Разбиваюсь

Накрывает тоска такая, что хочется сдохнуть прямо сейчас. Вот здесь, схорониться в этом зимнем парке, сидя на холодной скамейке и не веря уже, что время вдруг повернёт вспять и всё вернётся на отметку «хорошо». Не хорошо уже, не хорошо. Говорил, что уйдёшь. Вот уже три года говорил. Сначала воспринимал не всерьёз, думал, шутишь. Хотя хреновая шутка, конечно же. Но эта шутка оставалась в жизни моей несколько лет, и я верить начал. Выхода иного не видел уже как-то. Травмы детства, это, конечно, плохо. Когда на протяжении десятилетий тебя все покидают, давая надежду, что останутся в твоей жизни чуть ли не навсегда. Это ведь больно. Тем более для ребёнка, который жить-то нормально не начал. И я понимаю, что ты не хотел себе боли. Никто не хочет, а когда боли было и так столько, что в ней захлебнуться можно, не хочет вдвойне. Втройне. Почему я не знал тебя тогда — маленького, потерянного Лухана? Почему я не знал тебя тогда, не мог помочь, не мог вселить надежду, что кто-то появится в твоей жизни, не причинив боли со своим приходом, а потом этот кто-то не уйдёт? Не знаю. Не судьба тогда встретиться ещё была, может, но потом мы узнали о друг друге. И за ту самую встречу спасибо, конечно. Хотя, может, лучше бы мы и не знали о существовании друг друга, тогда ведь не было бы мне столько боли. Конечно, я, может, эгоистом сейчас выгляжу, но… но чёрт подери, желание исчезнуть прямо сейчас зашкаливает просто. Был убеждён твёрдо, что я уйду. И никакие мои слова мол: «успокойся ты уже, я не избавляю людей от своего присутствия так просто», слова всерьёз и в шутку тоже не успокаивали. Может, ты сошёл с ума из-за этого странного чувства. Чувства, что рано или поздно окажешься брошен. Ведь ни одного дня не было, чтобы ты не боялся и не думал об этом. Даже лежа в кровати и чувствуя, как мои ладони стискивают твою спину, прижимают к моему телу так, будто хотели, чтобы твоё собственное в моё вросло. Даже тогда ты боялся, и пускай я старался быть ближе настолько, насколько мог вообще, ты не мог себя пересилить. Ты не хотел себе боли больше, понимаю. Но подумал ли ты обо мне, Лухан, когда исчезал? Причём исчезал как только можно. Сначала отдалялся как-то, и даже в комнате когда вдвоём были, мы были вроде бы и не вместе, хотя с виду были, конечно. Это было долгое время. Долгое время моей мучительной боли. А потом бац — и будто воздух перекрыло, и я разучился дышать, не обнаружив тебя ни у себя дома, ни у тебя. Нигде. И всё, с помощью чего связаться мог, как-то не помогало. Ты оградил себя, вычеркнул меня из жизни своей. Вычеркнул раньше, чем я смог помочь тебе стать другим. Я не смог помочь тебе, Лухан. Я не смог. И что же убивает меня больше — осознание конкретно того, что именно «не смог», или того, что теперь тебя больше нет? Нет в моей жизни. Если бы я только мог крикнуть тебе вслед «погоди»… «Постой»… Ты бы остановился? Ох, если бы я знал, о чём ты думал, когда целовал мой лоб ночью. Я чувствовал. Это точно не мой сон и фантазия — знаю. Это было десять часов назад. Я разбиваюсь, Хань. Только ты мог собрать меня, когда наступал такой момент. Но теперь собирать некому, вроде. Ты не смог справиться со своими ранами, и в итоге решил сделать рану мне. Может, правильно — не одному же тебе страдать, но… Ты слишком жесток, Хань. Смогу ли я со своими ранами справиться? Или буду погибать так же, как и ты? Кажется, я уже разбился до конца. Потому что… тебя не найду уже, верно?