Нельзя было его касаться

Нельзя было его касаться. Помню вкус его кожи. Сладко-пряный, горьковато-запретный. Запах терпкого одеколона, смешанный с неприятными колючими нотками огневиски, уже литрами плескающегося внутри нас. Нельзя было его касаться. Немного потеряв контроль, сползаю брату на плечо и с тихим стоном расслабляюсь. Мне хватит минуты, чтобы взять себя в руки, и он знает об этом, но так лежать оказалось неимоверно приятно. Касаться затылком выпирающей косточки на плече и рукой чувствовать биение его сердца… Нельзя было его касаться. Поднимаюсь и наполняю наши бокалы снова. Напиваться так напиваться, Кубок по квиддичу в этом году дался нам тяжело, но он у нас. Усталость подкрадывается, пытается втянуть в сонный плен, но алкоголь пока отгоняет ее, ожидая момента, когда предать меня и присоединится к ней. Чувствую, как руки брата тянут обратно и изо всех сил пытаюсь не расплескать пойло. Нельзя было его касаться. Швырнув очередную бутылку куда-то под диван, наша веселая компания гриффиндорцев в очередной раз взорвалась смехом, по достоинству оценив шутку брата. Хорошо, что все, включая нас обоих, пьяны, и не замечают быстрых взглядов. Вскоре в гостиной остались только старшекурсники и веселье немного поутихло, плавно перейдя в душевные посиделки. Непостижимым образом мы оказались в слабо освещенном камином углу на мягком диванчике. Радостно, что к нам присоединилась и новая бутылка огневиски. Нельзя было его касаться. В бликах от огня его волосы также казались огненными, даже больше, чем обычно. Мы разговаривали обо всем: о квиддиче, об экзаменах о новых идеях для Ужастиков Умников Уизли. Разговор шел только пока было что выпить и пока сами мы могли говорить. И пока я не прикоснулся к нему. Я уже не хозяин своему телу, и рука сама тянется поправить выбившуюся прядь медных волос брата, заправить за ухо, коснуться чувствительной кожи за ухом, провести кончиками пальцев по шее. И бояться посмотреть ему в глаза, увидеть там… даже и сам не знаю что. Но он словно и не почувствовал ничего, также смотрит на огонь и о чем-то думает. А вот моя рука, похоже, подумала, что ей все можно, и потянула ближе к брату все тело. Нельзя было его касаться. Уже через минуту я сидел к нему почти вплотную, слегка касаясь его плеча подбородком. Пальцы обвели линию его подбородка, скул, я пытался как можно четче запомнить ощущения мягкости, шелковистости и запретности того, что я делаю. Каждую секунду я ожидал, что он оттолкнет меня, встанет, уйдет и будет избегать смотреть в мою сторону, но он не делал ничего такого. И я осмелел, подкрепленный алкоголем. Нельзя было его касаться. Пальцы заменили губы, легкими касаниями повторяя уже пройденный ранее путь. Теплая кожа, ощущение биения нежной жилки сводили меня с ума, лишая остатков здравомыслия. И абсолютно неожиданно для меня, он закрыл глаза и откинулся на мягкую спинку, как бы разрешая мне, открывая доступ. И я поспешил этим воспользоваться, припадая поцелуем к чувствительной коже под ухом, за ним, лизнув мочку, возвращая рукам возможность действовать свободно. Нельзя было его касаться. Так приятно не может быть! Просто не может. Тем более от того, чтобы гладить своего брата, тем более, когда он ничего не делает, позволяя мне сейчас владеть ситуацией. Обжигая руки горячей даже через футболку кожей гуди брата, я практически уселся на него сверху, обезумев в своем желании касаться его, целовать его, обладать им. Окончательно устроившись на его коленях и удобно расположив руки (не отрываясь, впрочем, от его сладкой шеи), в какой-то момент я с замиранием почувствовал на себе его руки и, оторвавшись, без слов взглянул ему в глаза. Нельзя было его касаться. Губы брата не должны манить меня. Так манить меня… Это чувство сводит с ума. Он такой мягкий и такой великолепно приятный, и его губы – средоточие этих, поистине, лучших качеств. И великолепие его в таком же немного сумасшедшем ответе сладких губ, приоткрытых и влажных. Вкусных. Желанных. Мои руки вцепились в его воротник мертвой хваткой, а его – уже вовсю шарили по моей спине, иногда касаясь голой шеи или поясницы и посылая толпы мурашек, теплой волной оседающих внизу живота. В этот момент мне захотелось закричать от счастья. Нельзя было его касаться. Он оттолкнул меня. Несильно, но я уже приготовился к вспышке гнева, продумывал отрешенно, что ответить ему и как оправдаться. Но он снова удивил меня. Мерлин, я же знаю его всю жизнь, но каждый день нашей чертовой жизни он находит, чем удивить меня. Успокаивающе взяв мое лицо в ладони, он направил мой взгляд на себя, глазами открывая душу. Жажда, такая же, как изводила меня последний месяц. Нельзя было его касаться. Неприметно держась за руки, буквально парой пальцев, мы пробирались в спальни. В гостинке, в основной ее части, празднество продолжалось. Остались лишь самые сильные, те, кого не берет огневиски, и среди них все наши одноклассники, что радовало, значит, спальня пуста. Для остальных в спальню превратится диван или кресло. На пьяную реплику отвечаем синхронно шуткой, сконцентрировано переступая через уснувших ранее. Комната наверху как всегда была заботливо подготовлена эльфами: тепло протопленная, чистое белье на расстеленных кроватях, слабый запах корицы. Ловлю взглядом слабую улыбку брата – он любил этот запах, спокойный и легко щекочащий ноздри. Нельзя было его касаться. Вид кровати заставил остановиться нас обоих. Весь энтузиазм разом пропал, споткнулся о белые простыни и мягкие подушки. Он неожиданно обнял меня сзади, поцеловал в ямку на шее, зарылся носом в волосы и щекотно выдохнул, забираясь руками под рубашку. Мягкий толчок и не толчок даже, а небольшое надавливание, как будто показывает, чего он хочет, но и не настаивает. Но я хочу продолжить, хочу почувствовать его полностью, присвоить себе окончательно. Нельзя было его касаться. Ловкие руки расстегнули на мне рубашку и одним движением скинули ее куда-то в угол. Я попытался повернуться к брату лицом, но тот не позволил мне, удержав на месте, и ощутимо укусил за загривок. Пока я офигел, он снял свою футболку, снова надавил ладонями мне на спину и я подчинился. Залезть на кровать было не сложно, как и лечь на спину, ожидая дальнейших действий брата, откинуть голову на подушку и прямо перед собой увидеть его зеленоватые глаза. Он поцеловал меня. Нависая и слегка касаясь моего тела своим. По мне разливалось счастье, от губ и до кончиков пальцев, рождая желание. Нельзя было его касаться. Вскоре мы были уже полностью обнажены. Хоть мы одинаковые, он всегда был красивее, смуглее, подтянутее, лучше. Немного робко касаюсь его груди, провожу по животу и останавливаюсь, нерешительно царапая ногтем границу жестких волосков. Сам я уже возбужден до предела, напряженный член подергивается в ожидании внимания к себе, но я не решаюсь намекнуть об этом брату, продолжая поглаживать его и раз за разом втягивая в долгий поцелуй. Видимо, он тоже был на пределе выдержки, потому что, не вытерпев, взял мой напряженный член в ладонь и пару раз провел туда-сюда. Я повторил это движение, наслаждаясь тихим стоном сквозь зубы и прищуренными глазами брата, что поднимало планку возбуждения еще выше. Не знаю, возможно он хотел чего-то еще кроме взаимной… «помощи», но пока не стал торопиться, как и я не стал намекать о желаемом. Нельзя было его касаться. Он аккуратно убрал мою руку, игнорируя недоуменный взгляд, и, придвинувшись ближе, обхватил оба наши члена. И это было божественно, ощущать гладкую, горячую и твердую плоть, то, как она дрожит и пульсирует, и то, как эта дрожь отдается в моем теле. Долго продержаться мы не могли. Он вжимался в меня бедрами, все быстрее двигая рукой и вскрикивая, когда я царапал его спину. Это нельзя назвать сексом, но братская любовь на такое вроде не рассчитана. Балансируя на грани, он поцеловал меня, проникая внутрь языком и терзая губы, что его, несомненно, очень возбуждало. Брат кончил резко и с громким криком, не прекращая движений. Я был несколько скромнее и лишь выгнулся, не отрывая взгляда от его глаз. Устало он уткнулся лбом в мне плечо, тяжело дыша и размазывая по нашим животам сперму. Я глупо улыбался и обнимал брата, прижимая сильнее. Надо будет ему сказать… Нельзя было его касаться. Хорошо, что мы опустили полог. В комнату ворвалось несколько парней, мы слышали это по проводимому им шуму. - Эй, близнецы, вы здесь? Я глянул на брата и, натянув на нас одеяло, выглянул из-за тяжелой ткани, состроив сонное лицо. - У нас беда, собирайтесь быстрее! Слишком озабоченный тон для пьяного семикурсника, значит действительно что-то произошло. Они слишком бледные. Слишком. - Дамблдора убили. Снейп убил директора. Я замер. Брат затаил дыхание. - Что?! - Снейп… Во дворе. Они похватали свои палочки и выбежали прочь. Я повернулся к парню, лежащему в моей кровати, и крепко обнял его. - Что нам теперь делать? - Не знаю, но сегодня началась война. - Джордж, я … - Я люблю тебя, Фредди.