Почти как раньше

Забавно наблюдать, как с Конрада Зимски сходит глянец: вдали от парикмахерских и маникюрных салонов он перестает напоминать человека с обложки популярного журнала и становится настоящим. У седины, проступившей из-под мелирования, неопрятный вид, она желтеет от никотина бесчисленных сигарет, как и неровные, острые ногти. В лаборатории шутят, что если спуск «Вергилия» будут снимать для секретных архивов, Конрад сделает все, чтобы не попасть в кадр. Теперь, глядя на Конрада, Браз больше не может не думать о том, что когда-то любил его. Целую вечность назад: сутулого, в дешевых очках, в ботинках на плоской подошве. Когда они занимались сексом, Конрад что-то невнятно шептал ему на ухо, на своем гортанно-рычащем родном языке, иногда это было забавно, а иногда почти пугающе – его черные глаза смотрели куда-то сквозь Браза, а ногти впивались в плечи до крови. Теперь он почти не царапается и больше не разговаривает в постели, только хватает ртом воздух, тяжело дышит, его сдавленные стоны почему-то кажутся Бразу похожими на вой ветра. Двигаясь вперед и назад, слишком торопливо, сжимая пальцами предплечье Конрада – жесткие, частые волосы щекочут ладонь, тоже как раньше – Браз смотрит ему в глаза, пытаясь забыть все те годы, которые прожил здесь, подальше от официальной глянцевой науки, подальше от Конрада и всех тех злых слов, которые они успели друг другу наговорить. Разумеется, Конрад не станет извиняться – это было бы не в его стиле, и, разумеется, Браз не станет говорить, что все еще его любит. Конрад как раньше запрокидывает голову, и Браз целует его в шею, а потом кончает, потому, что не может больше продолжать, у него не хватает сил, к тому же он никогда не был из тех парней, которые умеют держаться целую вечность. Браз прижимается к Конраду всем телом, слышит, как бьется его сердце. Все совсем как раньше. Он даже забывает на минуту о том, что через несколько месяцев, скорее всего, человечество погибнет.