Red

Я всегда считал себя неприметным парнем. Точнее, не неприметным. Отталкивающим. Временами, когда мне было скучно или тоскливо, я с каким-то нелепым благоговением перечислял сам себе свои недостатки: начинал от пальцев на ногах, описывая каждый ноготь, поднимался выше до щуплых щиколоток, особенно заострял внимание на волосатых голенях и бедрах, в красках расписывал размеры и качество члена с задницей, упивался отвратительностью своего дрищавого торса и тощими ненакачанными руками, проклинал свой еврейский нос, ненавидел свои глупые, мутно-голубые, глаза, блевал со своих многочисленных веснушек и заканчивал все это последним ударом самобичевания по своей ненавистной рыжей шевелюре. Когда заканчивал, не успевал отдышаться, потому что тут же вспоминал и про многочисленные поведенческие проблемы – если выразиться в двух словах, я был задротом и неудачником. Замшелый интровертизм мешал мне в каком бы то ни было общении (даже в кругу семьи я предпочитал отмалчиваться и скрываться за дверью своей комнаты), социофобия приказывала мне вечерами сидеть дома, задрачивая в компьютерные игры и просматривая аниме, а замашки нытика с двача прикрывали мою убогость некой элитарностью, мешая со всем этим разобраться и попытаться сделать из себя нормального человека с личной жизнью. Само собой, такое комбо из неудач в генетическом и умственно-психическом плане не оставляло мне ни малейшего шанса на достойное существование в обществе, с чем я, после сорока пяти таких сеансов, смирился окончательно. Так проходила моя жизнь. Я закончил школу, будучи глубоко закомплексованным и зажатым человеком, поступил в колледж на специальность, которая, на мой взгляд, больше всего подходила такому неудачнику, как я, запретил родителям делать ремонт в моей комнате и остановил в себе последние жизненные процессы. Меня ничего не интересовало: я набил неплохую базу просмотренных тайтлов и решил, что содержащейся в них информации вполне хватит для формирования моей картины мира, в любимое блюдо я выбрал себе простую гречку, совершенно забив на многообразие продуктов и блюд, предлагаемых миром, а «другом» себе назначил парня, который нуждался во мне ровным счетом никак, но мог сходить со мной куда-нибудь «по делам» раз в полгода, когда нуждался в нем я. А, еще я катался на велосипеде. На розовом мамином велосипеде. Редко. Естественно, я был девственником. В школе, даже по современным меркам, я был мудаком и уродом, а заводская специальность колледжа окружила меня такими же, как я, «сомнительными юношами», исключив из поля зрения хотя бы самых посредственных ровесниц. Отдушину я находил в коммерческой эротике: смотрел хентай, иногда порно, читал тематическую мангу и стал неплохо разбираться в яое – наверное, единственное мое достижение. В те моменты, когда мне было весело (или я дрочил в душе), я мечтал о том времени, когда стану жить один: дождусь светлого праздника своего тридцатилетия и торжественно отмечу его на пару с какой-нибудь проституткой; представлял, как буду копить на нее деньги, чтоб вышло подороже и «красивше», как сниму ее на всю ночь, приведу в свою скромную квартирку, положу на большую кровать (обязательно куплю кровать, когда стану жить отдельно!) и там, на этой кровати, я и …! Подобные мечты нехило скрашивали мои дни, и ждать я мог еще долго. До моего тридцатилетия оставалось десять долгих, полных затворничества и самобичевания, лет, которые, с помощью этих фантазий и всего вышеперечисленного, преодолеть мне казалось не таким уж и трудным. Я был девственником до девятнадцати лет. В один морозный осенний вечер, когда до моего двадцатилетия оставалось чуть больше, чем полгода, я вышел из дома за водой – странный для городского жителя ритуал, но, тем не менее, я ходил за водой не реже, чем раз в два дня. Минусовая температура, так неожиданно ударившая в середине октября, щипала уши и превращала дыхание в пар. Я вышел во двор без шапки. Дорога была мне хорошо известна и мало освещена. Впрочем, не думаю, что свет сыграл бы мне на руку в тот день. Я удивился, как меня вообще заметили в этих сумерках, но я ясно услышал, как кто-то окрикнул меня. - Эй, парень! – я обернулся, скорее от неожиданности, чем от желания обернуться. – Иди сюда. На углу дома, в тени козырька подъезда, стояли трое мужчин. Тот, что был меньше всех, явно был нацелен корпусом на меня. Я остановился, но подходить не торопился и с опаской смотрел на этих типов. - Да иди сюда, че ты? – опять повторил мелкий. - Что… это вы мне? – дурацкая моя остановка убила возможность проигнорировать и смыться, поэтому я робко спросил, точно ли ко мне у них какое дело, хотя сам прекрасно понимал, что вокруг тут никого, кроме меня, нет. - Тебе, тебе. Да иди сюда, не бойся. Дружелюбная и озорная интонация мелкого заставила глянуть на себя со стороны, и я впервые задумался о том, мужик ли я вообще. Я даже не выдохнул, но пошел в сторону троицы каким-то не к месту уверенным шагом. - Ну что? - Ты чего такой зашуганный? – мелкий улыбался, и улыбался по-доброму. Я смог разглядеть его лицо, и в его выражении мне почудилось нечто родное и успокаивающее. Его хитрые глаза смотрели с какой-то заботой, а поднятые уголки губ образовывали улыбку, которую я не замечал у живых людей, но которую часто рисовали в моих любимых тайтлах у крутых и пафосных героев. В целом этот человек был приятен наружностью и внушал странное для подобной ситуации доверие. Только по затянувшейся паузе я понял, что рассматриваю его лицо слишком долго: - Ничего – твердо ответил я. Мне не было страшно. - Мы тут это… сигаретку хотели у тебя попросить. А лучше три. Ты же куришь, да, небось? – снова как-то по-отечески спросил Мелкий, кладя мне руку на плечи и похлопывая меня по спине. - Нет, не курю. - Да ты что! Это хорошо, что ты не куришь. – Он все так же пристально смотрел на меня и улыбался. Я стоял с ними. Все еще, очень долго, как мне тогда казалось, стоял с ними, хотя понимал, что разговор окончился очень быстро, дружелюбно, да и вообще мне очень повезло с данной мне возможностью быстро соскочить и уйти невредимым, но я простоял, а когда, наконец, собрался убрать с себя чужую руку и вежливо попрощаться, меня снова спросили: - А чего ты рыжий такой? Этот вопрос всегда действовал на меня странно. Я знаю, что на такие вопросы принято отшучиваться, но, так как я ненавидел свою рыжину и не имел в родственниках никого рыжего, то во мне каждый раз рождалась буря эмоций по этому поводу. В очередной раз я завис над этим вопросом и не сразу понял, что самый высокий мужчина куда-то пошел, а средний схватил меня за руку. Все еще находясь в легкой прострации, я чуть было не упал, когда меня потянули за собой, но вовремя был подхвачен и схвачен крепче. Непривычное ощущение чужого прикосновения вышло на первый план, затмив собой чувство опасности и страха, так что упираться я стал только пройдя таким образом половину пути. Пройдя еще немного, я запаниковал и наивно начал просить их отпустить меня. - Что вы делаете, эй? Отпустите! - кажется, я заикался и скулил. Мелкий нагнал нас сзади и завел мои руки за спину, позволяя среднему тащить меня на одном боку. Он был сильнее, чем выглядел, поэтому мои попытки упереться своими тощими ногами в скользкий снег или пнуть его были не очень эффективными. К тому времени, когда мы подошли к моему дому, мой голос окончательно сел от скулежа и страха, руки затекли, а ноги болели. Меня поволокли к небольшой технической двери, которая есть в каждом стандартном панельном доме. О таких еще спорят дети, гуляющие во дворах и ежедневно наблюдающие входящих и выходящих людей из всех дверей многоподъездника, но ни разу не видящие, чтобы открывалась и закрывалась эта дверь – она пугает их, так как они не знают, что за ней скрыто. Железная и, как правило, находящаяся выше или ниже уровня порога всех прочих дверей, эта дверь привлекает внимание любознательных детишек, но остается совершенно незаметной для проходящих мимо взрослых. Насколько знаю я, содержимое таких дверей бывает разным в зависимости от серии дома, но меня не обрадовал бы ни один из вариантов. Я сжался. Я видел, как Высокий человек входил в эту дверь, «заботливо» оставив ее открытой, и как спустился куда-то вниз. Чувство страха поднялось откуда-то из низа живота и подступило к горлу, помогая осознать, что это дверь в подвал, но мешая сопротивляться людям, тащившим меня в него. Я невольно вспомнил все те жуткие истории про подвалы, и те вещи, которые вытворяют в таких подвалах с людьми. Собрав последние силы, я дернулся в попытке вырваться, но получил лишь удар по голове от человека, несшего меня на себе – я понял, что вырваться мне не удастся. Печально выдохнув, я повернулся лицом к Мелкому, чтобы через его плечо наблюдать, как медленно закрывается за мной дверь, хороня мое никчемное существование в подвале собственного дома под тяжелое сопение трех взрослых мужиков.

***

Я закрыл глаза и уткнулся лицом в спину Среднего. Я старался не смотреть на окружение, я боялся увидеть хирургические столы, скальпели, тазы и холодильники – я думал о том, что мои глаза вовсе и не глупые, что руки и ноги мои мне, в общем-то, нравятся, а уж сердце, печень и легкие так и вовсе, наверняка, очень красивые, ведь я их никогда не видел. Как-то бабушка, сидя в моей комнате, смотрела какой-то русский ментовской сериал, где подпольные хирурги заманивали бомжей в такие вот подвалы и продавали их органы на черном рынке. А один раз к ним в руки попался обычный парень… Я заплакал. Мы шли куда-то по узкому коридору. Под ногами я постоянно чувствовал какой-то мусор. Разбитые стекла, осколки кирпичей, какие-то мешки и обрывки ткани заставляли меня страдать еще больше от того, что меня расчленят в условиях полнейшей антисанитарии, и мои прекрасные внутренние органы загниют и испортятся только от прикосновения с местным, воняющим крысами, воздухом. Запах затхлости, грязи и гнили пагубным образом действовал на мое сознание, я совсем перестал сопротивляться и уныло брел за своими похитителями, глотая слезы. Внезапно меня схватили за затылок, принуждая нагнуться ниже, и, протиснувшись сквозь узкий проход, мы оказались в помещении, сплошь пронизанном трубами разных диаметров. К этому времени я смог пересилить себя и открыл глаза, поэтому отчетливо видел, что никакого хирургического оборудования здесь нет. Кругом царила грязь, которую трудно было не заметить даже в полумраке. Единственным источником света здесь была маленькая тусклая лампочка, висевшая на длинном проводе посреди комнаты. Она покачивалась на своем шнурке, создавая жутковатые блики на стенах и потолке. У дальней стены на старом, пост-советском кресле сидел Высокий человек; он курил, периодически выдыхая дым в мою сторону и стряхивая пепел прямо себе на ботинки. Средний отпустил меня и прошел к Высокому – как я понял, тот был здесь главным. Как только Средний дошел до своего босса, Мелкий в своей прежней интонации прошептал мне на ухо: «Проходи, рыжик», и меня чуть не вырвало от отвращения. Я остался стоять на месте. Легкие толчки в спину сменились очередным заламыванием рук за спину и пинками под зад, но я не сдавался и старался твердо стоять на ногах. Высокий подал знак Среднему, и тот, не слишком церемонясь, схватил меня за шкирку и швырнул на пол прямо под ноги сидящему в кресле. Приземлился я неудачно: угодив ладонью в чье-то полузасохшее дерьмо, меня все-таки стошнило. Пока я вытирался рукавом, все молчали, но стоило мне закончить, как человек, у ног которого я находился, произнес громко, уверено и страшно: - Раздевайся. Я замер. Шею свело так, будто я хотел втянуть голову в плечи, но я точно знал, что не шевелюсь. Я не дышал, перестал дрожать и слышал капающий звук протекающих труб отчетливее и громче, чем биение своего сердца. Я перечитал много яоя, я шутил на эту тему, даже проецировал сюжеты оттуда на себя, но я представить не мог, что действительно окажусь в подобной ситуации. Я смотрел прямо перед собой широко распахнутыми глазами не моргая, но видел не песок на полу подвального помещения, а картинки из манг, где вместо грязного русского подвала были японские чистые подворотни, где вместо огромных русских суровых мужиков были стройные мускулистые красавцы, и где вместо такого обычного меня насиловали женоподобных милых мальчиков с кавайными большими глазами. Высокий мужчина с силой придавил мою голову ногой к полу и агрессивно повторил: - Не спи, а раздевайся. Я снова заскулил и зажмурился. Фантазия рождала в моей голове такие мерзотные образы и картины, что, когда меня подхватили за живот, я не выдержал и, впервые по-настоящему испугавшись, стал орать и дергаться. -НЕТ! НЕТ! – я брыкался, что есть мочи. – НЕТ! Я НЕ ХОЧУ! - Заткнись! – кто-то из них сильно ударил меня по голове, но я не мог позволить себе потерять сознания и даже, кажется, не начал истекать кровью. Мелкий держал мои ноги, пока Средний расстегивал куртку, снимал свитер и стаскивал футболку. Он не переставал меня бить, при этом футболкой оттирал мою ладонь, ту самую, которой я угодил в чье-то дерьмо. Брезгливый… Оставив на мне одни трусы, меня подняли с пола и, в очередной раз заведя руки за спину и вцепившись в мои рыжие волосы, подвели к Боссу «на досмотр». В подвале было холодно, меня трясло от страха и напряжения, по подбородку текла слюна, но Высокий, встав со своего места, подошел ко мне, внимательно осмотрел и, пройдясь ладонью по моему животу сверху вниз, хмыкнул. По его усмешке я понял, что он остался доволен. Легкий кивок его головы – и меня нагибают, с силой прикладывая животом на теплотрассу, перекидывая через трубы. Связывающая стекловату проволока впивается мне в живот, а ногами я с трудом достаю до грязного пола. Я не знал, что делать: искать ли ладонями упор, пытаясь встать или же сразу готовиться к худшему и принимать позу поудобнее. Абсолютно беспомощный, с трудом соображающий, я продолжал истекать слюной на грязную поверхность трубы, прижатый к ней щекой, машинально водя руками где-то под собой в воздухе – бессмысленный и пустой жест тупого отчаяния. Я слышал, как эти люди возились где-то позади меня, слышал треск своих рвущихся трусов, звук хлопка по своей заднице – все это время меня никто не удерживал, руки мои все так же болтались, и только вцепившаяся в мой затылок чужая рука известила меня о начале действия. Я вскрикнул. Пронзительная первая нота моего крика скатилась в хрип по мере того, как этот гад входил в меня, и от первого же толчка я захлебнулся в неспособности дышать. Задыхаясь, я даже не понял, кто был моим «первым» - этот урод явно ничего не знал о предварительных ласках и растягивании. Резкая боль моментально отрезвила и разозлила меня: я все также продолжал смотреть не моргая в одну точку, но руки мои больше не висели плетьми, сжавшись в кулаки, все тело напряглось, и я почувствовал, как крошатся мои зубы от того, как сильно свело мою челюсть. Терпеть я был не намерен. Забывая о том, что меня прижимают, я попытался встать, обнаруживая в себе нечеловеческую силу, но ее оказывается недостаточно. Все, что мне удается – понять, что меня имеет Высокий главарь, и привлечь внимание Мелкого, который, все так же сладко улыбаясь, подошел ко мне спереди и одобрительно похлопал по спине: - Ну тише, тише… От очередного толчка на моих глазах выступили слезы, и мое озлобленное состояние сменилось на плаксивое. Слезы текли по моим щекам непрерывным потоком, образуя совместно со слюной грязную неприятную лужицу под моим лицом, но мне было плевать. Мужик сзади вышел на ровный, размеренный темп, я лежал и скулил, Мелкий аккуратно перебирал мои волосы на лбу, а Средний же крепко сжимал их на макушке. В это время я познал новый страх – странная для картины изнасилования тишина, монотонные движения насильника и ужасающая идиллия в происходящем сводили с ума. Мне казалось, что время зациклилось: не было ничего такого, что нарушало бы этот событийный вакуум. Никаких прочих движений, никаких других звуков. Кажется, будто все они даже дышали одинаково, а я скулил какую-то четкую ритмичную мелодию. Я испугался, что застыну в таком состоянии навсегда и, разрывая наваждение, схватился за руку Мелкого. Рука с моего затылка убралась, и я смог поднять голову. Я смог разглядеть его лицо, все так же по-отечески улыбающееся, с нежностью глядящее на меня, и разрыдался. Я больше не скулил, не злился, не кричал и не ныл – я рыдал, сжимая руку человека, заманившего меня сюда, помогающего меня раздевать и укладывать, но все так же внушавшего мне это жуткое по своей силе доверие. Я все ждал, что вот-вот он меня спасет, отмотает время назад или как-то иначе приведет мое израненное тело в порядок, вернет мое психическое состояние в норму, но он лишь смотрел на меня, не убирая руки, и я понял, что все это его лишь забавляет. В его светлых глазах читалось веселье, кажется, будто он видел в происходящем какой-то смысл, где я был очередным коллекционным экземпляром – особенный и ценный по-своему, но ценный лишь в множестве других, таких же, как я, экспонатов. Я хотел от него помощи, а он хотел, чтобы веселье продолжалось. Я разжал свою ладонь, отпуская его руку, но тут же вцепился в нее еще сильнее, так как Высокий, наконец, сломал свой отбойный ритм, увеличивая скорость, с невозможной силой вцепился в мои бедра, и, помучив меня еще пару минут, доводя до крика и разрыва мышц, кончил, не выходя из меня. Расслабляясь, он умиротворенно нежился на моей спине, я же дергался и вопил под ним, переваривая эти похабные ощущения: чужой член все это время был мне менее отвратителен, чем чувство стекающей по моим ногам чужой, еще теплой спермы. Он лежал и сопел мне в ухо, поглаживая мои ребра, придавливая мое тощее тело к неровной поверхности труб с торчащей острой проволокой, и его совершенно не смущали ни мои отчаянные рывки и крики, ни похотливые взгляды товарищей. Он слез с меня только тогда, когда нервная дрожь нетерпения Мелкого, сменившая липовую заботу, стала его раздражать. Бросив презрительный взгляд на возбудившегося дружка, он медленно отстранился от меня, при этом нарочито долго закуривая, напоследок сжал мою ягодицу, дразнясь и издеваясь над нами обоими, и отошел к своему креслу. Дальнейшее представление он наблюдал оттуда. Мелкий, в отличие о первого, был куда менее молчалив. Оставив держать мою голову Среднему, он веселым и бодрым шагом обошел мое «ложе» и оглядел меня сзади взором художника. Я никогда не слышал ничего противнее его «Тише, мой маленький», когда он кончиками пальцев скользил по моим плечам, опускаясь ниже, исследуя бока по пути к бедрам. На них уже стали появляться синяки – иначе я не могу объяснить его задержки в определенных местах. Я чувствовал, как аккуратно он пристраивается сзади, не входя сразу, а будто примеряя меня как какую-то одежду на член. Я дрожал, не зная чего ожидать: Мелкий явно знал в этом толк и мог опуститься до каких-нибудь унижающих меня извращений. Но он лишь слегка помассировал мне ягодицы, погладил меня по спине и вошел в меня медленно, наслаждаясь мурашками, что побежали по моей спине. Он был меньше и быстрее. Он насиловал меня аккуратно, меняя темп и глубину, не переставая гладить и ласкать мое тело – он чувствовал меня, и я впервые за вечер поймал себя на том, что отвечаю своему насильнику. Как я не зажимался, не прошло и двух минут, и подобие на стон все таки вырвалось из меня, что очень порадовало Мелкого. Он опустился щекой на мою спину, давая мне отдышаться, и прошептал: - Хороший мальчик, хороший. Рыжий и худенький. Хороший. И снова продолжил вдалбливаться в меня в своем рваном ритме. Временами, он умудрялся задевать что-то приятное внутри меня, из-за чего я не только не сдерживал стоны, но и хватал сам себя за член, теряя последнее равновесие и причиняя себе еще больше боли, которую не заглушали даже эти вспышки удовольствия, но я первый раз получал ласку от кого-то другого и почти не мог себя контролировать. Было необычно осознавать, что даже в такой дерьмовой ситуации, с человеком, которого я считал своим предателем, разложенный на этих проклятых трубах, я буду чувствовать себя хорошо. Мне было стыдно, мерзко и больно. Удерживая последние капли здравого смысла, я попытался с помощью рук, абстрагируясь от ощущений сзади, довести себя до конца сам, чтобы не опозориться еще сильнее и не кончить от прикосновений этого мужика. И я выиграл эту гонку: я излился себе в руку первым, отчего мой насильник расстроился. Издав какой-то разочарованный звук, он попытался «оживить» меня, но я уже слишком устал, чтобы реагировать. - Да чтоб тебя, рыжик! Это нечестно! – вскричал он в сердцах, зажмуриваясь и крепче вцепляясь в мои бедра. Я ожидал, что он разозлится, ударит меня или полезет руками мне между ног в попытках «воскресить», но он замедлился, а вскоре и вовсе остановился. Я слышал, как он произнес куда-то назад: - Правда забавно? – и Высокий положительно хмыкнул ему в ответ. Я плохо помню, чем он занимал себя и меня оставшееся время – в отличие от своего босса, его секс со мной был дольше, а я слишком измотан, чтобы все отслеживать, - но я точно помню, что процесс доставлял ему какое-то особое удовольствие, не свойственное обычным людям. Как будто секс с «импотентом» мог приносить какую-то извращенную радость, наряду с распространенными фетишами на БДСМ, секс-игрушки, ролевые игры и прочее. Только вот все это я мог понять, а удовольствие от траха с парнем, у которого опал и не встает – нет. Наконец, настала и его очередь кончать в меня. Разогнавшись особенно шустро, не стесняясь идиотских звуков, которые он издавал, и которые не были похожи на стандартные постельные вздохи, он, радуясь как маленький ребенок, так же зарядил в меня мощной струей, и я точно так же задергался, как и в первый раз – в этот раз саднившая задница острее чувствовала это мерзкое вытекание вязкой субстанции, так что было мало того, что неприятно, так еще и больно. По привычке я хотел закричать, но голос был сорван, и я только громко и отчаянно шипел. Рука с затылка убралась, и я сообразил, что это еще не конец, и что есть еще третий – Средний, который все это время молчал, и к ощущению чьей руки на затылке я привык настолько, что перестал ее замечать. Я бы мог крутить головой, мог бы даже встать и слезть с этих труб, но я слишком устал и мне было плохо. Я так долго жил в состоянии полного эмоционального оцепенения, а сегодня так много раз испытал резкую смену чувств, что, кажется, познал себя настолько, что мог ощущать себя со стороны. Со стороны я видел свое полностью раздавленное тело, свое грязное, перекошенное лицо и свои пустые, бесцветные глаза. Вот так человека сломало то, что воспето многими поэтами, художниками и маркетологами, и из-за чего на свет рождаются другие такие же люди. Мелкий со Средним поменялись местами, и мой следующий любовник отправился назад, а предыдущий, довольный проделанной работой, вновь оказался у моей головы. Он откинулся спиной на соседние трубы и встряхнул мокрыми от пота волосами. Все так же тяжело дыша, выгибая спину и разглядывая потолок, он не переставал улыбаться, мечтательно выдыхая со мной в такт. Я лежал, отвернувшись лицом от него в другую сторону, слушая новый звук его дыхания и стараясь скорее забыть звуки, которые он издавал, пока трахал меня. - Слушай, а как тебя зовут? – спросил он ехидно, но вместо ответа я лишь сморщился и скривил рот – начался третий раунд, но ощущения сзади слегка отличались от двух предыдущих раз, и это меня напугало. Мелкий с удивлением посмотрел на меня, приподнявшись на локтях, и, поняв, что отвечать я не стану, продолжил. – Знаешь, а ты ведь первый у меня такой – стеснительный. – Он оторвал взгляд от потолка и, повернувшись на бочок и подперев ладонью голову, полностью погрузился в разглядывание меня. Мы оба слушали друг друга, я продолжал это понимать, даже когда ощутил, что теряю сознание. В глазах начало темнеть, и боль в теле переставала быть осознаваемой. Мозг, кажется, понял, в чем наше с ним спасение, и старался отправлять меня в забытье с каждым разом на все большее время, даже если это были считанные секунды. Однако незамеченным это не осталось. - Эй-эй-эй, что-то он расслабляться начал, - завозмущался Мелкий, немедленно привстав из своей уютной позы и хватая меня за лицо. – Очнись, Рыжик! Я с трудом продрал глаза, с трудом определил себя в пространстве и тут же прикусил губу от моментально вернувшейся боли. Снова с надеждой посмотрел на Мелкого. - Ты начинаешь быть слишком капризным и обижаешь меня, - сказал он. – Это невежливо. Я опять начал плакать. Его слова показались мне очень обидными, как будто я снова маленький мальчик, который хотел сделать приятное маме, а его не поняли и отругали. Мелкий зло посмотрел на мои очередные слезы. - Слышь, подсоби-ка мне, - обратился он к человеку, занятому моей задницей, - хочу провернуть одну штуку. – и ухватил меня за плечи. Средний, умудряясь не сбиваться и не выскальзывать, схватил меня за ноги и, понимая, чего хочет Мелкий, развернул меня на спину, лицом к свету. В тот момент я еще грустно подумал, что познал весь ужас поговорки «Я тебя на хую вертел», но быстро потерял эту мысль, потому что увидел свой окровавленный живот. Режущая острая проволока теперь впивалась в спину, которую еще минуту назад гладили и целовали. Теперь я видел еще больше и еще больше хотел умереть. Лицо Среднего в экстазе, уродующем его и так не слишком симпатичное лицо, засраный пол и загаженные стены подвала, свой болтающийся член, которому так и не начало нравится происходящее, силуэт Высокого, весь в тумане сигаретного дыма, кровь на своем животе и руки Мелкого, тянувшегося к моей груди. Я снова обрел голос, и я орал, орал пронзительно и мощно, визгливо и непрерывно, в то время как Средний готовился так же накончать в меня, а Мелкий рисовал узоры моей кровью вокруг моих сосков. Я уже не слышал, что он говорил. Внезапно все кончилось. Я больше не чувствовал, что меня удерживают. Проморгаясь от слез, я разглядел подкуривающего кровавыми руками Мелкого, зажигалку ему держал Высокий; Средний стягивал с себя презерватив – так вот что это было за отличное от первых двух ощущение – брезгливость его и тут дала о себе знать; я же остался ровно в той же позе с тем же открытым ртом. Застыв, я смотрел, как первым уходит главарь, даже не взглянув на меня напоследок, как затягивает ремень и прихорашивается Мелкий, моментально растерявший все свое отцовское обаяние, и как собирает мою одежду Средний. Он вышел последним, перед этим аккуратно сложив мои вещи рядом со мной и посмотрев на меня простым, без эмоций, взглядом. Оставшись один, я молча лежал, не шевелясь, и смотрел в потолок. Я старался не двигаться, так как понимал, что телу моему нужен покой, и малейшее движение может отозваться волной новой боли. Я пролежал так сколько мог, пока не начал замерзать. Тело остывало, вновь почувствовав морозный октябрь на улице, и вскоре меня сотрясал полноценный озноб. Скатившись с трубы, раздирая в кровь кожу на спине злополучной проволокой, я смог только дотянутся до куртки, вытащить телефон и набрать номер моего единственного друга. Прошептав ему в трубку несколько слов, я отключился. Как бы мне хотелось, чтобы по закону жанра я открыл глаза в теплой постели, вымытый, перевязанный, успокоенный. Но очнулся я все в том же подвале. В тусклом свете я разглядел, что мои конечности начали синеть, засохшая кровь покрывала тонкой коркой живот и внутреннюю сторону бедер, а живот сводило знакомой с детства судорогой. Посмотрев на часы и увидев, что со звонка Антону прошло 40 минут, я решил, что здесь умирать не хочу и буду одеваться. Выйти к железным дверям мне удалось спустя еще полчаса. На улице к тому времени стало совсем темно. Выйдя, наконец, из подвала я огляделся вокруг. Столь знакомый мне двор полностью преобразился за эти несколько часов. Уродливые соседские машины присыпало снегом, и теперь они сверкали, деревья стояли сказочно красивые со своей еще не опавшей листвой, окружающие дома поблескивали редкими окнами, воодушевляя и радуя. Идеально. Умирать я собрался прямо тут. Но подошел Антон. Моментально побледневший, он молча подхватил меня под руки и аккуратно повел домой. Я не был готов к встрече с матерью, да и Антон долго не решался нажать на звонок, понимая, что ничего не сможет объяснить, но дома никого не оказалось, и он, несколько облегченно выдохнув, положил меня на диван в моей комнате. Сев рядом со мной, украдкой, но внимательно меня разглядывая, он спросил: - Что случилось-то? В ответ я невесело засмеялся. Антон наблюдал мою истерику, набирающую обороты, смотрел, как я поднимаю свитер с футболкой, показывая ему живот, как указываю ему на начавшие темнеть сзади джинсы, и глаза его все больше округлялись по мере того, как до него доходило. - Может скорую вызвать? Полицию? Я отрицательно помотал головой. - Отведи меня лучше в ванную. Не, сначала в туалет. И поищи в аптечке… что-нибудь…

***

Никто не стал задавать лишних вопросов. К утру у меня поднялась температура, и пришедшая с ночных гулянок мама, не сильно вдаваясь в причины моей болезни, разрешила не ходить в колледж. Когда же температура прошла, но состояние мое оставляло желать лучшего, меня к себе забирал Антон, там укладывал спать, а сам уходил на учебу. Я был благодарен ему уже только за одно это, но он пошел еще дальше: когда тело зажило, стало ясно, что сломан я в другом месте. Теперь я приходил к нему не спать, а излечиваться – он взял на себя ответственность и показал мне, что даже для меня секс может быть приятным. К лету я уже был сформировавшимся геем, перестал кричать по ночам от кошмаров и больше не шарахался от мужчин. В июле Антон извинился, сказал, что натурал, и подогнал мне своего приятеля, милого парня по имени Артем. Как потом объяснил мне Антон, все это он делал из-за того, что чувствовал себя виноватым – он решил, что своим звонком я тогда прикольнулся, и не пришел раньше, оставив меня в подвале. Я же перестал себя ненавидеть. Странным образом я осознал, что… привлекателен? Не знаю, но жизнь моя стала значительно лучше и интереснее. Артем был чудесен – веселый и заводной парень таскал меня разным удивительным местам, знакомил с разными людьми, помогал мне с учебой в универе – в этот раз я поступил на хорошую специальность и даже преуспел в ней – а ночью доказывал мне, что я классный и любимый. Да и с Антоном дружба стала крепче. Иногда, возвращаясь с мамой из магазина, я встречал Высокого Главаря, и она всегда радостно с ним здоровалась, спрашивала, как дела у него и его жены. Он же отвечал ей что-то, совершенно не обращая на меня никакого внимания, и улыбался. А я смотрел на эту улыбку и думал о том, какой подарок я подарю Артему на нашу первую годовщину, и куда мы пойдем завтра вечером.