Планер

Это было ошибкой. Все, что ты можешь твердить себе день ото дня, ночь за ночью, во сне и наяву: это было неправильно, жалеть не о чем. Просто забудь. Вычеркни из памяти, как будто этого и не происходило. Просто какая-то нелепица. Когда ты признаешь даже в душе, что ошибся, что не сделал того, что должен был, все вернется на свои места. Так тебе кажется. Вот только разум не дает покоя, терзает страшными снами и странной, острой реакцией на совершенно обыкновенные слова. Терзает воспоминаниями, граничащими с бредом воспаленного мозга — настолько истово ты отрицаешь свое же прошлое, настолько тяжело тебе смириться со своими действиями, продиктованными тебе не здравым смыслом, а чем-то еще. И ты никогда не сможешь себе признаться, чем. Дождевые капли, барабанящие по темной деревянной крышке, играют на твоих нервах неведомую сонату, и ты закрываешь глаза, зажимаешь ладонями уши, лишь бы не слышать, не понимать, что шепчет тебе музыка ливня, отскакивая от камней дороги, асфальта, людей — в твою сторону, в глаза. Виновен, шепчут они вместе со стуком сердца. Виновен. Виновен. Рафаэлло отлично помнит первый свой день в качестве младшего наследника семьи Ферреро. До сих пор, стоит ему закрыть глаза, перед мысленным взглядом встает поместье — мрачное, красивое здание, открывающееся ему из окна странной, дорогой, но ужасно удобной машины. Мальчишки в его возрасте знают, как выглядят хорошие автомобили, но эта... Впрочем, она соответствует ее хозяину — высокому, смуглокожему мужчине двадцати лет с громкой фамилией, приводящей в трепет весь Лос-Анджелес. Ферреро. Тот самый итальянец с темными глазами, что держит руку на пульсе всего города — Ферреро. И он, Рафаэлло, теперь тоже — Ферреро. От этого аккуратного, ухоженного, но жутковатого здания в стиле ампир веет старыми тайнами, и, когда дверь Порше открывается, мальчишка едва не вываливается на дорогу, неловко вылезая из машины и пытаясь одновременно взглядом охватить сразу все. Огромный английский парк, изящные окна, высокие арки... Это все кажется ему слишком чужим. Новоявленному Ферреро всего одиннадцать, и он не может оценить в полной мере глубину того, что происходит. Это шутка, кажется ему; скоро он вернется домой, к сестре, к друзьям во двор, а вся эта сказка про то, что он — кузен вот этого мужчины с жестким взглядом, просто растворится, словно дым. Он хочет этого. Хочет, потому что видит взгляды, полные неприязни — так смотрит на него девочка едва ли старше его, стоящая на крыльце и хорошенькая, словно кукла; она презрительно фыркает и убегает куда-то внутрь дома; видно, что она — настоящая принцесса здесь, избалованная и капризная. Так смотрят на него слуги — как на еще одну свалившуюся в дом проблему. Рафаэлло не понимает, что он здесь делает. Ронднуар — так зовут того, кто привез его сюда, это он тут главный — наклоняется и тихо говорит, что бояться нечего. Чуть подталкивает вперед; Рафаэлло не успевает заметить, как это происходит, но презрение в глазах слуг сменяется равнодушием. Это все странно. На ступенях сидит еще один человек, очень похожий на Ронднуара, и он странно улыбается, разглядывая Рафаэлло. Незнакомцу лет двадцать, наверное; судя по всему, он — брат Ронднуара, а, значит, его кузен. — Так ты — наш кузен, — он поднимается, внимательно разглядывая сверху вниз ребенка перед ним. Тот кивает и тихо, вежливо здоровается. — Дядя писал о тебе и велел тебя найти. — Мой отец? — на всякий случай уточняет Рафаэлло. — Да, твой отец. — А где он? Взгляд теплых глаз переключается на спутника Рафа; Ронднуар, кажется, пожимает плечами и спокойно добавляет: — У меня не было времени ему сообщить. — Сообщить — что? — Мальчишка испытывает желание удрать отсюда, но вместо этого внимательно смотрит на нового знакомого. Ну, почти знакомого. — Об этом — позже, — вместо ответа произносит тот, отступая на пару шагов, чтобы пропустить Рафаэлло в дом. — Проходи. Раф, да? — Да. — Роше. Чуть склонив голову, Рафаэлло некоторое время удивленно смотрит на собеседника, а потом улыбается ему — открыто и тепло. — Мне очень приятно, Роше. Известие о смерти отца Рафаэлло переносит стоически — в конце концов, он его не видел ни разу в жизни. Другое обидно: ему запрещено видеться с сестрой и даже думать о ней; и Рафаэлло вынужден привыкать к новому дому, новым законам и правилам. А правил десятки. Дома можно общаться только по-английски, если в помещении больше двух людей, никакого итальянского. Когда Ронднуар ведет переговоры, нельзя появляться в восточном крыле поместья; по вечерам он иногда бывает зол и даже жесток, и его стоит остерегаться. Когда Гарден чего-то просит, отказывать опасно — девчонка капризна и истерична, и она единственная, кто не стесняется ткнуть Рафаэлло носом в вопрос, который деликатно обходится прочими обитателями дома — его, Рафа, статус. Приходясь единокровным братом Гарден, он не имеет таких прав, как она — всего лишь внебрачный ребенок. И Гарден не стесняется давить на это, когда требует от брата исполнения своих капризов. Ругань и свары в доме запрещены: Ронднуар не любит шум и способен потом отчитать, даже не поднимая голоса, но так, что Рафаэлло захочется сбежать отсюда подальше. Далеко из дома уходить нельзя, а, если и можно, то только с личным телохранителем — они не хотят проблем для клана, они не хотят, чтобы его поймали и использовали против интересов семьи Ферреро. Семья превыше всего. И он ни в коем случае не должен привлекать внимание. Он должен предоставить свою жизнь старшим. Свободы практически не остается; оставшиеся её крохи Рафаэлло тратит по-своему. Оставшись в одиночестве, он спешит скрыться из дома — уходит с учебниками и тетрадями в парк. Все, что он может — это блестяще учиться, чтобы хоть как-то оправдать те надежды, которые на него возлагают, чтобы отплатить за вложенные в него старания братьев. Точнее, брата. Ронднуару все равно. А Роше — Роше знает, как подбодрить и утешить, в какой школе учиться лучше и чему стоит обучаться юному Ферреро. Два кузена очень скоро находят общий язык, и именно Роше становится лучшим другом для Рафаэлло, становится примером, которому подросток старается соответствовать. Он всегда спокоен, он решает вопросы крайне деликатного характера легко и без скандалов. И, уж конечно, Роше никогда не сделает ничего, что бы опорочило его честь. Это кажется странным: их семья по уши увязла в преступлениях, а они еще и кодекс какой-то соблюдают. Рафаэлло привык к творящемуся вокруг безумию: аккуратным допросам полицейских, разговорам о больших партиях наркотиков, провозимых через границу (Ронднуар почти ласково называет его товаром), постоянным визитам ярко накрашенных девушек, неизменно строящих старшим братьям глазки. Он привык ко всему — но вот эта честь Роше заставляет его уважать брата с каждым днем все больше и больше. Роше никогда, ни за что не убьет ребенка, женщину или невиновного. И убийцу к ним не подошлет, считая это бесчестным. Роше не опустится до издевательства и унижения пленника, кем бы этот пленник ни являлся. И, уж конечно, он никогда не предаст. Дело совсем не в кодексе семьи — будь так, Ронднуар вел бы себя иначе. Дело в самом Роше, надежном и спокойном, что бы ни случилось. Гарден часто смеется, называя его бесхребетным и слабым. Радуется, что тот не стал главой семьи; Рафаэлло в такие моменты с трудом напоминает себе, что он должен оставаться спокойным, чтобы не разочаровать никого, но иногда терпение лопается — подросток же — и он убегает прочь, в парк, в крошечную беседку у пруда, в которой и проводит время, пока не успокоится. Отвлекается на уроки, на что-нибудь еще, лишь бы не думать. И он знает: всегда придет его самый любимый из братьев, Роше, чтобы просто побыть с ним и сказать что-то, что приведет мысли и душу в порядок. — Мерзкий ублюдок! — шипит сестра, швыряя ему в лицо какой-то книгой. Рафаэлло вздрагивает, закрывая глаза, но не уворачивается. — Ты еще хуже Роше! Ненавижу тебя! Лучше бы ты умер, а не отец и дядя! Ненавижу! Всхлипнув, Гарден разворачивается и исчезает в своей комнате. Раф так и остается стоять, бездумно глядя в пространство перед собой; слова сестры эхом отзываются у него в ушах. В голове — пустота; он сам не замечает, как проходит мимо комнаты брата и не слышит его оклик. Ноги сами несут его прочь из дома, и даже не в беседку, как обычно, а на холм — подальше от всех. Солнце слепит глаза; Рафаэлло не обращает внимания. Подстелив пиджак, ложится на траву и смотрит в небо; он не хочет думать о том, что сказала ему Гарден. Он старается, старается быть полезным семье, но ненависть сестры и презрение Ронднуара только угнетают все больше и больше. Он уже жалеет, что сестру и его разъединили после смерти матери. Он не нужен здесь — всего лишь еще один из потомков, младший, вряд ли способный получить хоть что-то - в том числе уважение. — Не отвлекаю? — Роше появляется неожиданно, и Рафаэлло чуть задирает голову, оглядывая своего брата снизу вверх. — Да нет, не очень. — Учитывая, что обзор получается как бы вверх ногами, зрелище презабавное, но Рафаэлло удерживает смешок. — Я, как видишь, не очень занят. Что-то случилось? — Пожалуй, нет, — Роше садится рядом с ним, и тот поднимается на локтях, уже нормально осматривая брата. — А у тебя? — Ничего особенного. Пауза. — Я слышал, что она тебе сказала. Не воспринимай всерьез. Рафаэлло молчит, вновь ложась на пиджак. Потом, подумав, произносит: — Она в чем-то права. Я не нужен вам. — Рафаэлло... — Не надо утешений, хорошо? Я не ребенок. Судя по тихому хмыку, Роше в этом сомневается, но не спорит. Что он точно выучил — с Рафаэлло спорить бесполезно. — Я тебе принес кое-что, — вместо этого произносит он, и Рафаэлло переводит на него взгляд. Сверток, который кладет ему на колени Роше, кажется, содержит в себе что-то очень хрупкое; осторожно садясь, Рафаэлло проводит пальцами по оберточной бумаге и несколько удивленно поднимает взгляд. — Открой, — просто говорит Роше, и Рафаэлло слушается. Бумага неохотно, с хрустом, выпускает на свободу то, что скрывает. Пальцы Рафаэлло касаются гладкого дерева аккуратной модели, и он удивленно заглядывает Роше в глаза. — Самолет? — Планер, — поправляет Роше, но Рафаэлло не видит разницы. Модель в его руках — как настоящая модель старинного самолета, послушного ветру. — Такие не стоят на полке. А летают. Смотри. Он аккуратно берет из рук брата игрушку и поднимает ее в воздух, осторожно запуская в полет. Рафаэлло удивлен — почему именно простой и деревянный? Он прекрасно знаком с любовью Роше к дорогим вещам... — Он естественнее, — словно отвечает на его мысли кузен. — Смотри, как он летит — подчиняясь только ветру. Все эти моторные игрушки подчиняются больше тому, кто управляет ими — а этот полностью свободен... Смотри, как он чувствует ветер. Рафаэлло смотрит. И правда — бело-голубая игрушка плавно скользит вниз, подхваченная ровным, спокойным ветром, доверяясь ему — то взлетает вверх, то мягко планирует вниз, пока не садится в мягкую траву и не замирает там, словно ожидая — ты меня запустишь вновь? Запусти. — Запустить хочешь? — Хочу. Рафаэлло поднимается, сбегает вниз по холму, ловко подхватывая самолет. Возвращается к брату, пытается запустить планер так же легко, но игрушка неизменно летит в землю. Вздохнув, Роше поднимается и показывает, как лучше встать. Исправляет ладонями положение рук, тихо объясняет: — Не так, выровняй руку. Параллельно земле. Не пытайся вынудить его лететь — он полетит сам, просто доверься ему — он не подведет. Жди ветра — слишком резкий и сильный ветер унесет его высоко, но потом разобьет в клочья. Ветер должен быть надежным и легким, чтобы ему мог поверить твой планер. Давай, учись. И получается. Получается не с первого раза; Роше поправляет его, и они весь вечер стоят на холме, пока, наконец, у Рафаэлло не выходит запустить крошечный самолет так, как надо, и красивый планер не летит вниз, мягко лавируя между потоками воздуха. Всю ночь Рафаэлло снятся самолеты, небеса и холмы, в которых он летит, направляемый чьей-то уверенной, теплой и такой знакомой рукой. В возрасте пятнадцати лет его отправляют учиться в частную высшую школу, и он не сопротивляется: они с семьей все равно будут созваниваться и переписываться. Рафаэлло не волнует, что происходит в городе без него: он все еще не влезает в дела семьи, считая, что пользы все равно не принесет, а вот вред — вполне возможно. Три долгих года он находится вдали от Роше; по правилам школы он не может вернуться домой, и все, что ему позволено - это звонки по телефону и через Интернет, короткие сообщения и обмен фотографиями — Рафаэлло всерьез увлекается поиском красивых мест и их запечатлением. Роше же все равно не обратит внимания, поэтому нужно ему указать, куда смотреть, так? На его полке всегда стоит маленький планер, и друзьям Рафаэлло не объясняет, что это за игрушка. Она имеет значение только для них двоих. Столь же неизменна, как планер на полке, еще одна деталь в жизни Рафаэлло: подарок главы семьи, Ронднуара, на пятнадцатилетие. Именно тогда он, проявив невиданное внимание, дарит Рафаэлло ему яркую ленту из алого шелка. Просто завязывает на шею, затянув узлом и оставив концы свободно болтаться. «Подходит к твоим глазам», —равнодушно роняет он между делом, и с тех пор Рафаэлло ни разу не появляется на людях без этого своеобразного галстука. Как смеется Рафаэлло, зато его теперь ни с кем не спутать в толпе. Роше, странно фыркнувший на этих словах, вызывает у него удивление, да и только. Школа, помимо множества наук, позволяет Рафаэлло заняться хобби. Вышеозначенную фотографию он выбирает сразу; выбирает также и фехтование с музыкой. Просто так, для себя — хочется почему-то, а отказывать своим желаниям, если они никому не вредят, он не привык. Впрочем, по настоянию старшего брата приходится взять еще и стрельбу с борьбой: «члену семьи Ферреро положено уметь защитить себя». Он и не спорит. Поразительным образом его хватает на все: и на учебу, и на занятия — он и не замечает, что меняется внешне; и, спустя три года, возвращается домой совершенно другим человеком. Внешне. Когда он выходит из собственной уже машины, Гарден, играющая во дворе со своим доберманом, смотрит на него во все глаза; приветственно махнув сестре, он проходит в дом — и не успевает ничего сказать, как его ловит в объятия Роше. — С возвращением, — тихо шепчет на ухо он, и Рафаэлло улыбается. Дома. А дома все иначе. За Гарден женихи встают в очередь, а она, как заправская принцесса, отшивает их; ее место в клане — добыча информации и самые хитроумные ловушки для врагов. Семья ввязалась в войну с семьей Форрест, и Рафаэлло с его виртуозной дипломатией как нельзя кстати в попытках привлечь сторонние кланы в игру. Ронднуар, кажется, стал еще более жестоким и вспыльчивым: теперь при виде Рафаэлло он то и дело выдает какую-нибудь колкость, словно стараясь задеть побольнее, только не выходит — во время учебы Рафаэлло тоже время зря не терял и научился многому. Терпение, например, он отточил до пределов возможного. Когда твой сосед по комнате обладает сотней дурных привычек, из которых курение — милейшая, учишься выносить любые превратности судьбы с честными понимающими глазами. Мандерли, его единокровный брат, найденный, как и Рафаэлло когда-то, в одной из семей, теперь вовсю пользуется новым положением и практически живет в клубах. Рафаэлло не понимает этого, а потому не лезет; однако, судя по всему, у них с Ронднуаром некое подобие... дружбы? Этого Рафаэлло до конца не понимает, но то, что Ронднуар считает брата своей собственностью, видно невооруженным взглядом. А Роше... Роше ведет большую часть дел семьи, но при этом всегда выкраивает время, чтобы повидаться с ним. Как выясняется, Роше прекрасно фехтует; они часами торчат в тренировочном зале и расходятся, неизменно довольные собой и друг другом как противниками. Роше часто зовет Рафаэлло к себе после тренировок, чтобы сделать ему массаж, и Рафаэлло редко отказывается: теплые руки брата быстро прогоняют любую боль, оставшуюся после тренировок. Иногда, правда, почему-то движения брата кажутся ему несколько... необычными, но они всегда кстати, да и ему, наверное, просто кажется. Они часто и много разговаривают, когда свободны от дел. Вместе хохочут над школьными похождениями Рафаэлло, вместе читают что-нибудь, очень любят играть вдвоем: Рафаэлло - на скрипке, а Роше — на пианино. Им нравится быть вместе, и Рафаэлло трезво понимает — ему хорошо дома только потому, что здесь есть брат, всегда принимающий его и всегда готовый сказать что-нибудь хорошее. Нет, конечно, иногда все бывает наоборот, и Роше приходит к Рафаэлло после неудачной сделки. Тогда уже его приходится расслаблять и развлекать, лишь бы не дать думать о грустном. Никто более в семье не является настолько близким для них. Настолько... Родным. — Пина Колада, сеньор Ферреро? — участливо спрашивает официант, и Рафаэлло снимает с подноса сладкий, легкий коктейль, ловя на себе взгляд брата. — Благодарю, — улыбается он в ответ, и официант исчезает. Роше занят какими-то переговорами, но его взгляд сегодня кажется Рафаэлло странным — словно бы брат вздумал на нем рубашку спалить, честное слово. К чему это он? Гарден кружится в танце с каким-то красавцем, Мандерли, плюнув на всех, тихонько напивается у барной стойки, решив, что сегодня не его день: он едва не сорвал переговоры, не сдержав свое ехидство, и Ронднуар спустил на него собак, что называется. Роше... Роше общается с русскими, предлагая им сотрудничество, но Коркунов и Бабаевский упрямятся, последний еще и ненавязчиво сватает свою дочку, красавицу-балерину, за Ронднуара. Наивный. Ни до чего не договорившись, оппоненты расходятся, и Роше подходит к Рафаэлло сзади, тихо произнося: — Скучно? — Еще как. Он не видит улыбку брата — тот стоит рядом с ним, и они оба делают вид, что крайне увлечены фокусами выступающей у них сегодня труппы. Он не видит — но чувствует. — Как ты смотришь на небольшую шалость? — спрашивает Роше, и Рафаэлло еле заметно улыбается. — Если мы уйдем отсюда, Ронднуар нас четвертует. — Ну и что? Зато нам не будет скучно. — Тебе скучно? — До смерти. — Тогда это проблема. Они переглядываются — и тихо фыркают, представив лицо Ронднуара. Рафаэлло залпом допивает коктейль — уже третий за сегодня — и с улыбкой спрашивает: — Что, мой мудрый кузен, ты уже выработал план по побегу с самого скучного из всех скучных приемов в этом мире? — Прогуляться не желаешь? Роше еле слышно бормочет себе план под нос, и Рафаэлло запоминает. Они по шагу аккуратно побираются к выходу, каждый со своей стороны; Ронднуар точно убьет, если поймет, что они делают, но обоим хватает азарта невинно улыбаться брату, когда тот обращает свое внимание на них. И, как только на сцене раздается хлопок, и туман окутывает исчезнувшего волшебника, оба ныряют в дверные проемы, зная, что слуги их не сдадут. Они бегут по разным лестницам. Рафаэлло съезжает по перилам, Роше сбегает вниз; они не видят друг друга, но легко предсказывают действия. И встречаются внизу, в их беседке; хохочут до слез, вспоминая, как смотрел на них с подозрением Ронднуар. Роше щекочет Рафа, им весело и хорошо, какая-то шуточная перепалка, какая-то болтовня ни о чем. Уже и гости разъехались, и им снова приходится бежать — Ронднуар, обозлившись, идет их искать. Известными только им ходами они проскакивают в дом, и Роше доводит Рафаэлло до его комнаты, они смеются — только тихо, Рафаэлло утыкается лицом в плечо брату в изнеможении, пытаясь перевести сбитое дыхание... Происходящее дальше его разум воспринимать почему-то не может. Рафаэлло не успевает понять, как все происходит. Все становится понятнее некуда: странные намеки кузена, необъяснимые взгляды, более личные касания, чем подразумевают отношения двух родственников. Тот странный массаж, когда Роше позволял себе, кажется, на одну тысячную больше нормы. Возможно, это вина алкоголя, возможно, чего-то еще, но — его прижимают к стене, не давая ни шанса вырваться, не позволяя даже дотянуться до двери, чтобы попытаться скрыться в собственной комнате. Роше сжимает его руки мертвой хваткой, не позволяя сопротивляться, он не церемонится — Рафаэлло едва успевает заметить странный огонек в глазах перед тем, как кузен впивается в его губы, выбивая дыхание из груди и начисто отшибая сознание. Звенящая пустота в голове не дает возможности понять, что здесь творится. Он даже не пытается освободиться, не пытается сопротивляться; когда язык скользит по губам и дальше, вглубь, принуждая отвечать, у юноши подкашиваются колени, и только тогда Роше отпускает его руки. Отпускает, чтобы подхватить за талию, привлекая к себе; Рафаэлло задыхается, осознав близость, осознав, что он не может остановиться, не может перестать целовать в ответ. Он не осознает, что руки свободны; ладонь сжимает волосы кузена, вторая беспорядочно скользит то по плечу, то по спине, и ни одна, ни одна из них не пытается оттолкнуть Роше. Это пламя принадлежит не только его брату — оно медленно перетекает с жадным поцелуем к Рафаэлло, стекает вниз — и сворачивается горящим узлом внизу живота, заставляя изнывать, льнуть, ластиться, словно к хозяину. Он отстраняется всего на долю секунды, чтобы тихо выдохнуть в губы: — Прекрати, нас увидят!.. Тихое, раздосадованное рычание становится ему ответом, но Роше не собирается останавливаться — снова целуя, он нашаривает ручку двери и проталкивает туда Рафаэлло, пинком захлопывая ее так, что, наверное, на первом этаже посуда со шкафа посыпалась. Плевать на посуду. С хлопком двери, похоже, у Роше отказывают последние тормоза. Ладонь забирается под белую рубашку, Рафаэлло выдыхает и зажмуривается, невольно проводя ногтями по спине кузена, и Роше тут же отшвыривает его от себя. Рафаэлло едва успевает удивленно ахнуть, ощутив внезапный холод — он сделал что-то не так? — как под спиной оказывается его собственная кровать, а над ним — Роше собственной персоной, и вновь — пламя. Так неудобно раздеваться, да и он тщетно пытается сохранить на себе хоть какую-то одежду — Роше пресекает эти попытки, даже не задумываясь. Рафаэлло пытается поймать воздух губами, коего перестает хватать, как только Роше разрывает поцелуй и склоняется к шее, покусывая белую кожу, оставляя на ней темные следы, которые тут же жадно зализывает. От разума не остается никакого следа; распрощавшись с хозяином из-за абсурдности и невозможности контролировать ситуацию, тот удирает, бросая его наедине с Роше и сводящим с ума жаром, который медленно распространяется по телу, распускаясь огнем там, где кожи касаются такие же горячие пальцы. В одежде тесно, жарко; когда Роше ловко расправляется с пуговицами на рубашке, откидывает в сторону ее вместе с жилеткой, юноша выдыхает свободнее. Впрочем, алую ленту он не снимает; вместо этого скользит вниз по шее, оставляя на ключице укус, затем ниже, прихватывает зубами сосок, заставляя Рафаэлло запрокинуть голову с тихим выдохом. Язык мечется по пересохшим губам, Рафаэлло и вовсе не понимает, как получилось, что он прижимает одной рукой голову Роше к своей груди, пальцами второй судорожно расстегивая рубашку, практически вырывая пуговицы с мясом. Роше освобождается, приподнимается на коленях, чтобы стряхнуть с себя мешающие тряпки — и тут же нетерпеливо склоняется вновь, чтобы укусить за сосок, заставив Рафаэлло вскрикнуть и оставить на плечах Роше несколько царапин. — П-прости!... — выдыхает Рафаэлло, но по губам склонившегося над ним Роше скользит лукавая улыбка. Его плечи вздымаются от тяжелого дыхания, руки нетерпеливо расправляются с белыми брюками и бельем, оглаживают с жадностью обнажившиеся бедра, заставляя Рафаэлло сжимать ноги. Ладонь ловко ныряет под колено, пробирается между ног, гладя, заставляя открыться, и Рафаэлло со стоном сдается. Разумеется, обезумевший Роше не собирается упускать такую возможность. Лизнув уже второй сосок, он скользит вниз, жадно гладит бедра, ноги, пока язык изучает живот, и пламя только расцветает сильнее, когда его дыхание обжигает кожу все ниже, ниже... Рафаэлло пытается поймать его, но Роше поднимает голову, и всякие слова застревают в горле. Так, наверное, чувствует себя кролик перед светом фар поздней ночью, парализованный и не способный ничего сделать со своей участью; но вряд ли хоть одному кролику в мире было и вполовину так хорошо от своего бессилия. Голова опускается вновь, и Рафаэлло захлебывается собственным стоном, когда чувствует теплые, мягкие губы, обнимающие его плоть с невероятной нежностью, язык, скользящий по всей длине, ритмичные движения ладони у основания. Это надо прекратить. Это неправильно. Они родственники. Нет. Нет-нет-нет. Надо сказать, чтобы он прекратил. — Не останавливайся... — вместо этого шепчет Рафаэлло в полузабытьи, закусывая затем руку — нельзя, чтобы их услышали. Впрочем, Роше замедляется, и Рафаэлло изнывает — нет, этого слишком, слишком мало. Снова стон, за ним еще один — и больше Роше не останавливается. На плечах кузена царапин все больше — волны жара и удовольствия поднимают Рафа на лопатки, вынуждают хвататься то за плечи, то за мягкое покрывало, сжимать руки до белых костяшек. Когда остается совсем чуть-чуть, Роше неожиданно отстраняется, вызывая разочарованный стон — и поспешно стаскивает брюки, путаясь в молнии, ремне — не до них сейчас. Беглым взглядом он окидывает комнату. На прикроватном столике во время того массажа должно было остаться масло; не совсем то, но выбирать не приходится. Рафаэлло немного испуганно распахивает глаза, но Роше тянется вниз, ловя его губы поцелуем. Не таким обжигающим, более нежным — это пока. — Не бойся, — тихо шепчет он, и у Рафаэлло не остается выбора. Он подрагивает, но вынуждает себя расслабиться, когда влажные от масла пальцы скользят между его ног, у входа. Он почти всхлипывает, чувствуя проникновение, судорожно впивается в плечи пальцами, кусает Роше за язык, вызывая тихий смешок. Роше не дает ему свести ноги вновь, да и куда уже деваться? Свободная рука Роше подхватывает его под поясницу, и Рафаэлло сам тянется навстречу, лишь бы чувствовать тепло уже ставшего родным тела. Стоит отстраниться, — и ему становится холодно; вскоре первая боль отступает, и Рафаэлло уже сам двигается на пальцах. Ему плевать на боль; он хочет больше. И он получает это. Колени мягко ложатся на чужие плечи. Рафаэлло шипит от боли, почувствовав Роше в себе — слишком много, слишком чувствительно, слишком... Ему не дают отстраниться — Роше держит крепко, жадно, глубоко целует, медленно двигается, позволяя привыкнуть. Рафаэлло захлебывается от сумасшедшего коктейля новых ощущений, жмурится, невольно кусается, лижется, словно зверенок, обезумевший, сбитый с толку и не понимающий, что происходит. Роше заставляет его снова вспомнить о желании, мягко проведя ладонью по плоти, чтобы тут же обхватить и заскользить по стволу рукой, вызывая новые стоны: уже удовольствия, а не только боли. Боли не должно быть. Не сегодня. Не сейчас. И она, словно почуяв, что лишняя здесь, отступает. Уходит. Тихий, хриплый шепот на ухо, когда поцелуй разорван — что-то теплое, про мягкую кожу и кокосовый запах, про запутавшуюся в кудрявых волосах красную ленту. Изгиб спины, приоткрытые губы, царапины на светлой и смуглой коже, цепочки следов на шее и ключицах. Пламя нарастает. Юноша чувствует, как оно полыхает внутри обоих; глухие стоны Роше, его Роше, куда-то в шею, в горло, его, Рафаэлло, почти невинные поцелуи в плечо. Крепко обнимающие плечи и спину ноги. Запах шоколада. Переплетенные пальцы. Свободная ладонь нежно касается смуглой кожи на щеке. Так похоже на взлет. Взлет над пропастью на планере. Когда можно просто парить. Они засыпают вдвоем, обнявшись. Точнее, спина одного прижата к груди второго; и тот, второй, словно пытается руками, телом закрыть первого от всего мира, оставить себе и никому никогда не отдавать. Все, что нужно, уже сказано. И будет сказано еще не раз. Как ни странно, необходимости скрываться нет. Чего они ожидали? Ферреро — их семья, и что-то прятать бесполезно: они слишком хорошо знают друг друга, потому достаточно просто не афишировать, и все будут довольны. Рафаэлло не задается вопросом, что это за отношения такие. Он не идиот и трезво осознает, что Роше — единственный, кто способен его понять и принять, кто никогда не ткнет носом ни во внешность, ни в происхождение. Их обоих все устраивает: едва заметные касания ладоней на публике, как можно более незаметные попытки прокрасться друг к другу в комнату, горячие объятия и теплые, свежие рассветы. Вот только не все довольны их счастьем. Роше и Ронднуар теперь ругаются чаще. Рафаэлло часто слышит скандалы, когда проходит мимо комнаты Роше; Ронднуар тихо шипит, что-то доказывая брату, а Роше устало отмахивается, мол, не надо мне тут доказывать, что я идиот. Гарден, кажется, все равно. А Мандерли... Мандерли начинает тихо ненавидеть Рафаэлло, и тот совершенно не понимает, чем не угодил младшему брату. А выясняется все просто. Роше задерживается после очередного мероприятия, на которое его заслал Ронднуар. Рафаэлло сидит в гостиной, поджав ноги в кресле и положив на них книгу — что-то читает, хотя, похоже, не слишком внимательно: он с тихим раздраженным стоном перелистывает страницу назад, тщетно пытаясь вспомнить, о чем речь шла только что. По привычке он наматывает ленту на палец — и вздрагивает, когда его мягко берут за руку, чтобы выпутать пальцы из алой паутины. — Роше?.. — Он собирается, было, обернуться с улыбкой, потянуться к губам, как всегда, но неожиданно более низкий и тихий голос отвечает: — Нет, не Роше. Чертыхнувшись про себя, Рафаэлло высвобождает руку и снова утыкается в книгу, словно потеряв интерес к реальности. Однако Ронднуар и не думает успокаиваться. По спине Рафаэлло пробегает холодок, когда прохладные пальцы проводят по шее. — Не надо, — одергивает его Рафаэлло, но пальцы не останавливаются, и тогда он раздраженно хлопает книгой и встает, собираясь уйти. Черта с два. Его ловят сзади — Ронднуар быстро обходит кресло и прижимает его к себе. Рафаэлло вздрагивает вновь, когда понимает, что тот имеет вполне очевидные намерения, уткнувшиеся ему в копчик. — Отпусти меня, — спокойно произносит он, глядя перед собой и игнорируя чужие руки, исследующие его тело. — Ты не имеешь права. — Ты — Ферреро, мальчик, — пальцы проводят по алой ленте. — Значит, я имею право, дорогой мой кузен. — Убери руки, я сказал! — Потеряв терпение, Рафаэлло вырывается, но Ронднуар реагирует моментально — и, разворачивая в своих объятиях, целует его. Алая лента вспыхивает рыжим светом, ловя на себе отблески пламени камина — Раф вырывается и с силой, с размаху впечатывает кулак в холеную щеку Ронднуара. И отлетает на несколько шагов, переводя дыхание и успокаивая пульс, со злостью глядя на брата. Смуглая кожа медленно темнеет от приливающей к щеке крови. Рафаэлло тихо, резко выговаривает брату на итальянском; Ронднуар касается щеки — и, словно дикий зверь, рычит, игнорируя монолог, бросается на Рафаэлло через гостиную, прижимая его к стене. — Я сказал, прекрати! — Рафаэлло вырывается, пытается освободиться. Кусается и пинается, а Ронднуар почему-то не останавливается, не слушает, держит крепко — потом наверняка будут синяки. — Он сказал тебе отойти. Холод, звучащий в голосе Роше, едва не парализует Рафаэлло. Ронднуар останавливается и ухмыляется, глядя брату-близнецу прямо в глаза. — Ты забыл свое место, брат. Я — глава клана; и он принадлежит мне. Как и ты. Исхитрившись, Рафаэлло умудряется вырваться и отлетает в сторону. Роше стоит прямо, не двигаясь; скрестив руки на груди, холодно изучает брата. — Тебе никто не принадлежит. Раф, ты в порядке? — Да, — поспешно отвечает Рафаэлло, поправляя одежду. — Только прикоснись к нему еще раз, — тихо, спокойно продолжает Роше. В глаза ему Рафаэлло смотреть сейчас боится — редко его выводили из себя до такого состояния. — Только прикоснись — и я убью тебя. — Убьешь брата? — фыркает недоверчиво Ронднуар, выпрямляясь. Несмотря на расхристанный вид, он держится гордо. — Тогда что ж ты меня сейчас не убьешь? Я не собираюсь останавливаться. Он — мой. Роше улыбается. Мягко, жутко. Страшно. Холодно. Рафаэлло пытается что-то сделать, пытается сказать, что не надо этого делать. Ферреро слушают только себя. Они действуют одинаково — одновременно выхватывают оружие, одновременно наводят друг на друга пистолеты. Одновременно щелкают предохранители, все происходит за долю секунды... Выстрел. — ....реро Ронднуар объясняет гибель брата-близнеца несчастным случаем... — ...Полиция разыскивает лидера семьи Ферреро по подозрению в убийстве... — ...Официально корпорация семьи Ферреро переходит во власть Ферреро Гарден... — ...Похороны будут проведены в соответствии.... Радио, телевидение — все кричат об одном, и никто не знает правды. Никто, кроме семьи, а семья не имеет права выдавать своих. Как бы ни хотела. Ты не можешь спать без лекарств. Каждую ночь от твоих рук погибает Ронднуар. Каждую ночь ты обнимаешь Роше. Чтобы избавиться от снов, ты горстями пьешь таблетки. Когда ты не спишь, тебя навязчиво преследуют мысли о деревянных самолетах, ветрах и скалах. Ты ищешь Ронднуара, но не затем, чтобы отомстить, нет. Это было бы слишком... Слишком легко. Ты больше не смотришь на мир наивными глазами ребенка. Ты — убийца семьи, ты — дипломат, ты — правая рука нового лидера. Твой мир лишен крыльев, неба и спокойствия, твое дело — оберегать честь фамилии. Чувства? Глупости, что это за блажь. Собой ты становишься редко. Когда выдаётся свободный день, ты долго сидишь у мраморной плиты, теребя в руках два цветка, словно боясь расставаться с ними. Ты говоришь — тихо, много, что-то рассказываешь, смеешься, пусть и не встречаешь ответного смеха. Что-то сбивчиво доказываешь, заглядывая в золотистые глаза на фотографии. Рассказываешь про новые модели планеров, что обязательно их принесешь, что обязательно еще сыграешь на скрипке. Что все еще будет. Обязательно, когда-нибудь, но оно будет, и именно с вами. Ты говоришь. Много. Долго. А потом тихо признаешься после некоторой паузы, что не можешь спать. Что просыпаешься каждый раз от звука выстрела, сколько бы лекарств ни выпил накануне. Что зовешь по ночам, а днем не чувствуешь ровным счетом ничего. Что тебе хочется лететь. Над пропастью или полями, но лететь. А ветра нет, и взлететь не получится. Ты можешь говорить все это только одному человеку. Тому, кто лежит здесь, в саду, рядом с беседкой. Тому, кто всегда и все поймет, как бы далеко ни находился. Он не может ответить, но он поймет. И, наверное, простит за то, что ты не успел его оттолкнуть и взять пулю на себя. Наверное. Однажды. Может быть. Когда слова заканчиваются, ты опускаешь голову, слушая шелест деревьев. Уже давным-давно вечер, и в доме пусто и тихо, туда не хочется идти. Не к кому больше. Ты молчишь, а потом встаешь, что-то беззвучно шепнув одними губами и кладя на каменный памятник цветы. А потом разворачиваешься и уходишь, не оборачиваясь, сутулясь под весом тени надгробного памятника на твоих плечах. Там, под холодной плитой, под темными досками черного дерева, рядом с Роше лежит простая деревянная игрушка. Планер должен остаться с его единственным хозяином. «Спокойных снов, мой ветер».