Почти четыре человека

Нас было, как и всегда, четверо. Впрочем, нет, не так - три с половиной человека, так в шутку мы прозвали компанию из меня, Эммелины, Юджина и Натаниэля. Нетрудно догадаться, кто был половиной среди четверых. Я, я - Марилоу. Никто и не думает звать меня полным именем. Так, кусочек. Просто Мари. - У тебе имя слишком длинное, - как-то сказал Натаниэль (самое короткое имя на свете, и не поспоришь). - Будем звать тебя половинкой. Мари. Хорошо? Я кивнула, спрятав руки в карманы, и с этого дня прозвище да еще плюс укороченное имя навсегда ко мне прикрепились. Знаете, нечего было и думать раньше попасть в их компанию, они всегда ходили втроем, втроем же занимали столик (вообще-то на четверых) в школьной столовой; вместе посещали кино, прогуливали и катались на роликах. Вся эта троица страстно любила ролики, каникулы и жару. А я обожала свой сноуборд, декабрь и длинные учебные дни. И горы, альпийские горы, куда родители возят меня каждый год. Мама моя из Австрии, и не может жить без того, чтобы не повидать родину, папа, как обычно, следует за ней, ну а я - за Альпами. Конечно, с них не покатаешься такому дилетанту, как я. Но все равно, здорово и просто там побывать, хоть разок за всю поездку. Я помню себя совсем маленькой, но уже высоко в горах. Все вокруг тихое, белое и зеленое. Мертвенно-громадные кипы снега на вершинах, холод и тепло одновременно, океан музыки ветра и деревьев внизу, вверху и повсюду. Альпы не для катаний, я едва детскую-то горку могла одолеть, не свалившись в сугроб носом, но что-то общее между мной и скалистым массивом определенно было. Наверное, то, что мы оба так и притягивали к себе стужу и лед. В общем, жила я счастливо. Все было нормально, кроме скуки моего спокойного существования. Моей обычности и какой-то странной отдаленности от прочих детей. За четырнадцать (с треклятой половиной!) лет пора бы уже и научиться узнавать, в чем ты слаб, в чем ты силен,не ввязываться в разные глупости и не продаваться за лесть (а если продаваться - так подороже). Но все эти жизненные уроки словно бы шли мимо меня, да и все на свете, кроме ежегодной поездки, катилось мимо. Я, Марилоу, слишком выделялась своей... незаметностью. И, надо думать, внушала не страх и не отторжение, но легкое чувство омерзительной удивленности, как если бы вы смотрели на растоптанную бабочку или раздавленную улитку. "Какой черт сотворил с тобой такое, детка?" - казалось, вопрошали взгляды на меня смотрящих. Но там и смотреть-то особо было не на что. Две ноги, две руки, одна голова. На голове - кокон из мелких белокурых косичек, сплетенный в высокую шишку наподобие еловой. Круглое лицо, выбитый падением со сноуборда передний зуб, который не вырастет, маленькие прямоугольные очки. Низкий широкий лоб, большущий рот, усыпанный веснушками острый нос, редкие жидкие брови, сутулая спина, ноги колесом, шрамы на коленках (привет неуклюжести) и неожиданно крупные конопатые ладони с нехваткой указательного пальца как раз на ведущей левой. Маленькая Марилоу очень любила таинственно сверкающие предметы на кухне, а уж славно отточенный кинжал, под натиском которого вареная морковь и сырые баклажаны разлетались напополам, и того сильнее. Папа мой рассеянный человек, а мама вечно погружена в работу. Когда на сковородке шипели котлеты с луком и подогревалось детское питание, зазвонил телефон, и любитель поболтать, родитель Марилоу, бросился к нему, позабыв хотя бы захватить двухлетнее любопытное существо и нечаянно смахнув неловким локтем с разделочной доски тот самый ножик. В результате чего несколькичасовая операция подтвердила, что отнять палец уж куда лучше, чем всю руку. На пальцы протезы вряд ли достанешь, и мне пришлось привыкнуть. И привыкла я быстро, и писала по-прежнему левой, и каталась на сноуборде и ждала прихода Рождества, как неведомого чуда. И ходила в школу, и неплохо училась, и не могла понять, почему люди сторонятся меня старательней некуда - ну не из-за пальца же? К тому же, его и не видно в кармане платья. Я всегда ношу серое платье, прямо как мои два задумчивых глаза, и всегда кладу руки в карманы. Секрет раскрыла Эммелина, когда она и ее друзья появились в нашей ни чем не примечательной школе, во всей красе. Они вошли, громыхая роликами, подвешенными на рюкзаках за шнурки и сияя радужными одежками. Они приехали из солнечного места в пасмурное, как узнали потом - покинув Калифорнию, ибо дружили семьями и родители работали в одной фирме по производству новомодных спортивных штучек. Путь в наш штат лежал через контракт со здешним таким же управлением на добрых лет пять. Но что самое удивительное - никто из троих этим огорчен не был. Я сидела за первым от доски столом, позади простиралось еще четыре, и они выбрали именно те три, что имелись прямо за мной. А на перемене подошли ко мне. Не к кому-нибудь - ко мне. - Ты нам нравишься, - заявила Эммелина, бесцеремонно разглядывая меня сверху вниз зелеными, словно альпийские луга, глазами. Ее смуглые щеки так и сверкали жаром задора и предстоящих шалостей. - Ты похожа на кролика, или ручную крысу. - Хочешь ходить с нами? - вступил Юджин, десяток футов в плечах, нос словно орлиный клюв, и плечи как сложенные птичьи крылья, - Будет весело. Нам как раз нужен четвертый. - Будет весело, - повторил Нат, взмахивая розово-красной челкой, завитой отдельным локоном среди совершенно прямых волос. - Тебе с нами понравится. Вот увидишь! Необыкновенное дело - они почти всегда говорили о себе "мы", и их действительно невозможно было представить отдельно. - Со мной толком никто не общается, - тихо сказала я тогда, поглубже запустив руки в карманы и нервно взирая на свои ботинки с пуговками. - Почему оно так? Вроде не травят, но и приятелей никого нет. - Что, ни одного? - вскинул голубые брови Нат, выщипанные на манер изломанных молнийных линий. - Неужели и правда? - Правда, - подтвердила я, раскачиваясь туда-сюда. - Никого нет. Ни человечка. - Это оттого, что ты жалкая, - просто и мило произнесла Эммелина, перекидывая толстые косы на грудь. - Ты напоминаешь мне несчастного лягушонка, выброшенного на раскаленный асфальт. Ты такая тихая девочка, настоящая умница, никогда не споришь, не дерешься, не радуешься громко, верно? Ты как будто лишний элемент в жизни. Тебе и прозвище не подберешь, личности-то нет. - А как тебя зовут? - вмешался Юджин. - Марилоу, - выдохнула я, пораженная столь простой разгадкой секрета. - Марилоу... слишком длинно! Будем звать тебя Мари, хорошо? Половинкой. С этого дня я стала Половинкой, а еще - влилась в чудесную компанию Троих, великолепную, будто драгоценный камешек в ожерелье. Эммелина выглядела, как маленький хищный зверек, или не хищный, но обладающий весьма острыми зубками - белочка, например, или норка. Пухленькая, небольшого роста, розовощекая, загорелая, волосы лучатся графитными переливами. Всегда в зеленом, с дорогими сережками в ушах и в губе. С сильными руками и веселым быстрым говорком, Эммелина всем заправляла, и в общем-то главой компании являлась именно она, а не огромная машина стального организма Юджина, или неприкрытое манипуляторство разума Ната. Эммелина была храброй, вот в чем причина. Она ничего не боялась. Ничего на свете - а еще она могла три минуты и двадцать семь секунд стоять на руках без любой подготовки. Иногда мне казалось, она так и видит мир - вверх ногами. И пользуется этим вовсю. Потому что бесстрашия у нее хватает. Юджин был похож на орла лишь внешне, нравом он напоминал снежного барса, а может, тигра - животное дикое, безусловно опасное и, увы, ценящее добычу больше, чем жизнь и гордость. Юджин был свиреп, хитер, любил драки и старался вовлечь в них людей побольше. Он словно был всегда готовым к войне, голос у него давно сломался и обратился в бас, на сгибах локтей вздувались, бугрились жилы и мускулы, а лицо то и дело обрастало трехдневной щетиной, которую он брить не спешил. Юджин умел быть очень любезным и воистину добродушным - если дело касалось усыпления бдительности жертвы или Компании. Мне от приступов его доброты доставалось всего лишь половинка. Впрочем, у меня от нее мурашки по коже бежали, так что хватало и этого. Натаниэль был ангелом с картинки, идеальной умеренностью, невыразимой гармонией во всем на свете. Высок, но не слишком; хрупок и изящен, но не изможден; чудаковат, но не фрик; обаятельный, но не фамильярный. Он был словно сделан из ниток, его тело красиво гнулось во все стороны, розово-красные длинные волосы вспыхивали подожженной копной каждый раз, как на них падал свет. Нату нравился риск - он уже несколько лет учился ходить по канату, балансируя с зонтиком; кататься на пресловутых роликах с завязанными глазами и курить травку за углом школы, экстатически закатывая глаза. Его голос медно струился и золотисто звенел, он носил туфли на высоких каблуках и ставил ступни носками внутрь, он никогда не смеялся, а улыбка у него выглядела кривой, как катана. Нат бы никогда не вступил в бой первым, но именно он мог заворожить жертву и привести ее к очередной стычке с безумным другом. В общем, так оно и было - Эммелина выискивала жертву, Нат очаровывал, а Юджин... расправлялся. Как мог. Я прятала подальше то, что осталось от прежней жертвы, провожала ее с утешениями обратно и несказанно любила этих жутковатых троих. *** В тот день они наконец научили меня кататься на роликах, после долгих и мучительных попыток проехать прямо хотя бы немножко. В тот день мы запались сандвичами, колой, пивом и средствами съемки, у каждого свое. А еще ножиком для резки овощей, веревкой и фонариком - на всякий случай. Мы направлялись в Пещеру, и ролики еле моли продраться сквозь грязь после дождя, но сдаваться явно не стоило. Вообще-то Пещера пещерой и вовсе-то не была, Пещерой назвали разбомбленный хулиганами и давно заброшенный оружейный магазин за городом, хитро спрятанная нелегальная лавочка, какую прикрыли, когда запрет на холодное-огнестрельное вышел и в нашем штате. Направлялись мы туда затем, чтобы дождаться жертву. Трое назначили ей там свидание. Путь был неблизким, и все же мы добрались. Едва повесили ролики, вздернув за шнурки, на плечи, и открыли дверь, как в лицо ударили солнечные лучи, преломляющиеся сквозь разбитые окна, запах пыли вперемешку с песком и стая на вид полудохлых, но от этого не менее резвых мотыльков-однодневок, а может, моли. Я по привычке наклонила голову, Эммелина замахала руками, Юджин, недовольно поведя плечом, ступил за порог; а Нат, вскрикнув, завертелся волчком, сбивая с себя остатки роя. - Да что там? - окликнул его Юджин, не оборачиваясь. - Ты не упоминал о чертовой уйме бабочек, болван, - прошипел Натаниэль, провожая улетавших злобным взором. - Я боюсь насекомых. Не запомнил за столько лет? - Когда люди боятся, они в обморок падают или на стены лезут. Как жертвы вот, например. - Жертвы нас обожают, - усмехнулся Нат. - О да, и особенно Половинку! - захохотала Эммелина. - Она, должно быть, для них типа Хороший Полицейский. - Ага, невинная душа в логове злодеев, - подхватил Юджин, подавая подруге руку и втягивая ее в царство солнечной пыли. - Эй, Нат, всей этой летучей дряни давно нет, может, зайдешь? - Может, зайду, - согласился тот, танцующим шагом направляясь к недрам лавчонки. Через час мы сидели кружком, передавали из рук в руки банки с колой и пивом (Эммелина даже осмелилась слить две своих банки в одну, получив ужасающий коктейль), надкусывали по очереди сандвичи и наблюдали за угасающим солнцем. Жертва все не появлялось. Мы ждали ее до темноты. И пока ждали, я размышляла над тем, что мы делаем. Все обычно происходило так же, как и со мной. Знакомство с жалкими и внушающими омерзение почти на физическом уровне, временное принятие в компашку ("Нам как раз нужен пятый!"), показ трюков, работа на единственного зрителя, цель - вызвать восхищение; потом очаровывание, иногда доходило и до влюбленностей, односторонних и страстных, со всеми последствиями; потом ... потом начиналась самая неприятная часть. Мы проверяли жертву на прочность. Мы лгали ей, а она нам верила. Мы рассказывали ей страшные тайны. Мы подробно расписывали трупы зверей и людей, призраки над могилами и мягкий шепоток наркотического дурмана. Мы притворялись сумасшедшими, а может, становились ими на время. Жертва обычно ломалась где-то в середине "страшилок", и, как бы не была одинока, отказывалась от дружбы с нами. И за это Юджин принимал меры. Каким боевым искусствам мог научиться пятнадцатилетний подросток, я не знаю, но, определенно, этот мальчишка умел причинять боль и сделал это почти девизом. Боль без синяков и открытых ран, короткие удары и муки с неделю. Это не считая слов. Недобрых слов. Избитая, искалеченная, исколоченная, неверная жертва. Три с половиной человека предлагали ей великую честь - дружбу, а дружба - это святое. Троица и я всего лишь хотели огромную армию верных, честных друзей. Человек десять. Но выстояла и полюбила только я одна. Я - особенная. Я горжусь тобой, Марилоу. Мари. *** Хлопнула дверь внизу и нетерпеливый Нат взлетел в воздух, ударив каблуками об пол. Раздался словно пистолетный щелчок, напомнив об истинном предназначении магазинчика. - Пришел наш новый друг, господа, - объявил он, и восторженная, полная надежд улыбка осветила его лицо.