Середина

Не то чтобы Сэра так уж хочет этот пирог. Можно даже сказать, она вообще его не хочет - подумаешь, румяная корочка, подумаешь, густой запах мяса, подумаешь, крошки на пальцах, в постели, везде. Весь пирог это "подумаешь", Сэра и без него может обойтись, или купить себе кусок по-честному - здоровый кусок, в последнее время у неё водятся свободные деньжата... Но есть одно "но". Сэра хочет, чтобы этот пирог стащил для неё Коул. Она уже поспорила с Быком, что сможет уговорить его это сделать, а ставка у них - танец на столе. Сэра представляет, как Бык полезет на стол и как тот под ним сломается и ей это нравится. Но правда, конечно, не в этом. Ну, не только в этом. Это испытание, причем для неё. Испытание, потому что при одном взгляде на Коула - пустые глаза, как у дохлой рыбины, частит мертвым голосом, то пропадает, то появляется - она чувствует, как у неё трясутся поджилки. Он неправильный. Странный. Он не отсюда. Он хренова жуть, которую следовало бы пинком скинуть со стены, чтоб летел себе до самого Вал Руайо. Если бы не Инкви, Сэра бы вообще на него не смотрела, разве что поверх стрелы, но Инкви как будто приворожили. Она как влюбилась в этого чертова призрака, за рога не оттащишь. Лучше бы она влюбилась в неё, Сэру. Это было бы куда приятнее, да и правильнее, чего уж там. Живые должны знаться с живыми, а не с духами, демонами и прочей потусторонней хренью. Опять же, у Инкви слишком клевые сиськи и слишком крутые рога, чтобы в неё можно было не влюбиться. На рогах она носит колокольчики. Сэра бы их отцепляла и прятала, чтобы Инкви их искала. А на сиськах она носит дурацкую пижамку - Жозефина, наверное, ей сосватала этот выблядок криворукого портного - и Сэра бы стаскала её к одному славному малому, который знает, как сшить костюмчик на женщину так, чтоб он был точно по ней. Но Инкви поди поймай, да и не напрыгнешь же на неё с воплем "Трахни меня прямо здесь, сейчас, и поебать, что на нас будет пялиться весь Скайхолд". Поэтому Сэре только и остается, что ходить с ней, стрелять вовремя и пялиться на её задницу. Было бы просто зашибенски, если бы не Коул. Он всегда держится где-то позади, и Сэре нервно, постоянно хочется оглядываться. Он же чушь, чудь, небыль, кто знает, что ему взбредет в следующий момент? Когда он иногда заговаривает с ней, она едва сдерживается, чтобы не наставлять на него стрелу. Он портит ей жизнь. Он мешает ей зашибенски пялиться на задницу Инкви и чувствовать себя расслабленной, и посвистывать, и ругаться. Она постоянно ждет, что он сейчас выкинет что-нибудь эдакое. Когда-то она слышала от кого-то, что страху нужно смотреть в лицо. Глупость, на страх нужно наставить стрелу и спустить тетиву - тогда он перестанет быть страхом и станет просто дохлятиной. Но убить Коула нельзя, а значит, пришло время опробовать этот дурацкий совет. Сэра гладит лук, дремлющий на стене, рисует висельника в дневнике, и, захлопнув его, спешит по лестнице - скоренько-скоренько, чтобы не успеть задуматься. Сегодня в таверне испекли мясной пирог, так что жди меня, жуть, сейчас мы будем его красть. Закрыть глаза и сидеть на полу - это все равно что стать камнем и лежать на дне моря. Воздух движется, плотный, горячий, пахнущий, звучащий, люди движутся в нем, как рыбы, как духи в Тени. Их много, они смеются, поют, спорят, кричат, болят, ругаются, и воздух дрожит от них, переполненный, готовый расплескаться. Вечером таверна полна людьми - стоят, сидят, поют, болят - Коул сидит, спрятав лицо в колени, а колени под шляпой, и слушает их, слушает их, слушает до звона в ушах. Он отделен от них, он не существует для них, и иногда он исчезает, чтобы появиться. Чтобы сказать, чтобы потянуть, чтобы распустить, чтобы помочь и чтобы пропасть снова, уже навсегда. Они его не помнят, но им становится легче. Они начинают звучать чуть иначе и боль перестает терзать их. Сэру он слышит заранее. Слышит и выглядывает из-под шляпы, потому что Сэра - это Сэра, она как улей, полный пчел, как лютня барда, которая полна звуками. В ней вечно всего очень много, она спешит, не успевая выговаривать все, что думает, её стрелы поют, когда она стреляет, и страхи, которые в ней есть, Коулу не распутать, потому что она не позволит ему. Однажды он услышал, как она кричит ночью - дым, и чад, и бесконечная чернота, и шевелящиеся тени - оказался у её постели в одно мгновение. Он не спит по ночам, он слушает сны, смотрит на звезды, вдыхает ветер на стенах, кормит птиц и кошек, ему совсем нетрудно прийти туда, где кричат - прикоснулся ладонью к её щеке. Сон можно изменить - шепотом, прикосновением, открытым окном, расправленным одеялом - сон можно поймать в ладони и услышать его тихий звон. - Все хорошо, Сэра, - зашептал он ей, склоняясь, вглядываясь, успокаивая, слушая. - Дурные сны уходят, ты можешь прогнать их, в твоих стрелах песни, которые ты не поешь, пусть они вопьются в страх, разорвут его, сделают его не-страхом... Он знал, как помочь, он мог помочь, но она почему-то проснулась, хотя шепот его мог услышать только спящий. Проснулась и резко села, ударила его по руке, оттолкнула от себя. - Чего тебе здесь надо? - спросила, злая, испуганная, растрепанная, мокрые дорожки на щеках. - Какого хрена ты здесь делаешь? Как ты вообще вошел?! Она была готова начать кричать - злые слова, жалящие пчелы - и он смутился, отступил от неё, спрятал глаза под шляпу, сцепил пальцы, словно прячась за этим жестом: - Я хотел помочь... Он говорил это часто, очень часто, слишком часто, но ничего, кроме этого, у него не было - ни желания, ни защиты, ни ответа. - Да в кой хер мне вперлась твоя помощь! - он чувствовал её страх, её злость, её загнанное дыхание. - Я тебя звала? Я тебя просила? Закрой дверь с другой стороны, или нет, я сама закрою, давай, пошел отсюда, и если ты ещё раз так сделаешь... Он поймал отрывчатые картинки в ней - стрелы, кинжалы, ненависть, ненависть, страх - и больше не приходил к ней, даже если она кричала. Она бы не забыла, она боялась забыть, не пожелала бы, даже если бы он сделал. А теперь она идет к нему, и он выглядывает из-под шляпы. Это Сэра, она боится, она не понимает, она не желает слушать и не желает слушать, как он слушает. Если он расскажет ей про то, как её губы порой горят от желания поцеловать Инквизитора - она ударит его или нет? Если расскажет ей, как болит у неё в груди от плохих снов - она закричит? Не то чтобы Сэре не хочется убежать. Напротив, очень хочется - плюнуть на эту затею, развернуться и скатиться по лестнице в свою комнату. Запереть дверь, почитать что-нибудь, разобрать трофеи с последней вылазки, помечтать о чем-нибудь, сидя на крыше, позаботиться о луке - чем чаще это делаешь, тем лучше - да мало ли, разве она не найдет себе занятие? Но раз уж решила, надо, да и прыгать на столе всем на потеху ей вовсе не хочется, и она опасливо озирается, как будто ищет большую собаку, готовую броситься в любой момент. Все равно вздрагивает, когда видит его. Мальчик, который совсем не мальчик, пялится на неё из-под полей шляпы этими своими жуткими глазами, которые похожи на лед на луже или на глаза рыбы. Сэре становится неуютно, Сэре становится неприятно, за его взглядом прячется потусторонняя муть, и она даже не удивится, если он сейчас откроет рот, и нижняя челюсть будет все ползти, и ползти вниз, отрывая черную бездонную пасть. Демоны так иногда делают, она знает, видела, как раззявливала глотку та многоруконогая херня из крепости храмовников, а он же всё-таки демон. - Сэра, - он шепчет и Сэра ершится, вздрагивает, поминает жопу Андрасте и хуй Создателя (если он у него был, конечно, а впрочем, поебать) - Я не стану так делать, Сэра. У меня рот так не открывается, как ты видишь. У него шевелятся губы. Он моргает. Он слегка поднимает голову, чтобы удобнее было на неё смотреть. Он обманка, хренова обманка, из серии "давайте-пожалеем-его-всей-Инквизицией", и, кажется, ему нравится её имя. Один раз он повторял его на разные лады несколько сраных минут, минут, за которые она успела проклясть всех, пожелать ему провалиться под землю и жить там с кротами, и если сейчас он снова сделает так же, она его убьет. - Слушай, ты, - говорит она ему, стараясь не дергаться и вообще, распуская хвост и распушая перья. - Там, внизу, испекли мясной пирог. Понимаешь? Пирог. Вкусный-теплый-мягкий, им воняет на всю таверну. Хочешь поспорить, кто быстрее его стащит? Он смотрит на неё и вдруг начинает частить - Сэра отводит глаза, опять-он-делает-этот-сраный фокус, опять пугает её, как будто специально. - Кружка в мокрых ладонях, на губах слова, за словами страх. "Спорим, смогу сделать так, что он мне его притащит?". Гулкий смех. Идея хороша. Будет победа. И тут Сэра начинает злиться. Потому что она не просила его копаться у неё в мозгах и надеялась как-нибудь обойтись без сцен с выяснениями, кто тут на кого спорил. От злости у неё кровь приливает к кончикам ушей и щекам, и в голове начинают мелькать разные приятные картинки - например, куда Коулу можно засунуть его шляпу. А у него становится очень покаянный вид. Очевидно, фантазия про шляпу популярна и он уже знает, что она значит очень, очень сильное неодобрение. - Я принесу пирог, Сэра, - говорит он уже нормально, насколько у него вообще может быть нормально, без этого "я-сейчас-захлебнусь-чужой-памятью". - Только можно мне тоже кусок? Сэра раскрывает рот от удивления. До этого она ни разу не видела, чтобы мальчик, который не мальчик, проявлял интерес к жратве. А ведь она с ним у Инкви за спиной чуть ли не весь Ферелден пешком прошлепала, в одном лагере ужинала. Ну, то есть она ужинала, а он сидел в сторонке и жрать не просил. - Ну ладно, - соглашается она милостиво (один кусок пирога за скачущего на столе Быка - это немного). - Только маленький. Ему не нужен большой. Он спускается вниз, проходит на кухню. Сэра как дерево, как река, как небо, она – как бутыль с пчелами, все жужжат и просятся на волю. Она полна страхами, тревогами, смехом, слезами, они бьются о её стеклянные стенки и изредка вылетают через рот. - Сэра, - пробует он на язык неслышно. - Сэра, - прокатывает он по губам, думая о том, смог бы он распутать клубок у неё в груди. - Сэра, - выдыхает он, и принимается напевать, проскальзывая за спиной у кухарки, которая возится с печью. – Сэра-Сэра-Сэ-э-эра-а… Она попросила его, чтобы одержать победу над собой. Но он не согласился бы, если бы – Кассандра говорила, что красть плохо, что брать то, что тебе не принадлежит, значит красть, даже если тебя никто не видит – если бы не мог помочь, помогая ей. Невидимый, он вырезает из пирога серединку кончиком кинжала, и разбирает её на крошки, бережно, по одной. Пальцы пахнут мясом, пальцы пачкаются в мясе, он вынимает то, что искал, и облизывает их, не задумываясь о вкусе. На ладони его лежит кольцо – ободок золотого металла, мать надевает его на палец дочери, утомленно закрывает глаза – и он аккуратно опускает его в карман кухарки. Выскальзывает из кухни также тихо, как вошел. Она снимает кольца, когда готовит, всегда снимает, но сегодня забыла, была слишком устала, ночью трудилась до тех пор, пока не начал заниматься над горами рассвет… Она бы не нашла его, если бы он не оставил. Прижимая блюдо с пирогом к груди, он спешит наверх. Как под Быком выдерживает блядский стол – загадка века. Бык скачет на нем, хлопает себя по бедрам, коленям, сапогам, отбивает ритм, а вокруг ржут как сволочи и аплодируют. Сэра ржет вместе со всеми, дирижирует кружкой, чтоб Быку прыгалось зажигательней, и все никак не может сообразить – ну зачем, зачем этому чудастому недоумку понадобилось вырезать именно середину? Это вторая загадка века, разгадок у которой – миллион и не одной. Может, демонам так вкуснее? Может, это он подпись так оставил? Может, ему именно это место показалось правильным по каким-то его демонячьим причинам? Следующим вечером она приносит ему две лепешки – вернее, оставляет на бочке, около которой он все время топчется, когда не бродит по крепости – но остается разочарована. Вместо того, чтобы вырезать у них середины и съесть их, он крошит обе лепешки птицам.