Грань

Свет вливался в кабину лифта словно бы через толщу зеленоватой воды, приобретая её оттенок. Лифт двигался вверх, но создавалось впечатление, что он опускается на дно, и иллюзорная масса воды давила, приглушала звуки — не до тишины, до навязчивого шума на краю сознания, шизофренических голосов. Необычное освещение делало происходящее слегка бредовым, как дурной сон, и нереальным, но оно ничуть не смягчало чёткой линии на полу — грани между той его половиной, на которую падало солнце, и той, которая тонула в полумраке. И оно не изменяло ни того, что Гарри МакДауэлл уже перешагнул эту грань несколько бесконечных мгновений назад, ни того, что он с беспощадной и губительной для него откровенностью вскрыл словами намерения, ни того, что Брендон Хит наставил на друга детства пистолет. Граница между светом и темнотой через равные промежутки времени вздрагивала, смещалась и возвращалась на место: по ней проплывала тень рамы. Она стала даже резче и острее, чем раньше, по-настоящему разделив находящихся в лифте мужчин. В доносившийся снаружи глухой свист ветра и гудение подъёмного механизма вплёлся неожиданный звук — сдавленный, полузадушенный не то стон, не то всхлип сквозь зубы. Гарри, прислонившись к дверям лифта и утирая разбитый рот, неотрывно смотрел, как пистолет плясал в дрожащих пальцах Брендона, который поматывал головой и скрежетал зубами. Казалось, он всё не мог поверить и оттого впервые в жизни колебался, прежде чем спустить курок. МакДауэлл ждал выстрела, но его не последовало: оружие вывернулось из бессильно разжавшейся руки лучшего «чистильщика» Миллениона и с костяным мертвенным стуком упало на пол. Грань на полу беззвучно отмеряла время, отмечала уходящие вниз этажи вместе со вспыхивающими и гаснущими жёлтыми кнопками, и тени проплывали по чёрному пистолету, из которого не было допущено ни одного промаха по целям, определяемым Синдикатом и Железным Законом. Ни одного промаха. Невыпущенные пули не в счёт. Брендон уронил руки вдоль тела, ссутулился и отвернулся, как будто для него сейчас не было ничего важнее и интереснее тускло-зелёного неба и бледно-зелёных облаков за стеклом. Гарри застыл в неудобной позе. В отличие от друга, в происходящее он поверил сразу. Краски выцвели, мир почернел, померк в ослепляющей вспышке гнева. Злости не на Брендона и не на себя — на стечение обстоятельств, почти разрушившее идеальный план. Просто так сложилось, что МакДауэлл не мог идти по старому пути Миллениона, а Хит не мог с него свернуть, с его-то неподатливой, закостеневшей в понимании долга и обязанностей натурой. Гарри должен был подумать об этом до того, как заговорил, но не подумал. Не захотел обдумывать, что случится, если поставить Брендона перед выбором — верность Большому Папе или верность другу, а теперь было уже поздно. Не захотел потому, что в глубине души не сомневался в том, что тот выберет, и, как оказалось, ошибся. Просчитался. А Гарри МакДауэлла невероятно раздражало, когда в его планах обнаруживались изъяны. Да и всё вышеперечисленное не отменяло вытекающих из него последствий. Гарри оттолкнулся от дверей, с кривой усмешкой выпрямился и перевёл взгляд на пистолет в своей руке — он, хоть убей, не сумел бы вспомнить, когда успел вытащить его из-за пазухи и снять с предохранителя, — а потом негромко, с тщательно скрываемым напряжением окликнул друга, заставляя обернуться. — Брендон, — спусковой крючок у нечаянного подарка Уокена был и вправду очень, очень чувствительным. Настолько, что хватало лёгкого нажатия. Хит, услышав своё имя, коротко вздохнул и поднял голову — его глаза удивлённо расширились, когда он увидел… Выстрел отбросил его на хрустнувшее стекло, моментально покрывшееся паутиной трещин. Из раны в плече плеснула тёмно-красная в нездоровом освещении кровь, забрызгала пол, потекла вниз, пропитывая ткань костюма. Брендон хватал ртом воздух — молча. Лифт замер. Над дулом пистолета вился лёгкий дымок. Гарри наблюдал, как изумление в глазах его друга сменяется горечью и болью — уже не столько физической, сколько душевной. Впрочем, они быстро превратились в обречённую, какую-то животную покорность, и стало ясно, что слов он не дождётся даже сейчас. МакДауэлла начало трясти от накатывавшей волнами злости. Брендон предал его, отказавшись присоединиться к убийству Асаги, отказавшись от предложенной ему мощи, хотя и обещал любой ценой сделать Гарри главой Миллениона. Брендон предал Синдикат, нарушив сейчас Железный Закон. Брендон был дважды предателем, но в его взгляде Гарри не прочёл даже намёка на раскаяние, только что-то странное — за несомненно искренним и оттого непонятным смирением, и это прямо-таки выводило из себя. Брендон во всём виноват, Брендон сделал первый шаг, наставив на него оружие. До этого его шага можно было обратить всё в недопонимание, Гарри сумел бы отболтаться, но попытка его друга свершить правосудие по законам Миллениона запустила цепную реакцию. Сознание поплыло окончательно, осталась только захлёстывающая с головой ненависть, в руке судорожно задёргался пистолет. Выстрел. Ещё один и ещё. Промах. Снова выстрел. Ещё и ещё. Отдача. Оглушающий грохот стрельбы. Треск стекла. Брызги, кляксы, пятна крови. Кровь повсюду — на полу, на стекле, на стенах, на бледном лице Хита, на его растрепавшихся волосах. Ничего не исправить. Гарри во второй раз перешагнул качнувшуюся под его ногами, залитую липкой бордовой жидкостью грань, приближаясь к теперь уже бывшему другу и жадно ища в выражении его глаз всё то же: понимание ошибки, сожаление, вину, угрызения совести. Их не было. Их не было, чёрт побери! Если бы Брендон хотя бы попытался оправдаться! Будь ты проклят, Брендон. Будь ты… Серебристо-стальной ствол продавил тонкое стёклышко очков, которое с жалобным звоном разлетелось на сверкающие острые капли, и упёрся Брендону в левую глазницу, принуждая его инстинктивно рвануться назад. — Брендон! — он наверняка услышал и, может быть, даже осознал, что ему хотели сказать, но в гаснущем взгляде ничего не изменилось. В магазине оставался ещё один патрон, и в охватившем его безумии Гарри почувствовал только гримасничающую убийственную радость, вогнав предателю последнюю пулю в мозг. Грани для того и существуют, чтобы их пересекать. Растрескавшееся двойное стекло лопнуло, как мыльный пузырь, распалось на льдисто блестящие в солнечном свете неровные осколки, и Брендон Хит, нелепо взмахнув руками, в облаке бликов полетел вниз с двадцать четвёртого этажа. Гарри проводил его взглядом, отдышался и опустил пистолет, усилием воли чуть расслабив сведённые судорогой пальцы. Он даже рукава костюма не запачкал. Всё просто, всё очень просто — взять и убить лучшего друга. Взять и убить бывшего лучшего друга. Взять и убить. Он переступил грань, которая его сдерживала, мешала идти дальше, расти на пути к свободе. Обратно нельзя.