Небесные создания

Все кончено. Оружие выбито из онемевших рук, и остается только с запоздалым изумлением наблюдать, как не подводивший раньше двуручник бесполезно кувыркается в песке. Удар странной дрожью отзывается в теле. Такое чувство, что вместе с оружием я потерял и существенную часть себя. Еще удар, и земля уходит из-под ног, а взгляд упирается в небо, сплошь затянутое сизыми тучами. Тишина. Только волны размеренно перекатываются на берег, отсчитывая ритм сердца. Не моего, его. Того, кто стоит надо мной, и чьи глаза в этот момент наверняка спокойнее и безмятежнее самого океана. Гриффит… Нет, Фемто. Вставай, Черный Мечник, вставай, чтоб тебя! Еще не все кончено! Но внутренний голос неправ. Все закончится именно здесь. Я знаю это так же четко, как звук собственного имени. Это действительно конец. Я искал встречи с ним долгие годы. Отомстить. Уничтожить. Задать, глядя в глаза, единственный вопрос… От него веет холодом. Ему больше не нужно оружие, чтобы победить меня. Достаточно простого взгляда, и тело цепенеет. Как же я, блядь, ненавижу эти фокусы. Во рту пересохло, но это меня не останавливает. Сухой плевок шмякается на остановившиеся возле моей головы безупречные сапоги — единственный доступный способ показать, что я обо всем этом думаю. — Ну? — хриплю из последних сил. — И чего ты ждешь? Тишина. Он склоняется надо мной — грациозным, утонченным движением, точно мы находимся на светском рауте. Больше всего сейчас я хочу отвернуться, но неясная сила, парализовавшая тело, не дает мне этого сделать. Приходится смотреть. На чувственных губах играет непонятная усмешка. Все-таки есть что-то неправильное в том, что мужчина, к тому же воин, может быть так дьявольски, нечеловечески красив. Только он больше не человек, напоминаю я себе. Это не тот Гриффит, которого ты знал. Не тот, кому отдал свою дружбу… и даже больше, чего уж греха таить. Всего себя отдал, без остатка. Гриффит всегда казался мне неземным: слишком изящный, слишком легкий… ослепительно яркий в своей недосягаемости. И все же не было ни одного «сокола», что усомнился бы в своем командире. Любой из нас готов был без раздумий отдать за него жизнь. Отдать ему душу. И ведь отдали… — А ты ничуть не изменился, Гатс. Я рад. Его голос все так же мягок и мелодичен. Ни дать ни взять сидим где-нибудь на поляне у наскоро разбитого лагеря, а он треплется о чем-нибудь своем, возвышенном — и вроде бы ничего не понимаешь, а все одно хочется слушать. Хочется быть частью его замысла. — Подавись ты своей радостью. Он смеется. Смех отравой просачивается в кровь, смех невыносимо отдается в ушах — такой знакомый, такой родной, что это причиняет боль куда чудовищнее, чем ранее обрушенный на меня удар. — Дурачок, — говорит он и наклоняется ниже. Мое лицо внезапно попадает в плен холодных рук. Я вздрагиваю, и сердце пропускает удар. Точно так же закончилась наша первая дуэль. И вот замыкается круг — его победа, мое поражение. А он ведь знает, он делает это нарочно. Черт бы, черт бы его побрал. — Руки убери, ублюдок. Что-то мокрое ползет по щеке. Прекрасно — Великий Черный Мечник разнюнился как баба. Да только и это уже неважно. Позарез нужно дать выход боли, выдавить ее из себя, как гнойный прыщ. Пусть его, пусть видит, пусть смеется. Все равно он уже не тот, кем был раньше. Не тот, чьей любви я хотел быть достоин. Предатель, насильник, убийца. Жалкая, подлая мразь… — Как скажешь. Надо же, послушался. Противоестественное оцепенение уходит, но я по-прежнему не могу пошевелиться. Он смотрит на меня, а я на него — и думаю о том, как сильно я его ненавижу. Ненавижу за то, что наводит на такие мысли — своим видом, голосом, взглядом, черт бы его побрал. Идея приходит внезапно, и я ухмыляюсь. Действительно, разве мне еще есть что терять? Наверное, вид у меня теперь совсем безумный, потому что в алых глазах напротив мелькает что-то, похожее на замешательство. От этого мне становится еще смешнее, и я давлюсь хохотом, когда наши рты соприкасаются — мои шершавые тонкие губы против мягких и теплых, его. Ощущение, что я проваливаюсь в пустоту. Гриффит (нет, Фемто) замирает, напрягается. Зрачки расширены, и от этого его глаза кажутся обманчиво испуганными, почти человеческими. Нет, не хочу видеть. Лучше отдам свой второй глаз, чем увижу очередную ложь. Кажется, он пытается отстраниться, но я прочно удерживаю его, почти вдавливая в себя, словно во всем свете не осталось никого и ничего дороже. То, что мы делаем, мало похоже на поцелуй — я остервенело терзаю его рот, как уличный пес, дорвавшийся до кости. Сквозь почти приятный туман в голове пробивается лучик озарения: он ведь легко может остановить меня… Какого же черта он это терпит? — Ненавижу, — выдыхаю я со всей яростью, на какую только способен. Тело снова сотрясает дрожь, но на этот раз ей сопутствует вовсе не холод. Это жар. Такой невыносимый, такой сладкий, что, кажется, тело сейчас вспыхнет и сгорит, оставив после себя кучку пепла. Шорох волн почти полностью заглушает его смешок, но я все-таки его слышу, не могу не услышать. Открываю единственный глаз, чтобы увидеть, как он улыбается. Улыбка озаряет его лицо, превращая взрослого юношу в мальчишку. Конечно, теперь время над ним не властно. Но что осталось от него, настоящего? — Давай, Гатс, — его голос сливается с океаном, заполняя все мое существо, утягивая в бездну. — Ты ведь этого хочешь… всегда хотел. Прохладная ладонь скользит по моему разгоряченному лицу, стирая пот и слезы. Язык словно прилип к небу, и я не могу выдавить ни звука. В ушах пульсирует насмешливое эхо: давай, Гатс, давай, давай… — Ну же, — его пальцы угадывают невысказанное мной желание, и я стискиваю зубы, чувствуя, как болезненно напрягается предавшая меня плоть. — Сделай это. — Иди ты к черту… — неужели это и впрямь мой голос? Этот срывающийся, почти умоляющий стон? Он лишь качает головой. — Ты никогда не умел врать, Гатс. Он улыбается мне как-то по-особенному, заговорщицки — как если бы существовало что-то, известное лишь нам двоим. Как если бы собирался разделить со мной чрезвычайно важный секрет. Потом наклоняется ближе, вдыхая мой воздух. Если и оставались между нами еще какие-то преграды, в этот момент они лопнули как мыльный пузырь. Его поцелуй совсем не такой, как мой: нежный и почти невесомый, словно ветерок летним вечером. Губы дразнят, распаляя жаркий огонь предвкушения внизу живота. — Гриффит… — Возьми меня, — мягкий приказ, почти просьба. Из последних сил пытаюсь бороться, вышвырнуть его из головы, но этот сводящий с ума голос подчиняет себе, заставляя каждый нерв гореть мучительным желанием. Неизбежная, безоговорочная капитуляция. — Трахни меня, Гатс. Меня трясет как в лихорадке, когда я, путаясь в застежках, сбрасываю с себя одежду. Слой за слоем, обнажая перед ним покрытое шрамами тело, свою изувеченную душу. Доспех долго не поддается, но я преуспеваю. Последнее разделяющее нас прикрытие падает на песок. Мне еще хватает сил отрешенно подумать, что где-то там под этой нелицеприятной кучей валяется мой меч, и теперь до него уже при всем желании не добраться. Но тут он оборачивается, и я вздрагиваю, потому что на меня смотрят порочные глаза демона. — Ну, и чего ты ждешь? Он издевается, швыряя в меня мою же фразу. Он безупречен — ни изъяна. Очевидно, это было частью его Мечты. И только нам двоим известно, сколько несчастных заплатили за эту Мечту своими жизнями. Десятки, сотни, тысячи… — Гатс, — его взгляд немного теплеет — быстрая, почти неуловимая перемена. Он не скрывает, что видит мои мысли. — Ты ведь знаешь, у меня не было выбора. — Как ты можешь так говорить? — слова даются с трудом — мешает ком в горле. — Из-за тебя все они… и Каска…  — Мне тоже жаль ее, поверь. Но даже будь у меня второй шанс, я не смог бы поступить иначе, — он роняет эти слова уверенно и спокойно, без тени раскаяния. Как будто пытается донести прописную истину до глупого ребенка. — Заткнись! Просто закрой рот. Глаза заволакивает красным, в висках пульсирует кровь. Ярость и безумное желание вытесняют все мысли, кипят, не находя выхода, сжигая меня изнутри нечестивым клеймом. — Значит, хочешь трахаться? Хорошо, сейчас ты свое получишь. Один яростный прыжок, и вот теперь уже он подо мной. Та снисходительная легкость, с которой он позволяет мне это сделать, даже и не пытаясь сопротивляться, лишь подливает масла в огонь, и, впившись обеими руками в хрупкое горло, я вонзаюсь в него раз за разом, резко и беспощадно, сжимая пальцы так, что любой другой на его месте уже давно бы задохнулся. А он только смотрит и улыбается, и от этого ярость перерастает в бешенство. С каждым толчком — отомстить, разорвать, уничтожить. Гриффит (Фемто?) не издает ни звука. Тишину нарушает только мерный бой океана, и мои собственные прерывистые, ускоряющиеся выдохи. Я вижу Каску. Дьявол побери, да я каждую ночь ее вижу. Не во сне, а когда подолгу сижу неподвижно, ожидая непрошенных гостей. Зная, что они придут. Каждую ночь я снова и снова смотрю, как он насилует ее. Отвратительное зрелище. Я не могу ее спасти. Не могу вообще ничего сделать. Но в ее глазах, устремленных на меня, нет упрека. Только одна просьба. Не смотри на меня… — Смотри на меня, — тихий шепот. Я опускаю взгляд на распростертое подо мной обманчиво хрупкое тело. Он больше не улыбается. Глаза полуприкрыты по-девичьи длинными ресницами, но я успеваю заметить в них непривычную серьезность, даже какую-то печальную торжественность. Как будто благословляет меня на насилие. То, что должно было стать актом мести, принести хотя бы каплю удовлетворения, оборачивается чудовищной волной и разъедает меня изнутри. Движения становятся все хаотичнее, и я чувствую как, пока я вхожу в него, он входит в меня… еще глубже, в самую суть, в самую душу, и тело содрогается в сладком спазме, на смену которому быстро приходит темнота. Прежде чем окончательно потерять себя, я еще успеваю подумать, что больше не чувствую к нему ненависти. Нельзя судить понятиями добра и зла того, кто следует за своей Мечтой. Быть может, он выбрал вовсе не крылья Тьмы, как я считал поначалу. Может быть, он выбрал Небо.