликнул Джон.— А что такого? А потом явился ты со своими фантазиями и напугал ими девушку. Я вынужден был отвести тебя домой. — Ты меня? Вот, значит, что там было? — переспросил я, ощущая легкое головокружение. — Вот как, — кивнул Джон. Глаза его заблестели — не столько от выпитого, сколько от рассказа, и вдруг я уверился, что он снова меня обманывает. Зазвонил телефон. В этом Джон не солгал: то, что я слышал прежде, было именно телефонным звонком. Интересно, подумал я, почему же я тогда не узнал этот звук? Столько раз его слышал… Быть может, разморенный дорогой и выпивкой, которой встретил меня Джон, я в самом деле задремал прямо во время обсуждения сценария, и все это мне только привиделось? Я потряс головой. Телефон продолжал звонить. Джон не шевелился, рассматривая остатки бренди в своем бокале. — Я подойду! — не выдержал я. Джон благосклонно кивнул. — Слушаю! — рявкнул я в трубку. — Как хорошо, что это ты, Рэй! — произнес далекий голос Рики. — Прости за поздний звонок, но все ли у вас в порядке? Я имею в виду… сама не знаю, что я имею в виду. Не изменились ли ваши планы, например? Или… в общем, прости, я сто раз сказала себе, что не должна мешать вам работать, но не смогла успокоиться. Все хорошо, да? — Да, — с облегчением отозвался я, — конечно, Рики. Все в порядке. Не волнуйся. — Спасибо, — вежливо поблагодарила Рики. — Тогда доброй ночи! — Дай-ка сюда, — услышал я над ухом, и длинная лапа Джона появилась перед моим носом. Я покорно отдал трубку и из вежливости вышел в прихожую. Запер дверь — с неприятным чувством, будто уже делал это сегодня. Зачем-то выглянул в окно. Пустота, облитая лунным светом, — насколько хватает глаз. Никого и ничего вокруг. Я оглянулся на библиотеку. Джон, отчетливо видимый в дверном проеме, стоял, прижав трубку к уху и другой рукой потирая шею. На ней у самых ключиц — там, где ворот домашней куртки отступал вниз, — виднелся темно-багровый отпечаток узкой пятерни. Вот Джон чему-то ухмыльнулся, чмокнул губами и положил трубку. — Что ты там жмешься? — окликнул меня он. — Иди сюда, выпьем еще разок — и на боковую. — Джон, — сказал я тихо. — Значит, у меня дурацкие фантазии. А это что? — Будь я проклят! — отреагировал Джон, разглядев свое отражение в застекленных полках. — А я попросил Рики приехать завтра утром… — Ты вызвал ее сюда? — я ощутил, как меня вновь охватывает бешенство — то самое, которое заставило меня рассказать Джону об ожидавшей его банши. Так он, значит, снова пытался задурить мне голову, а сам позвал Рики, потому что… потому что сам слишком перетру… Потому что все это было на самом деле. — Ну да, вызвал. Я же не знал… Понятия не имею, как буду вот это объяснять, — Джон сосредоточенно вглядывался в стекло. — Ничего, уж ты-то что-нибудь придумаешь, — съязвил я. — Ты прав, малыш, — медленно и тяжеловесно сказал он, — уж я-то что-нибудь придумаю…