Отец его детей

      Звезды, рассыпанные по потолку детской, кажутся Луи ни чуть не хуже настоящих, ведь они горят ровно над их маленькими ангелами, теперь уже мирно посапывающими в своих уютных, как папины руки, и мягких, как облака, кроватках.       Лунный свет крадется по одеялу, и сердце щемит в груди от мысли, что всего этого могло и не случиться. Этих подушек с запахом лаванды, пуантов крошечного размера и хоккейной клюшки в углу. Изумительной домашней стряпни - их яркой кухней заведует, несомненно, Гарри, несносный тридцатилетний мальчишка, в чьих волосах после домашних обедов путается запах корицы и молока. Луи обожает сдобные булочки своего мужа.       Луи обожает, собственно, своего мужа в целом.       Потому что именно он всегда был, есть и будет для Луи спусковым механизмом счастья и умиротворения. Потому что именно в Гарри живет заботливая мамочка, неустанно вклеивающая фотографии в их семейный альбомчик (на самом деле, это уже внушительных размеров том, но Гарри все равно считает, что все фото проходят ужесточенный отбор на право попасть в их семейную реликвию, поэтому да, ему все еще тесно в пределах этих пятисот несчастных страниц).       И на эти причуды Гарольда тоже есть вполне логичное объяснение: они потеряли столько времени, мотаясь из стороны в сторону, мечтая наконец-то двинуться в одном направлении, но судьба никогда не была достаточно благосклонной к этим двоим.       Разве что сейчас, когда их принц и принцесса - Энди и Элли - о чем-то увлеченно болтают во сне и ждут завтрашнего дня, который они обязательно проведут со своими папочками.       И поэтому сейчас Гарри пытается вдоволь наверстать их упущенное прошлое, чтобы в счастливом и беззаботном будущем вспоминать их прекрасное настоящее.       Он и сейчас, поди, увлеченно штудирует детские сайты одежды или игрушек, или же мучается в поисках рецепта тех кексов, которых он еще не готовил своим домочадцам, или же...       Луи умиляется, видя своего самого прекрасного ангела лежащим на диване в гостиной - устал, его мальчик, его муж и мужчина, его жизнь, любовь и боль. Лицо Гарри выражает спокойствие и безмятежность, и Луи даже рад, что Гарольд, наконец-то, позволил себе хоть немного отдыха.       Хотя, признаться, оба папа готовы день и ночь кружиться над своими ребятишками, даря им заботу, ласку и настроение, непременно приправляя их парой-тройкой строгих наставлений, ведь вредность Луи случайно передалась милым отпрыскам по наследству. И теперь Гарри счастлив втройне.       А Луи сейчас совершенно не хочется будить любимого, но тот, заслышав мягкие шаги по ворсу ковра, сам приоткрывает сонные глазки и улыбается. Так выглядит счастье, думает Луи. Пахнет домом и мягко на ощупь, нежно на прикосновения и все так же абсурдно идеально на голос. Ведь теперь в нем звучат лишь счастливые ноты.       Луи улыбается, и в этой улыбке Гарри видит целый мир. - Дети уже спят, - шепчет Томмо на пути к любимым губам. Гарри ловит его поцелуй, широкие ладони обнимают Луи не хуже их семейного пледа. - Потрясающе звучит, - кудрявый хитрец кусает губы, то свои, то те, что напротив, и рисует в своей голове все, что он хочет сделать со своим мужем будущей ночью. Или все, что может быть совершено над ним, - Гарри счастлив быть в любом амплуа в их общей постели.       Луи решает, что хватит болтать, и он тянет Гарри в спальню, едва ли не сбивая на их пути новенький торшер и горшок с цветком. Позади слышно очаровательное хихиканье, и Луи не смеет не обернуться и не осмыслить в очередной раз, как же ему повезло. Кто-то нагло отбирает из его легких весь воздух - так бывает всегда, когда ямочки Гарри появляются на белый свет. За столько лет Луи все еще не до конца поверил в существование чего-то иноземного на их планете.       В спальне витает вечерняя мгла - солнце давно погасло, но для Луи оно горит даже ночами, освещая землю своими двумя хризолитами. Их обрамляет стайка длинных ресниц - однажды Луи почти сосчитал их, но Гарри его отвлек. Бессовестный соблазнитель и кровожадный пленитель. Для Луи он останется таким навсегда – даже с седыми прядями, бывшими когда-то кудряшками, что были известны всему миру, или даже с завидной лысиной на голове, или с двумя лишь передними зубами, или со старческим маразмом, или… или…       Сколько бы ни было этих «или», Луи не поменяет своего мнения о том, кого любит.       А тот, кого он любит, уже нагло освобождает его от свитера, при этом, что удивительно, смущенно улыбаясь, словно это их первая интимная ночь, словно тело Гарри еще не знает невесомых шагов алых смородиновых губ, словно ни разу не ощущал он той самой наполненности внутри себя, наслаждения, сладкой неги, что наступает после…       Словно он и не выкрикивал ни разу это заветное имя, с которым, кажется, на устах он родился. Луи, Луи, Луи…       И они окунаются в глубину ночи снова – вместе, как тому и положено быть, рвано выдыхая воздух, борясь с искушением не заполнить весь дом своим криком – но криком не боли, как прежде, а голосом счастья и неземного блаженства. Да, теперь они знают его на вкус.       Он как тающий на кончике языка шоколад.       Или душистый мед, или воздушный зефир крем-брюле, или кофейное суфле, или любая другая невообразимая вещь. - Знаешь, - начинает Гарри спустя сорок лет, - до сих пор мне страшно думать, Лу, что со мной не случилось бы тебя и нас, если бы в тот день мы оба не решили, что главное для нас – это музыка. - Знаешь, - по-прежнему отвечает Луи, спустя еще с десяток счастливых лет, - я благодарю небо изо дня в день за то, что у меня есть ты. Наши дети и наши внуки. Но самое главное – снова ты, Хаз. Только ты. - Знаешь, - шепчет Гарри у постели Луи, едва борясь с нехваткой кислорода, - ты обещал мне не уходить раньше, не оставлять меня одного… Кто я без тебя? Слышишь, Лу?! Ты обещал!.. - Знаешь, - хрипит Луи в последний свой раз, - ты – это самое лучшее, что случалось со мной за всю мою жизнь. – Гарри неслышно стонет и загибается; боль побеждает, и помочь не может уже ничто. – Как я люблю тебя? Люблю без меры… - Знаешь, - голос Гарри звучит колокольчиком в разгар весны, звонким дождем по пропитанному осенью асфальту, его кудряшки так же упруги и по-детски наивны, а ветерок, спешащий навстречу щекам, не бьет холодом и тоской, не щиплет влажные соленые дорожки от слез не боли, но счастья, - я не смог продержаться долго. - Знаю, - Луи улыбается, как тогда, в шестнадцать, или в восемнадцать, или во все шестьдесят… - прости, что причинил тебе столько боли. Но теперь-то мы снова вместе. Видишь? - Да, - отвечает Гарри, вдыхая во все объятия груди согретый солнцем воздух, - мы вместе, Лу. Как это всегда было, есть и будет. - Подумать только – как мир и предсказывал, правда?..       Пальцы их рук сплетаются, как стебли желтых цыплят-одуванчиков на макушке Гарри в нелепом венке, а листья и травы шепчут, а птицы щебечут о том, что однажды на земле жила самая красивая история любви и преданности.