Материнский инстинкт

В Хашиме, стране наг и царстве Шалассы, множество речушек, рек и озер, и любое путешествие по большей части состоит из переправ по воде. Поэтому Ирина легко и беспечно списывает свое порой накатывающее дурное самочувствие на морскую болезнь. Она даже мысли не допускает о том, что дети могут случиться с ней. Наверное и когда-нибудь... но не сейчас, нет, совершенно точно. Поэтому, услышав уверенные слова Кацуи о ребенке, Ирина приходит в замешательство. Жемчужной жрице незачем лгать, ее невозможно обвинить во лжи. И отмахнуться от её слов так просто, как от ощущений тела, не получится. При мыслях о ребенке - а, если быть точным, о его отце - на Ирину каждый раз накатывает дикая смесь отвращения, радости и... страха. Она долго думает, пытается все вспомнить, сосчитать дни и понять, но увы, это не те знания и расчеты, в которых сильна новая предводительница наг. Обратиться за помощью к кому-то более сведущему Ирина не может. Правда слишком многое поставит под угрозу... Да и, сказать откровенно, Ирина сама не хочет знать правду. Она - не маг Семи Городов, ей такие истины ни к чему. Ничто и никогда, никакие герцогства и ангелы, никакие богатства, титулы, обязанности и императорские приказы, ничто не сможет заставить Ирину выносить ребенка Герхарда Волка. Сама мысль об этом мерзка и тошнотворна. Другая бы женщина, возможно, и смогла - но не гордая старшая дочь Славы Грифона. Будущим матерям, бывает, становится дурно от вкуса какой-нибудь пищи, от каких-то определенных запахов. Ирину же тошнит, стоит ей просто подумать о том, что Герхард может быть отцом ребенка, чья жизнь теплится у неё под сердцем. Она огромным усилием воли отгоняет от себя все воспоминания о Волке. О щелкающем в замочной скважине ключе и противном скрипе открываемой двери. О его прикосновениях... О жестких досках кровати, больно впивающихся в спину... О его запахе... О слишком сильных руках, из которых нельзя вырваться... О его тяжелом дыхании... О безнадежной беспомощности ее положения. Никто и ничего не смог бы поделать, даже ее отец. Герхард был её мужем перед лицом Эльрата и был в своем праве. Разумом Ирина понимает это, где-то в самом дальнем уголке сознания, но никогда не признается в этом себе. Может быть, именно поэтому ее нещадно рвет, стоит только кому-то упомянуть о дражайшем супруге. Ирина гонит от себя все мысли, все воспоминания и замещает их ненавистью. Это легко - с её непокорным нравом, с вечными склоками между Грифонами и Волками, в которых она росла. Да и, признаться честно, муж вел себя с ней вовсе не как пылко влюбленный рыцарь... Если бы Ирина была уверена в том, что именно Герхард Волк - отец ее ребенка, она бы не размышляла ни секунды. Каждая женщина знает, что ребенок - не приговор. Знахарки, сведущие в нужных травах, есть в Империи Сокола и наверняка найдутся и в Хашиме. Срок ещё не очень велик, риск для жизни Ирины сейчас едва ли больше, чем в бою. Можно было бы избавиться от нежеланного плода... Если бы Ирина была уверена, что именно Герхард Волк - отец ее ребенка. Ирина пытается вспомнить и высчитать, но это сложно. Нужно точно знать свой лунный цикл, хотя и это знание поможет мало: бывает всякое. Воистину, Асха посылает детей, когда ей вздумается... А Ирине нужна точность, нужно знание, чтобы принять решение... И думать нужно быстро: чем дольше думаешь, тем больше срок. Хотя порой ей кажется, что знать правду ей на самом деле не хочется. Хоть так, хоть эдак - все едино плохо. Ирина попросила Сандора оставить ее на островах наг, потому что так не могло продолжаться больше. По большей части ей было плевать, но где-то глубоко в голове прочно засели слова Валески, как-то раз, ещё давным-давно, застукавшей ее и Сандора за гобеленом. "Связь между единокровными родичами противна Эльрату. Кровосмешение - самый тяжелый грех. Драконы страшно проклинают презревших законы крови... Род того, кто запятнал себя тем, что возжелал члена своей семьи, будет навек проклят безумием, уродствами, болезнями и несчастьями. Такого будущего ты желаешь для своей сестры, Сандор? Такого ты, Ирина, желаешь для своих детей?" Валеска, хвала Эльрату, тогда ничего не сказала отцу - еще бы, страшный позор на всю Империю; да и саму наставницу запросто могли вздернуть за то, что не углядела за детьми. Сандор, похоже быстро выбросил нотации из головы, он никогда не был особо набожным... Да и сама Ирина старалась о них забыть, но не могла. Слова Валески все время, рано или поздно, всплывали в ее голове. Конечно, голос совести заботливо молчал, когда Сандор вызволил ее из темницы. Он молчал, когда хлестал дождь, а они под покровом ночи бежали из герцогства ее супруга, спасаясь от неминуемой расправы. Он молчал, когда в одном из грязных переулков портового города брат прижал ее к стене и горячо и жадно целовал, словно пьяный моряк портовую шлюху. Молчал он и в тесной каюте, когда брат пришел к ней... и получил награду за то, что спас ее. Голос заговорил позже, когда страх быть пойманной отступил, азарт побега утих, постоянное волнение отпустило, а дикая страсть, столько лет не дававшая покоя была, наконец, утолена. На корабле, тихим шепотом, голос просочился в голову вместе с безмятежным шепотом волн Нефритового океана и криками чаек. И как Ирина ни старалась, заставить совесть замолчать ей не удалось. - Ты лучший из мужчин... - сказала она Сандору на прощанье. И добавила тихо, в самые губы: - Жаль, что ты мой брат. Не поцеловала конечно, нет - слишком много глаз тогда смотрело на них. Порой жалела, но чаще думала, что поступила верно... Иначе попросту не смогла бы уйти. Теперь это уже не важно. Едва ли брат когда-нибудь поймет ее решение и сможет простить. Уже одно то, что она была отдана другому мужчине и принадлежала ему, проложило между ними тень. Ирина всегда видела ее в глазах брата, с тех самых пор, как он вызволил Ирину из темницы. Тень проглядывала сквозь спокойствие, сквозь гнев и обиду, даже сквозь дикую страсть. После их разговора и просьбы Ирины оставить ее в Хашиме тень превратилась в пропасть между ними. А после того как Сандор узнает, что Ирина не просто принадлежала Герхарду, а выносила и родила от него дитя, он точно никогда ее не простит. Быть может, не возненавидит... Но не будет любить, так точно, и не станет искать встречи. Таков уж необузданный нрав ее брата. За это она его и любит... Что же, у всего есть своя цена. Ирина с головой уходит в бои и сражения, старательно взращивает в себе ненависть к Герхарду и гонит любые мысли о ребенке и о том, кто же его отец, прочь. Для всех окружающих это будет законный наследник герцогства Волка, и точка. Она приняла решение. Только когда Ирина берет крепость Исегрим и поверженного Герхарда швыряют к ее ногам верные войны Шалассы, в душе снова начинает шевелиться страх. А что, если... Нет, супруга нельзя оставлять в живых, и не только ненависть тому виной. На одной чаше весов - жизнь треклятого Волка, на другой - благополучие самой Ирины. Поэтому сделать выбор - кому жить, кому умирать - необычайно легко и просто. Сама Ирина относится к ребенку как к досадной помехе. Он мешает, от него никакого проку, одни проблемы. Сперва была тошнота. Потом стали быстрее расходоваться силы. Потом он начал пинать ее изнутри и шевелиться в самые неподходящие моменты. Делать вид, что ничего не изменилось, что ребенка не существует, становится затруднительно. Езда верхом превращается в пытку. Ирине приходится сменить верные доспехи на просторное платье и командовать войсками издалека, не вступая в бой. Спать на жесткой земле совершенно невозможно, простые и, казалось бы, совершенно будничные действия требуют все больших и больших усилий... К счастью, ей удается завершить все дела и начинания, пока не подошел срок. Когда приходит ее время, Ирина кричит. Не столько от боли, сколько от возмущения, обиды, горечи и страха. За что? Почему именно я? Почему мне так больно, а не этим двоим, будь они неладны? Кацуи и другие жрицы просят ее: не кричи, дыши, помоги ему, но Ирина не понимает, с чего ей помогать этому ненужному и нежеланному? Пусть не рождается вовсе, ведь когда родится, станет ясно, на кого он похож, кто его отец... И только когда приходит избавление, а Кацуи кладет ей на живот маленький, синенький, покрытый темной кровью и слизью комочек и шепчет: "Са, какая чудесная девочка...", - Ирина вдруг понимает все. Истина является ей, легкая, простая и ясная. Она смотрит на дитя, все еще связанное с ней нитью, и понимает: все сомнения, что ее терзали, неважны. Ее дочь очень похожа на Славу. Нет в ее личике ни ненавистных черт Герхарда, ни милых сердцу черт Сандора, что Ирина, может и хотела бы, но боится увидеть. Ирина радостно смеется, осторожно трогает малышку, гладит, и слезы облегчения туманят взор. Она теперь знает: не имеет никакого значения, кто отец ее ребенка. Самое главное - это ее дитя, ее плоть и кровь. А сама она - мать.