Последний шаг

- Привет. Голос тих, нежен, дрожит. Душа замирает испуганным, дрожащим комком внутри, что, кажется, вот-вот взорвется, уничтожит. Ан нет, это дыхание. Опять забываю дышать. И все из-за тебя. Ласковая, снисходительная, чарующая улыбка. Она так идет твоим тонким, бледным, истерзанным губам. Багровая запекшаяся кровь такая чуждая, пугающая – серое фарфоровое личико невинно. Но это дьявольское, потустороннее начало слишком притягательно, точно те рубиновые сладковатые капли кровавого нектара, жгущего горло, мучительно медленно скатывающиеся по бледному острому подбородку, тонкой, изящной шее, худой ключице… О, это незабываемое наслаждение – испивать алое, пьянящее вино с припухших от частых нежно-собственнических поцелуев губ, слизывать, чуть, еле весомо, касаясь кончиком языка бледной, нежной кожи, терпкие холодные струйки, вознаграждаясь за удовольствие твоими умоляющими стонами. Ты дрожишь в моих любящих руках так мило и невинно. Сколько бы не осквернял тебя, врываясь нежно и ласково в твое хрупкое, податливое тело, ты все ангел – чист и возвышен над грязью, развратом и тьмой этого мира. Они не для тебя, не так ли? Как ты извивался подо мной, как кричал! Срывать с твоих губ стоны-хрипы – вот высшая награда, за которую не страшно пасть и в ад. Поверь, вечные мучения – ничто. Сбивчивое, лихорадочное дыхание – продолжение моего, стук сердца, быстрый шумный, - в унисон с моим. Мы одно целое, единица : твои стоны – мои, мой пульс – твой. И лишь румянец, нежно-розовый, как твои искусанные губы, в контрасте с бледным, покрытым испариной лицом. Ты спрашивал меня, почему я так бледен в постели. И неуверенно, застенчиво смеялся: вопрос казался тебе глуп и стыден. А я просто боялся причинить тебе боль, боялся, что ты не реален, всего-навсего сон, такой желанный и сладкий. А сейчас… Все и иначе. Поднимаю руку, медленно, сомневаясь, - еще не верю, что это и правда ты. За что мне такое благословение? Почему ангелы так милостивы? Или коварны… Дар или проклятие? Холодно… Зеркало гладкое и ледяное. Опять не закрываешь окно, простудишься. Ведь больше некому согревать тебя вечерами и ночами: ты никого к себе не подпускаешь. Зверь - запуганный, одинокий, верный… Тепло. Твои пальцы все такие же нежные, мягкие, родные. Я чувствую из даже через стекло. Или же обман? И это тепло лишь игра моего сознания, рожденная терзающими воспоминаниями? Неважно. Ведь сам ты настоящий. Интересно, сколько мы сегодня так простоим? Час? Два? Вчера стояли четыре, но была суббота. А завтра тебе на работу, не ляжешь в 11, будешь весь день клевать носом, и главный редактор опять сделает выговор. Тебе он не нравится: он предвзят, суров, надменен. Любой промах, даже самый незначительный - и выговор. Сколько ты мне жаловался на него на этой неделе? Три раза, четыре? А сколько обижался на меня? Что я прихожу лишь вечером, что всегда молчалив, что не люблю тебя? Это ложь, мой глупыш. Я люблю тебя, люблю, люблю!.. Неужели ты не видишь этого в моих глазах, в моих нежных касаниях?! Пусть нас и разделяет зеркало, но оно ничто. Я здесь, я рядом. Плачешь. Сегодня раньше, чем обычно. Не нужно слез, прошу! Хочу стереть эти теплые, соленые хрусталики с твоих болезненно-бледных щек, смахнуть заботливо кончиками пальцев с пушистых ресниц, прижать ласково к себе и коснуться нежно, любяще сухими губами виска. Как раньше… Ты плакал очень редко. Дважды. Когда умерла мать и когда я сделал тебе предложение. Конечно, это было шуткой: у нас не разрешены такие браки, но разве нам это и было нужно? Мы есть друг у друга и знаем это без всяких штампов и подписей. Ты плакал дважды. Так было раньше. А потом… А потом я умер. Это невыносимо - твои слезы. Больно – я их причина. Скажи, если я уйду, тебе будет легче? Если я отпущу тебя… Но отпустишь ли меня ты? Ты меня не слышишь. Не знаю почему, чья эта шутка: дьявола или Бога. И поэтому я не могу спросить тебя. Но зато я тебя слышу, слышу твои мольбы остаться, не уходить, не бросать тебя одного. Ты меня не отпустишь, знаю. А ты знаешь, что я вернусь. Всегда. И снова будут слезы. И вновь я захочу сбежать, только чтобы не видеть твоей боли, страданий, чтобы не тревожить опять живую рану. Но потом ты уснешь, и на следующий день, вечером, все повторится. Мы причиняем друг другу лишь боль. Но круговорот страданий не в силах прервать никто. Боимся. Боже, дай сил хоть одному из нас сделать этот чертов последний шаг! *** - Пойдем, Алиса. Рыжеволосая девушка в последний раз всхлипывает и, смахнув с длинных черных ресниц остывшие на холоде слезы, позволяет брату себя увести. Я помню её. Вы, кажется, вместе работали в редакции. Да, точно, Алиса…Селезнева. Ха, а у ее родителей явно было чувство юмора. Интересно, а что будет на главной странице вашей газеты завтра? «Местная школьница стала победителем всероссийской олимпиады школьников по обществознанию» или «Заместитель главного редактора покончил с собой, выпив смертельную дозу антидепрессантов»? Хоть бы первое. Не хочу, чтоб журналисты очерняли твоё чистое имя своими грязными домыслами и недорасследованиями. Ну что ж, ты сделал последний шаг. Пора и мне уже...обернуться. - Привет. Улыбаешься.