Откровения текстуального извращенца

Я текстуальный маньяк. У меня нетрадиционная текстуальная ориентация. А ещё я текстуальный эксгибиционист — прячу свой текст под кат и отправляюсь с ним в общественные места. Там я подкарауливаю мирно гуляющих читателей, распахиваю перед ними кат и показываю свой текст. Читатели обычно пугаются и убегают. Но некоторые грозятся поймать меня и побить тапками. А самые решительные вызывают модерацию. Ещё я люблю подсматривать, как другие занимаются текстом. Особое удовольствие — спрятаться в комментах и наблюдать за теми, кто наблюдает, как текстом занимаются другие. Но мои текстуальные извращения меня не мучают. Я ими наслаждаюсь. Потому что в этом нет моей вины. Во всём виновата пропаганда текстуализма. И тяжёлое детство. Однажды бабушка застала меня за занятием текстом. Она кричала, что словоблудие — страшный грех, била меня по рукам и пугала, что если я не перестану этим заниматься, у меня на ладонях вырастут волосы. Я так обрадовалась — об этом можно написать книгу! С тех пор я занималась текстом исключительно по ночам с фонариком под одеялом, вдохновляясь журналами с текстами для взрослых в надежде побыстрее отрастить матчасть для своего бестселлера. Но ладони как были лысыми, так и остались. Другие авторы меня часто спрашивают: «У тебя ещё не растут? Или ты так гладко бреешь?» Зато волосы — внизапна! — выросли на ладонях у брата, а он даже книжки в руках никогда не держал, не говоря уже о ручке с бумагой! Абыдна. И нипанятна. А ещё я жертва текстофилии. Я росла в поистине беззаконные времена. В бытность мою несовершеннолетней ребёнок был полностью бесправным, потому что не существовало закона о защите детей от текста, способного нанести вред их умственному и психическому развитию. Поэтому меня совершенно безнаказанно десять лет насиловали учителя-текстофилы, принуждая меня к сочинениям, изложениям и прочему противоестественному тексту. А также отец, который по праздникам напивался и заставлял меня писать всем родственникам пошлые поздравительные открытки. О дедушке, который регулярно закрывался со мной у себя в комнате и принуждал меня к многочасовому написанию под диктовку всевозможных петиций в министерство социального обеспечения и жалоб в общества защиты прав потребителей, я уже молчу — до сих пор вдохновение леденеет от ужаса, как вспомню. Эти мерзости и постоянное текстуальное насилие надолго отбили у меня охоту к занятиям текстом. Я даже думала, что я текстуально несостоятельна. Но в 29 лет у меня случился настоящий текст, который пробудил во мне мою текстуальность. С тех пор текст — моё любимое занятие. Я считаю, что в занятиях текстом нет ничего грязного и постыдного. Научно доказано, что регулярные занятия текстом улучшают самочувствие, укрепляют иммунитет (особенно к критике) и тем самым увеличивают продолжительность жизни. Например, доподлинно известно, что особо страстные авторы живут в веках и, можно сказать, бессмертны. Занятия текстом — самая естественная вещь на свете. Текст угоден Творцу. Ибо сказано: «В начале было Слово». В занятиях текстом главное — не думать о том, как ты выглядишь, расслабиться и быть собой. И всё получится! Когда у меня возникает текстуальное желание, я могу заниматься текстом где угодно. Я уже имела текст на рабочем месте, в лифте, в самолёте, в ресторане, на деловом совещании, в парке на лавочке, в лесу, на пляже и даже под фонарным столбом посреди дня на виду у прохожих. А ещё я занималась виртуальным текстом и текстом по телефону. Но лучшее место для занятий текстом — это, конечно, постель. Моя любимая текстуальная поза: я снизу — полулёжа на кровати, под затылком подушка, ноги согнуты в коленях и раздвинуты, ноутбук сверху — передней частью он упирается мне в грудь, а задняя лежит у меня между ног. Во время занятий текстом я никак себя не сдерживаю: кричу, смеюсь, плачу, в общем, проявляю полный спектр своих текстуальных ощущений. Я готова заниматься текстом круглосуточно, но самое острое текстуальное возбуждение меня настигает ночью. И на рассвете. Часто я просыпаюсь оттого, что у меня стоит текст. Если у меня нет текстуального партнёра и моё текстуальное желание не находит естественного выхода, я занимаюсь флудом. Я предпочитаю опасный спонтанный текст и никогда не предохраняюсь, поэтому часто рожаю истории по залёту от неизвестных идей. Я никогда не делала текстуальный аборт: я считаю, что если Творец послал мне текст, значит, он кому-то нужен, и я не имею права его убить, даже если он родится уро альтернативно талантливым. Текстуальное воздержание очень плохо влияет на мою психику: если я не занимаюсь текстом больше трёх дней, я становлюсь злой и раздражительной. В такие дни про меня говорят: «Текста ей надо!» Как у любого текстуально зрелого автора, у меня регулярно бывают творческие критические дни. В такие дни мой идейный фон резко скачет, в результате чего моё настроение колеблется между «Не трогайте меня — я пишу!» и «Отстаньте от меня — у меня не пишется!». Но до творческого клим кризиса мне ещё далеко. Я живу регулярной текстуальной жизнью. Но если я не хочу заниматься текстом, я говорю своему текстуальному партнёру, что у меня болит голова. Если в момент острого текстуального возбуждения я не могу заняться текстом немедленно, невозможность текстуальной разрядки причиняет мне физическую боль. Я даже начинаю задыхаться. Я считаю, что пока у меня есть хотя бы один палец и одна извилина, я не имею права жаловаться на текстуальную импотенцию. Я знаю, что размер значения не имеет. Но я так люблю, когда большой, большой и толстый текст во мне. Обычно я больше одной страницы зараз не кончаю. Но бывал у меня и фееричный текст, когда я кончала по десять страниц за ночь. Три раза в жизни я испытывала непрерывный текстуальный оргазм длиною в целую неделю. Если я не имею текст, текст имеет меня. Поэтому мне постоянно приходится быть начеку. Особенно в бане душе. Ибо текст нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждёшь. Поэтому я уже давно не пользуюсь мылом. Перешла на гель для душа. Но текст оказался очень изобретательным и начал использовать его вместо смазки. Теперь я хожу в ванную, только вооружившись бумагой и ручкой. В туалете безопаснее — там бумага есть по умолчанию. Осталось только вбить гвоздик и повесить ручку на верёвочке. Но я всё время забываю. Поэтому часто приходится пользоваться эээ... тем, что есть под рукой. А критики потом говорят, что у меня дерьмовые тексты. А это не так! Ибо миллионы читателей не могут ошибаться! «Неужели в моём тексте нет ничего хорошего?» — спрашиваю я злобного критика. «Есть! — отвечает критик. — Но я сейчас из него выйду!» В мужчинах я больше всего ценю текстуальность. Поэтому мужчины часто обижаются, что мне от них нужен только текст. Да, я использую мужчин. Для текста. Я вообще считаю, что мужчины созданы исключительно для текста. И для продолжения проды. Место мужчины — в ворде! Если герой моих грёз жалуется, что мне от него нужно только одно и я совсем не обращаю внимания на его богатый внутренний мир, я отвечаю: «Shut up and have a text with me!» Но потом меня начинает мучить совесть. И чтобы подчеркнуть духовную красоту используемых мною мужчин, на тумбочку со смазкой я ставлю вазу с цветами. Критика часто обвиняет меня в текстуальном шовинизме, потому что в моих текстах фигурируют одни мужчины. Это грязная клевета! Потому что их там как минимум двое! Я не знаю, сколько у меня было текстуальных партнёров. После сотого считать перестала. Но глубоко в душе я романтик — верю в большой и светлый текст, текст с первого слова и встречу с прекрасным текстом верхом на обоснуе. Я приемлю только текст по вдохновению. Но мой первый текстуальный опыт был по расчёту. В десятом классе на республиканской олимпиаде мне посулили огромное вознаграждение за занятие текстом в особо извращённой форме — по-немецки. Ja, ja! Das war fantastisch! Немцы тоже так посчитали. И присудили мне второе место. С тех пор я занимаюсь текстом исключительно по вдохновению. Потому что для меня главное — удовольствие от процесса, а не всякие там призовые места и прочая всемирная слава. Но от комментов и прочего вознаграждения тоже не отказываюсь. Я пресыщенный текстоман и люблю изощрённый и извращённый текст. Я даже состою в подпольной секте, которая практикует запретный текст. Поэтому мне приходится скрывать свои текстуальные предпочтения от окружающих. Я живу в постоянном страхе — меня в любой момент могут обвинить в пропаганде текстуализма или даже арестовать по обвинению в текстофилии. Но от этого удовольствие только острее. У меня гипертекстуальность. Если я не занимаюсь текстом, я о нём думаю. Мысли о тексте меня заводят. С друзьями мы чаще всего разговариваем о тексте. Из этих разговоров я узнала, что они могут по пять и больше страниц за ночь. Это откровение вогнало меня в депрессию — у меня-то больше одной не получается! И то не каждый день. Я сходила к текстологу. Мол, так и так, друзья пишут по десять страниц за ночь. «Ну так и вы пишите!» — посоветовал текстолог. «А обоснуй?..» — робко спросила я. «Автору верят на слово!» — авторитетно заявил текстолог. С тех пор текст у меня так попёр, так попёр! Я люблю, когда меня гладят по тексту. Но ещё больше мне нравится, когда мой текст берут в мозг и ласкают языком в комментах. После занятий текстом мне очень хочется, чтобы мой текстуальный партнёр погладил меня по автору и поговорил со мной об этом. А он сука отворачивается к стенке и храпит молчит. А я думаю, что с моим текстом что-то не так, и тихонько плачу. Моя подруга давно уже разочаровалась в читателях. Говорит, все они козлы, и им от нас, авторов, только одно надо — проду. Я на словах с ней соглашаюсь. Но в глубине души не теряю надежды встретить Своего Читателя: умного, доброго, верного и всё понимающего. Чтоб тапками не бил, не флудил и комменты всегда дарил. А подруга смеётся — говорит, таких не бывает. «Ну как это не бывает?!» — возмущаюсь я. Ведь говорят же, есть читатели в русских фэндомах: за своего автора в горящий холивар войдут, тролля на скаку остановят. Авторы за ними, как за каменной стеной. Вот бы мне такого! У нас с ним был бы горячий страстный текст и любовь до хэппи-энда. Я бы рожала ему прекрасные истории, и мы бы вместе их вычитывали... В общем, к чему это я, читатель: may I have a text with you?