Краски

Это новая терапия? Очередной план докторов? Бумага, кисть и краски. Я должен рисовать свои чувства. В палитре безумия - оттенки красного. Я окунаю кисть и рисую полуразрушенный Капитолий, залитый кровью… Рисую стены, туман, отсветы пламени, мрачные багровые тени человечества. Они приобретают объем. Оживают. Я не художник, не зритель. Я путник... Я должен спешить. Багровое марево. Едкий бурый туман, заслоняющий очертания полуразрушенных зданий. Ловлю враждебные взгляды ядовито-красных глаз спешащих в никуда хмурых странников. Они одеты в лохмотья, покрытые рыжими пятнами засохшей крови. Некоторых я знаю. Их образы хранятся где-то глубоко внутри моего воспаленного разума. Нельзя останавливаться, некогда вспоминать. Секунда задержки может стоить мне жизни. Моей жизни? Ее жизни. Спасти. В подступающих сумерках я преследую Китнисс Эвердин. Из месива сгорбленных фигур выхватываю глазами ее гибкий силуэт. На ней те же лохмотья, но я узнаю ее из сотен безмолвных обитателей умирающего города. Защитить. Зловещие отблески пламени сквозь дымку отражаются в воспаленных глазах моих уродливых спутников. В одно жуткое мгновение я узнаю в одном из них трибута, погибшего в когтях переродка… Они мертвы. Зловоние разлагающихся тел окутывает меня. Отрываю взгляд, снова смотрю вперед. Я должен найти ее в дышащей безысходностью толпе. Ее нет… Я потерял ее. Волна ужаса накатывает на меня. Я не могу опоздать. Странный огонь заполняет внутренности, мышцы наполняются нечеловеческой силой. Защитить. Расталкиваю людей. Грубо хватаю их за рассыпающиеся в руках куски одежды, откидываю в сторону за скользкие от пота руки. Прорываюсь вперед. Ничто не в силах остановить меня. Одна цель – спасти. Небо вспыхивает сотнями красных огненных цветков. Они горят, вырастают в огромные палящие соцветия. Слышу тысячи стонов существ, сгорающих в их пламени. Зову ее. Кричу ее имя, надрывно… как смертельно раненый зверь. Я опоздал… Пламя отчаяния выжигает меня изнутри. Через бесконечные секунды в кровавом зареве я вижу ярко-красное пламя, горящую, как факел, девушку… Китнисс. Слишком поздно. Подхватываю ее обгоревшую черно-красную плоть. Пытаюсь увидеть ее глаза. Кипящая в ее жилах кровь находит выход. Кровавые огненные капли покрывают уже мертвое тело. Я горю. Я плачу. Я вою. Безумная боль раскалывает меня на части. Ее больше нет… Меня больше нет… Чувствую резкую боль в плече. Меня толкают - сильно, безжалостно. Вырывают из цепких когтей кровавых грез. Я резко распахиваю мутные от слез глаза. Задыхаюсь. Пытаюсь отделить реальность от сновидения. Хеймитч. - Она жива, – слышу приглушенный голос. Еще не до конца проснувшись, смотрю на него с неверием и надеждой. Он тяжело вздыхает и тычет пальцем в желтоватый листок, приколотый к прикроватной стойке. Пытаясь выровнять дыхание, невидящим взглядом рассматриваю буквы, странный рисунок из коричнево-красных штампов и печатей. Читаю. «Солдат Китнисс Эвердин выжила при химической атаке на Капитолий. Из зоны массового поражения ее вынес солдат Пит Мелларк». Я успел. Память постепенно возвращается из мира жутких видений. Но легче не становится. Теперь я знаю, кто был тем горящим факелом, до которого ни я, ни Китнисс так и не смогли дотянуться. Примроуз Эвердин. Сестра, ребенок, подруга, целитель - ее больше нет. Я не смог защитить ее. Пальцы судорожно впиваются в волосы, из горла вырывается сдавленный стон. Сверкающие ядовитые образы уже рядом, готовы завладеть моим ослабленным кошмаром мозгом, телом. Входит обеспокоенная медсестра. Берет за руку. Вкалывает что-то в венозный катетер. Успокаивающее тепло морфлинга разливается по капиллярам. Забыть. Уснуть… Опять чувствую прикосновение на плече. Вспоминаю, зачем здесь Хеймитч. Сегодня встреча победителей Голодных Игр. Вижу приготовленный костюм. Как насмешку. Как изощренную пытку. Костюм, сшитый Порцией. Морфлинг не даст слезам вырваться наружу. Я усмехаюсь, глядя на уставшего ментора. Вспоминаю историю появления листка с печатями у моей кровати. Как множество раз после очередного кошмара собирался консилиум врачей, подтверждающих, что Китнисс жива. Обожжена, искалечена, раздавлена. Жива. Теперь у меня есть официальный документ. Жива! Собираю силы после изнурительной ночи. Заставляю затекшие мышцы работать, одеваться. Идти по длинным коридорам Тренировочного центра. Пытаюсь понять, для чего собирают выживших трибутов. Победителей, проигравших все в беспощадной бойне революции. Энни, Джоанна, Бити, Энобария, Хеймитч. Так мало. Мы рассаживаемся, ждем, обмениваемся ничего не значащими фразами, пустыми словами. Я слышу стук своего сердца. На мгновение пульс замирает. Я вижу Китнисс. Жива. Мне сказали правду. Бледная кожа. Багрово-красные следы огня на руках, шее. Одета в костюм, созданный Цинной. Как насмешка, как изощренная пытка... Китнисс жива. И до боли прекрасна. Смотрю на нее, желаю только одного - прикоснуться. Почувствовать тепло ее кожи. Живой. Дотронуться до тонкой руки, покрытой розоватым узором шрамов. Она здесь, рядом. Земная девушка, колючая, как зимний ветер, горячая и родная, как огонь в печи. Между нами три метра. Так далеко… Встречаю ее потухший взгляд. Китнисс? Знаю ли я ее? Мрачную, похожую на призрак. Печальную, как хрупкий сосуд, до краев заполненный болью утрат. Как школьник, прячу глаза лишь для того, чтобы украдкой смотреть на нее снова. Только коснуться. Убедиться, что она не рассеется, как дым, не исчезнет, как мираж в раскаленной пустыне. Заставляю себя слушать разговоры окружающих. Нужно понять, зачем нас собрала президент Койн. Смысл сказанного снова ускользает от меня. Сознание отказывается верить. - Мы устроим еще одни Голодные игры, в которых примут участие дети Капитолия, - еще раз отчетливо произносит Койн. Это шутка, это бред, порожденный морфлингом? Этого не может... не должно быть. Тягучие щупальца ужаса присасываются ко мне. Пелена воспоминаний закрывает свет. Страх, злость, отчаяние... - Нет! – я разрываю оцепенение. Я нахожу слова, стучу в ожесточенные войной умы, сердца. Я не позволю. Мы не позволим. Почему же они голосуют «за»? Почему она голосует «за»? Только не она. Отдать на смерть других детей ради Прим… ради Прим. Клокочущие волны ярости поднимаются изнутри, выливаясь потоком слов, предложений. Я почти не контролирую себя. Слышу последний решительный ответ. - Я поддерживаю Сойку, - произносит Хеймитч. Я опять один. В кровавой пустыне боли и ненависти. Неожиданно для себя я успокаиваюсь. Голоса затихают вдали. Я уже привык к одиночеству. Пусто. Холодно. Мы опять на сцене, тысячи взглядов прикованы к нам. Десятки камер записывают историческую казнь… Президент-убийца привязан к позорному столбу, белая роза приколота к его одежде. Президент-убийца выходит на балкон, и радостные крики приветствуют ее появление. Равнодушным взглядом смотрю на Китнисс. На бордовые отметины огня на ее шее. Тетива натянута. В полной тишине звенит летящая стрела. Президент Койн падает с балкона на землю. Красные кровавые цветы распускаются на ее спине, на губах президента Сноу. В леденящей пустоте толпы я отчетливо знаю, что будет дальше. Три метра между нами. Так близко. Теперь можно дотронуться... Я касаюсь ее. Крепко держу за вздрагивающее предплечье. Не отпускаю. Никогда. Чувствую тепло ее губ на моей руке. Встречаю пронзительный взгляд серых глаз, наполненных ожиданием смерти. Как в зеркале. - Отпусти! - просит она, пытаясь вырваться. Кровавые цветы от прикосновения ее зубов распускаются на моей коже. Жива, растерзана, уничтожена, прекрасна. Сотни, тысячи, миллионы невидимых нитей держат нас... Не оставляй меня. - Не могу. И я держу ее. Пока не отрываю с мясом кусок несущего смерть костюма, пока не вижу фиолетовую капсулу, смятую чьим-то сапогом. Она будет жить. Красные цветы на моих пальцах. Красные цветы на ее рвущейся под грубой хваткой солдат коже. Кроваво-красное покрывало накрывает меня. Красная. Кровь. Жизнь.