We are... one?

Говорят, что у людей с ледяными глазами тёплое сердце. Уверен ли в этом я? Ну да, порой верил в эти слова, позволял себе забыться, а потом чувствовал прикосновение слишком холодных рук твоих и понимал, что сердце твоё такое же — ледяное. Взгляд был холодней, чем погода на улице в -30° Отвык? Остыл? Пожалуй. Все ведь рано или поздно кончается, и я старался оттянуть этот момент максимально, не хотел тебя терять, по-детски цепляясь за твою одежду крепко, когда в аэропорту шли рядом. А в ответ была не улыбка — ухмылка скорее, типа «о да, люби меня, я же такой великолепный, а такие люди этого достойны», эти холодные руки в аэропорту скользили по плечам, а в общежитии уже — по затылку, а потом, часа так в два ночи, они скользили там, где нельзя им, наверное, но… Мы ведь давно плевать начали на моральные нормы? В ответ на мои какие-то «слишком нежные» действия (как ты их называл. Тех, кто такие действия совершает, как оказалось, ты не любил, но об этом я узнал, увы, поздно) я получал кратковременную улыбку, вздох с заголовком «боже, как же я устал» и всегда оказывался прижат к твоему телу. Так было. Хотелось бы добавить «есть, и так будет всегда», но оно не есть и уж точно не будет. Ушёл просто, тихо закрывая за собой дверь, так, что я не проснулся утром от этого, и это притом, что сон у меня чуткий. Ушёл, оставив на подушке моей, рядом с головой записку. Но ведь так люди не прощаются. Так надо, Тао. Я вырос уже из этого. Пора прекращать. Будь сильным. Я кричал? Я плакал? Я выл? Или делал все вместе взятое одновременно? Единство было нашим слоганом. «Мы едины!» — говорили мы, улыбаясь на камеру и не предполагая, что на деле не на всех распространялось это «единство». И когда меня успокаивать из мемберов кто-то начал, я не слышал. — Все будет хорошо, Тао! Мы справимся с этим! Мы же едины. В этом наша сила, мы поможем друг другу сейчас и будет легче, Тао… Похоже, что нет. Ведь твои глаза ледяные не были обманчивыми, и теплоты в сердце, похоже, и не было. Разве мы… Едины?