Давай поговорим, слышишь! Что-то мне херово. Чем ты там дышишь, и как живёшь? Давай поговорим, слышишь! Не отвечаешь снова, И гудки в телефоне такие, что не поймёшь. Давай поговорим! Давай поговорим...©
Майская Москва встретила его проливным дождем и пробирающим до костей ветром. Не сказать, что Руслан сильно удивился подобному погодному явлению, ведь у него со столицей, в чем он убеждался каждый раз, возникла какая-то крепкая, взаимная неприязнь с самого первого его визита сюда. На самом деле, в любом другой раз он, возможно, подумал бы о том, чтобы вернуться на вокзал и купить билет обратно до Питера, потому что, пусть там погода бывает и похуже, но хотя бы роднее, но не в этот раз. Сейчас, вместе с двухтонным грузом усталости, что осела на его плечах за время изматывающей поездки из Санкт-Петербурга в Москву, Вихлянцеву хотелось как можно скорее попасть только в одно место. Юноша, чуть щурясь, осмотрелся в поисках знакомой машины, но она так и не появилась за те сорок шесть минут ожидания, которые он провел под крышей вокзала. Тот, кто обещал его встретить и в который раз нарушил свое обещание, трубку, видимо, брать был не намерен. По крайней мере за те семь раз, что Руслан набирал знакомый номер, механический женский голос успел его в этом убедить. Вздохнув и взглянув на черное от туч небо, сквозь которое, несмотря на утро, казалось, вовсе не пробивался солнечный свет, юноша, натянув на голову капюшон толстовки, поудобнее перехватил ручку чемодана и быстрым шагом направился к одному из бомбил, который, заглушив мотор, курил в приоткрытую форточку. Он бы побежал, наверное, потому что дождь был нешуточный, вот только сил у него и так было немного, и ноги, казалось, еле передвигались по потрескавшемуся мокрому асфальту - сказывалась бессонная ночь и суматошный предыдущий день. Назвав адрес, Руслан, откинувшись на мягкую спинку пассажирского сидения, прикрыл глаза. Под барабанящую по крыше и стеклам дождевую мелодию и безмолвие водителя уставший разум Вихлянцева быстро погрузился в полудрему. Когда машина заехала в пустынный двор и остановилась возле отмеченного нужным адресом дома, Руслан вынужден был разлепить глаза и, терпя пульсирующую боль в висках, расплатиться с водителем, вылезая из машины. Дождь, к удивлению, еще накрапывал, растеряв былую удаль. Вздохнув и оглядевшись, юноша, волоча свой чемодан по лужам, двинулся к одному из подъездов, на ходу запустив свободную руку в карман рюкзака и на ощупь разыскивая связку ключей. Подъем по лестнице, к слову, далеко не самой чистой, ещё на одну планку опустил и без того не радужное настроение Вихлянцева, и теперь к усталости и головной боли добавилось раздражение из-за вечно неработающего лифта. Но молча дотащив чемодан до нужного этажа, юноша всё-таки остановился у заветной двери, глубоко вздыхая и тут же хмурясь. Даже отсюда он чувствовал запах сигаретного дыма, сочащегося из-за двери в квартиру. Когда юноша вставил ключ, то с удивлением понял, что дверь не заперта. Беспокойство кольнуло где-то под ребрами, и Руслан, сглотнув, аккуратно отворил дверь, настороженно проходя внутрь и оставляя чемодан на лестничной площадке. Глаза заслезились от обилия едкого сигаретного дыма, смешанного с крепким запахом перегара, что, казалось, плотным облаком витал по квартире, заставляя Вихлянцева щуриться. Морщась, юноша, не снимая ботинки, прошел дальше по узкому коридору, оказываясь на пороге комнаты, в которой разворачивалась картина, заставившая его резко остановиться, а беспокойство, до сего момента колющее внутри, утонуть в стремительно поднимающейся волне раздражения, что по мере своего возрастания постепенно словно нагревалась, превращаясь в настоящую злость. Руслан готов был открыто признаться в том, что Москва не вызывает в нем такого любовного трепета, восхищения и чувство уюта, как родной ему Питер. Но всё дело в том, что праздновать свой двадцать шестой день рождения Вихлянцев приехал в столицу не просто так. По стечению обстоятельств, именно в этом городе жил человек, которого Руслан любил. И, конечно же, юношу несколько задевал тот факт, что Илья сейчас бессовестно дрых, уткнувшись лицом в подушку, являясь источником того самого омерзительного и сильного запаха перегара. Давыдов спал на кровати, которую окружало множество бутылок из-под какой-то алкогольной дряни, некоторые были опустошены полностью, а некоторые лишь на половину. Но самой неожиданной частью сложившейся картины стал невесть откуда взявшийся Хованский, бросивший свое тело прямо на ковре и громко храпевший в обнимку с трехлитровой бутылкой пива, часть содержимого которой засохла нелицеприятным пятном, впитавшись в короткий ворс. Руслан разглядывал творящийся в душной и прокуренной комнате беспорядок с минуту, чувствуя, как его начинает тошнить. Сглотнув, он, переступая через спящего на полу видеоблоггера, нарочно задевая его ногой по ребрам, прошел к форточке, открывая её настежь и впуская в комнату порыв свежего прохладного воздуха. -Проснись, - Вихлянцев подошел к Илье, резким движениям дергая с него одеяло и заставляя того поежиться от холода, что-то нечленораздельно промычав. - Вставай, Давыдов! -уже громче потребовал Руслан, стараясь держаться спокойнее. От внезапного желания разбудить Мэддисона смачным ударом в лицо у юноши зачесались костяшки пальцев, но, видимо, под гнетом усталости этот порыв остыл столь же быстро, как и вспыхнул, превращаясь в очередной укол обиды. Юноша вздохнул, на секунду прикрывая глаза. Он чувствовал внутри себя нечто смутное и неприятное, что-то такое, что получается в результате смешения усталости, раздражения и обиды. Сильной обиды. Из-за этого ощущения Руслан чувствовал себя уязвимо и неуютно, боевого настроя не было, хотя так хотелось высказать Илье все, что он думал о нем. Ведь не в первый раз происходит нечто подобное, всё, как по сценарию, повторяется вновь и вновь. Только в отличие от прошлых разов, когда Давыдов напивался и забивал на Руслана, сегодня появился ещё и Хованский. Илья что-то невнятно прохрипел, скривившись от головной боли, но всё-таки разлепил веки. Оглядев мутным расфокусированным взглядом комнату, юноша, наконец, увидел Руслана, что стоял над его кроватью, пристально глядя прямо Давыдову в лицо. И было в этом взгляде то, что заставило Илью тут же проснуться окончательно, и, морщась, сесть на постели, придерживаясь рукой за гудящую голову. - Руслан... Ты уже приехал? - голос его был хриплым и тихим, и видно было, что жесткое похмелье начало брать верх над головой юноши. - Да, и спасибо тебе большое, что встретил меня, как и обещал, - Вихлянцев растянул свои губы в усмешке, отражающей искреннюю обиду и усталость, что темными кругами отпечаталась под глазами. Сейчас Руслан не выглядел как человек, намеревающийся разнести квартиру в порыве злости и негодования, но Илья, если честно, предпочел бы подобный вариант такому странному поведению, как сейчас. - Слушай, тут ситуация такая получилась... Ты прости... Я правда собирался тебя встретить, но потом Юра позвонил, сказал, что в Москве и...- голова гудела, а сбивчивые оправдания Давыдова хоть и были правдивыми, но звучали как-то неубедительно. К тому же перегар, разящий от юноши и изрядно помятый вид как-то не помогал образу раскаивающегося человека. Илье казалось, что его мозг провел четкую черту, разделяя полушария на две части, одна из которых пыталась как-то оправдаться перед молча слушающим и отстранено смотрящим куда-то чуть выше головы Мэддисона Русланом, а вторая настойчиво и жалостливо выла о нестерпимой головной боли и тошноте, подкатывающей к горлу и посылавшей в виски юноши сильнейшие пульсации. Руслан слушал ленивые извинения Ильи одним ухом, и без того понимая, что выдает он их «на отъебись». Как и говорилось ранее, всё по одному сценарию. Возможно, если бы захотел, Руслан мог бы предугадать следующие слова Давыдова, который раз от раза использовал, казалось, одни и те же комбинации слов, извиняясь перед кем-либо. Вихлянцев прекрасно знал, что в таком состоянии для Ильи на первом месте стоит таблетка аспирина и поход в туалет, а уж потом сам Руслан, на которого снова забили. Все это они уже проходили не раз. Не подумайте, что Руслан был слишком принципиальным или истеричным, вовсе нет. Он мог забить и забивал на многие оплошности, которые допускал Илья в их отношениях, ведь понимал, что и сам порой не сахар, а человека не исправишь. Можно сказать, что Вихлянцев спокойно мирился с тем, что Давыдов порой предпочитал пойти выпить с друзьями, чем провести время наедине со своим, чтоб его, парнем. А когда Руслану было особенно обидно, он, всё-таки, вопреки многим шуткам о его конченной педиковатости и схожести с телкой, вел себя спокойно и молчал, ну а если становилось совсем невмоготу, то предпочитал просто поговорить с Ильей об этом. И они говорили, не раз, не два. И каждый раз им удавалось прийти к соглашению, даже если разговор в последствии перетекал в громкую ссору. Никто не бросал друг в друга вещи и не орал матом, -ну, быть может, чуть-чуть — они всегда решали всё по-мужски.Илья всегда наносил удары, стараясь, как ни странно, не злоупотреблять силой, а Руслан просто бил туда, куда придется, желая выплеснуть свою обиду на виновника. В какой-то момент кровь на разбитых губах становилась невероятно притягательным зрелищем, возбуждающим пульсирующий разум и... Да, вновь включается один сценарий, где всё следует по кругу. Разговор — ссора — драка — секс. Стоны — ярость — грубость — желание — страсть — дикий оргазм. Руслана устраивали эти отношения на протяжении трех лет, а сейчас, почему-то, стоя в провонявшей каким-то пойлом комнате, он слушал голос Ильи словно издалека, думая о том, что ему уже без пары дней двадцать шесть, а жизнь его походит на какой-то «день сурка». Не та жизнь, где он снимает клевые видео и разъезжает по разным странам, но та её часть, являющаяся основной — личная жизнь. Сейчас Руслан впервые понял, что их с Ильей отношения покрылись каким-то слоем пыли. Налетом постоянного и порядком изматывающего маршрута «Санкт-Петербург — Москва» и наоборот, тяжестью расставания, неизменным притворством и ложью, трескающимся терпением насчет извечных «гейских» шуточек и, да... Наплевательское, какое-то потребительское отношение Ильи к Руслану. Вихлянцев только сейчас увидел картину со стороны и, чувствуя, как внутри него что-то разочарованно и болезненно взвыло, срываясь куда-то вниз и падая с грузом усталости на плечах в неизвестную черноту, он понял, что, наверное, хватит. Илью не исправишь, себя тоже, да и к чему? Просто пора уже, наверное, перестраиваться, или, скорее, подстраиваться под окружающий мир. Скрываться надоело, терпеть надоело. Усталость — тяжесть — разочарование. Руслан только сейчас заметил, что совсем перестал слушать Илью, который, кажется, понял, что его слова слышат сейчас только стены да просыпающийся Хованский, и теперь, недовольно приподняв бровь, глядел на Вихлянцева, словно позабыв о своей вине. Поджав губы, питерец с секунду пристально глядел Давыдову в лицо, а затем, качнув головой, кинул на кровать связку ключей, что до сего момента сжимал в кулаке и, развернувшись, направился к выходу из комнаты. Из квартиры. Ошарашенный Илья несколько секунд сидел, сохраняя недоуменное молчание, а затем, подскочив с постели, ринулся вслед за Русланом, застав того спускающимся с лестницы в обнимку с чемоданом. - Руслан, что это значит?.. - казалось, Илья позабыл о головной боли, да и вообще обо всем на свете. Голос его был хрипл и растерян, как и выражение недоумения и недоосознания, застывшее на лице. Руслан остановился и, сглотнув, обернулся, глядя на Илью с отражающимися в серых усталых глазах разочарованием и тоской: - А на что это, по-твоему, похоже? - Давыдову показалось, что сейчас, как обычно, Руслан усмехнется, приподнимая уголок пухлых губ вверх, иронично изогнет бровь и назовет его кретином, но этого не произошло. Вихлянцев выглядел усталым, поникшим и раздавленным. - Нам не стоит больше видеться, Илья... Так будет лучше для нас обоих, я думаю, - развернулся. Ушел. Вот так просто. Раз — два — три... негромкие шаги по каменным ступеням и эхо, перескакивающее от стен подъезда, такое же негромкое, как и его голос, наполненный усталостью. Писк домофона, скрип тяжелой железной двери, тишина. Тишина. Тишина. Тишина...***
Интересно как ты там... Буду думать, что в порядке Интересно как ты там...©
Шаги, скрип, хлопок, эхо, тишина, давящая и душащая. Тошнит. Эти воспоминания преследуют его даже во снах, хотя ту беспокойную полудрёму, в которую погрузился Илья, трудно назвать сном. Веки налиты свинцом, ресницы, кажется, решили срастись, потому что открыть глаза и осмотреть погруженную в полумрак комнату так же тяжело, как и подняться с, наверное, уже просевшей под его весом кровати. Тем не менее, Илья делает это, отталкиваясь ладонями от пружинящего матраса и поднимаясь, чуть покачиваясь. Под ноги попадаются опустевшие бутылки, не убранные еще с той попойки с Хованским, но теперь уже все они пустые и бесполезные. Юноша думает, что за прошедшие три дня он превратился в такую же бутылку, пустую и бесполезную, смердящую алкоголем. Давыдов морщиться, чувствуя легкое головокружение, смешанное с головной болью, ставшей уже такой привычной. Быть может это длительное похмелье, а может, длительный запой. Если честно, Илья сам не знает, что происходит. Кажется, в стенах своей квартиры он потерял счет времени, и то, что настенные часы, подсвечиваемые мелькающим синим светом с экрана работающего без звука телевизора, показывают уже давно за полночь, не говорит ему абсолютно ничего. День, ночь — все смешалось, потеряло свои отличительные черты. Шторы задернуты, не видно ни луны, ни света фонарей. Смрад, духота и мусор заполнили спальню и Илье тошно от всего этого где-то внутри, а на деле же — плевать. Не глядя под ноги юноша выходит в коридор, запинаясь на пороге о что-то непонятное, потерявшее свои очертания в темноте. Протянув руку, он щелкает выключателем, зажигая на кухне свет. Очередная бутылка. Пнув её, Давыдов идет дальше, а оказавшись возле холодильника, достает завалявшуюся минералку, жадными глотками вливая холодную жидкость в иссушенный рот и горло. Чувство такое, словно в пустыне тропический ливень прошелся. Капли воды, проливающиеся мимо рта, стекают по подбородку и дальше вниз, по шее, по двигающемуся кадыку. Илья пьет, словно это единственная оставшаяся на планете бутылка с водой, жадно глотая. Половина оказывается выпита меньше, чем за минуту, а оставшуюся юноша, закрыв бутылку, швыряет обратно на полку, хлопая дверцей. Он практически готов услышать осуждающее «это тебе не калитка, чтобы ей хлопать», сказанное спокойным, с долей скрытой улыбки и налетом уютной лени, голосом, но тут же качает головой и закусывает губу. Хочется со всей силы ударить что-нибудь, пнуть, выместить злость, но костяшки пальцев на правой руке не зажили с прошлого раза, а новый компьютерный стол теперь обойдется дорого. Сглатывая практически ощутимую на кончике языка горечь и раздражение, Илья, не выключая свет, плетется в ванную. Цель, ради которой он поднял свое бренное, чтоб его, тело — поход до туалета. Правда, заходя внутрь небольшой комнатки, юноша всё еще не уверен, чего ему хочется больше: блевать или справить нужду? Он выбирает второе, потому что первое терпит уже несколько дней. Не то чтобы его тошнит, скорее, мутит. Внутренности, кажется, решили, что мозг доканывает хозяина недостаточно и решили внести свою лепту, добавив к душевным страданиям еще и физические. Илья не был против. Он бы с радостью принял и тошноту, и сушняк, и даже открытый перелом колена, только бы отвлечься на что-то от всего того дерьма, кружащегося и беспорядочно мельтешащего у него в голове, словно шлюхи у трассы. Илья не мог больше терпеть эти однотипные мысли и с большой радостью избавился бы от них, если бы только мог, но это было не в его силах. Не только мысли подпитывали его состояние подвешенности и запущенности, в котором он находился уже третий, нет, четвертый день. Сейчас же ночь, верно? На счетчик можно прибавлять. Илье не было в новинку просиживать несколько суток подряд в стенах квартиры, задрачивая в новые игры или общаясь с Хованским по скайпу, но в этот раз компьютер одиноко покрывался слоем пыли, а Юра был послан далеко и надолго. Вообще-то, послан он был ещё в день ухода Руслана и с тех пор не давал о себе знать, но разве Илью это сейчас волновало? Думаю, ответ ясен. Давыдов ощущал себя если не призраком, то зомби, слоняясь по нужде до туалета, а затем возвращаясь обратно на кровать. Ему самому, с одной стороны, было мерзко, но с другой стороны глубоко насрать на кого он сейчас похож больше. Хотелось если не сдохнуть, то хотя бы вырубиться на пару часов, только нормально, без снов и метаний, чтобы не видеть, закрывая глаза, тот разочарованный взгляд серых, черт бы их побрал, глаз Вихлянцева. Вина, стыд, раздражение, злоба, отчаяние, боль. Нужное подчеркнуть, лишнее убрать. Впрочем, лишнего нет. Порой Илье кажется, что этим дерьмом он измазан изнутри настолько, что уже начинает если не гнить, то вонять, а во всем виновато обычное «Абонент не отвечает, оставьте сообщение после сигнала», сказанное мерзким бабским голосом, от которого хочется выблевать свои внутренности на ковер с каждым разом все сильнее и сильнее. - Вихлянцев... Блять, да возьми же ты эту ебаную трубку, сука! - Илья закрывает глаза, сжимая телефон пальцами и медленно выдыхая. Число исходящих перевалило за сотню, и каждый раз он слышит один и тот же мерзкий, механический голос какой-то шалавы. И каждый раз просит, просит, умоляет. Юноша ненавидит себя, но гордость и самомнение давно собственноручно растоптаны. Если Руслан хотел заставить его страдать, если ему было мало извинений и раскаяний, то вот он, раздавленный Мэддисон, забирайте на блюдечке! Только трубку возьми, сука... - Вих...Руслан. Руслан... - голос Ильи звучит хрипло, сухо, надломленно. Напоминает с хрустом сломавшуюся от чьего-то ботинка иссушенную ветку, валяющуюся на земле. Отсохшая кора облезает, шелушиться, а разлом неровный, сухое, пропитанное душащей пылью дерево походит на рваную рану, открытый перелом, с торчащими костями, только кровь не сочиться, потому что не осталось её. Внутри, где-то там, в том месте, которое разные философы и прочие ванильные бляди зовут душой, Илья чувствует себя точно так же. Он — это та блядская ветка, а Руслан, похоже, тот самый ботинок. - Кажется, за те сто с лишний раз, что я тебе звонил, я успел сказать тебе все, что только мог сказать. Руслан... - юноша сглотнул. - Пожалуйста... Ты же знаешь... Ты не можешь вот так вот меня кинуть и забыть... Возьми трубку... - он бы сказал ещё что-нибудь, понёс бы какую-нибудь чушь о том, что это неправильно, нечестно, больно, что он заслужил, но не настолько, но время, отведенное для очередного голосового сообщения вновь закончилось. Ничего не хотелось. Илья лежал на кровати, вслушиваясь в гудящую тишину ночи и мерное тиканье настенных часов, отсчитавших пятый час утра. Телефон был практически разряжен, и Давыдов, глядя на то, как цвет батареи сменяется на критический красный, думал о том, что с ним происходит что-то похожее. Зарядка кончится — телефон отрубится. Зарядка самого Ильи была на пределе уже давно, он не спал, не ел, вот только критический уровень и забвение никак не желали наступать. А время шло... - Абонент... - Сука. - Не отвечает... - Сука! - пульт от телевизора летит куда-то в угол, врезаясь в завядший цветок. Дождавшись, пока остопизделый голос разрешит оставить сообщение, прекратив нести зазубренную ересь, Илья, падая головой на подушку и жмурясь, надавливая ладонью на глаза продолжает: - Знаешь, что, долбоеб ты эгоистичный?! Я заебался терпеть это, чтоб тебя! Ты, ублюдок, настолько себя любишь, что готов насрать на всех остальных, лишь бы твоей блядской заднице было комфортно, да?! - внутри видеообзорщика клокотал гнев и обида, ему надоело все это, действительно надоело. Он изводит себя здесь, в Москве, как последняя сопливая школьница, залетевшая от тридцатипятилетнего хахаля, который ее бросил, пока Вихлянцев в своем гребаном Питере наверняка и в ус не дует, а если и дует, сука, то с присущим ему пафосом и элегантностью, топя свое горе в бокале вина или стакане виски, а потом забываясь крепким сном младенца, черт бы его побрал. - Нам не стоит больше видеться, Илья... Так будет лучше для нас обоих, я думаю, - передразнил слова Руслана Давыдов. Получилось не похоже на голос питерца, но сейчас Илья предпочитал думать, что у Вихлянцева голос именно такой писклявый и пидорский, потому что сам он пидорас конченный и нравственный калека, как выражался герой Лермонтова. И плевать, если Илья что-то перепутал или переврал, кого сейчас это вообще может волновать? - С каких это пор ты думать научился вообще?! - со злостью выплюнул Мэддисон в трубку и замолк, но ответом ему была лишь шуршащая тишина. -...оставьте сообщение после сигнала, - противный, ожидаемый писк. - Руслан... Я говорил тебе, что мудак? Говорил. И ты мне говорил об этом. Видишь, мы уже приходили к согласию, так почему бы и в этот раз не попробовать? - Илья знает, что Вихлянцев наверняка даже не слушает те бредни, что он ему записывает. Но обзорщик правда пытается. - Прошлое сообщение... Не слушай его, а? Хотя, наверное, ты и все предыдущие не слушал... И это не станешь. Но все же, я буду настойчивым долбоебом, поэтому продолжу нести всякую херь. Если тебя это не тронет, то хотя бы выбесит, верно? - Давыдов усмехнулся. - Хоть что-нибудь почувствуешь ко мне. Вихлянцев, давай поговорим. Можешь въебать мне даже. Ребро сломать, к примеру, или можно руку... Не знаю, бутылкой мне по голове ебни, я не ВДВшник, но потерплю, обещаю. Если я тебя так заебал, то сделай что-нибудь, только не игнорь... Прошу тебя, давай поговорим, пожалуйста. Перезвони мне. Он совсем потерялся во времени. Минуты, часы, секунды — все слилось в одну замершую вязкую массу, тянущую куда-то на дно. Черная дыра с такой силой притяжения, способной остановить время и уничтожить все живое внутри себя. Днище вселенной, чтоб её. Наверное, он уже опустился туда, а может быть, всё еще опускается. Лежа на постели, закрыв глаза, он старался не дышать. Он понимал, что, кажется, двинулся окончательно, но идея задохнуться сейчас казалась заманчивой. Впрочем, он не предпринимал никаких попыток к суициду, а его попытки не дышать можно было сравнить с разрезанием вен с обратной стороны руки. Бесполезно, бессмысленно, тупо. Ну, по крайней мере он догадался поставить телефон на зарядку, но больше его в руки не брал — понял, что бессмысленно. Он был настоящим идиотом, проведя все эти дни в четырех стенах. Надо было бежать за Русланов в тот злоебучий день, поймать его, встряхнуть и засосать. Если он словам не верит, то мог бы хотя бы действиям поверить, а? Наверное, так много, как сейчас, Илья еще не думал никогда в своей чертовой жизни. Ему двадцать семь, и что он делает? Он убивается в депрессии из-за какого-то питерского гея, любимым предметом одежды которого являются красные штаны. И, что самое интересное, за всё время, пока думал, юноша понял, что он действительно любит его, что правда хочет вернуть. И ведь он может это сделать, верно? Если этот мудак вздумал его игнорировать по телефону, то Илья приедет к нему лично, хорошенько въебет, а потом выебет. В обратном порядке будет как-то неловко, наверное. Да, пожалуй, самое время взрослому мужику взять себя в руки и перестать растекаться коричнево-зеленой лужей непонятного сопливого дерьма. Ему самому за себя стыдно. Мелодия звонка слишком внезапно и как-то неуместно вписалась в гудящую тишину, кишащую раздумьями. Вздрогнув, Илья на секунду замер, не веря своим ушам, но, подскочив с постели и метнувшись к заряжающемуся телефону, он, взяв его отчего-то подрагивающими руками, понял, что это не галлюцинации. Ему действительно звонили, а точнее звонил. Руслан. Илья сглотнул. -...Руслан? - он постарался придать голосу спокойствия и уверенности, но что-то внутри предательски дрогнуло на последнем слоге и Давыдов закусил губу, чувствуя, как забилось его сердце. Он бы сравнил себя с телкой-малолеткой в этот момент, но было не до того. Дыхание сбивалось. Он и не надеялся уже. - Илья? - Мэд напрягся. Голос на другом конце трубки был чужим, точнее сказать, Руслану он принадлежать не мог. - Это... - в горле Давыдова пересохло, а внутри что-то предостерегающе закопошилось. - Илья, это Миша...Кшиштовский, - голос звонящего был какой-то неуверенный, тихий и... Было в нем что-то, заставляющее насторожиться. - Миша? - Илья узнал его, пусть и непривычно было слышать этого дрища с мотором в одном месте таким... печальным, что ли? - А где Руслан? - на несколько секунд повисло молчание, но за это время Давыдов успел почувствовать, как сердце взволнованно забилось, предчувствуя нехорошее. - Я сейчас в Питере. Руслан, он... - судорожный вздох на том конце трубки. - Он мертв, Илья. Я был на опознании вместе с его... отцом. Мне отдали его телефон и я... Я послушал несколько твоих сообщений, и... Решил, что будет лучше, если тебе кто-то скажет, - голос Миши звучал убито и было слышно, как он начинает подрагивать и срываться. Илья стоял, прижимая телефон к уху, не шевелясь и не дыша. Он молчал, а Миша, громко сглотнув, продолжал: - Он ехал на вокзал, сказал, что передумал насчет чего-то и решил вернуться. Авария. Я не до конца понял, что там произошло, но... Его выбросило через лобовое стекло и...Он мертв, - на том конце трубки послышались уже не сдерживаемые рыдания. Пальцы Ильи вдруг разжались, выпуская падающий на пол телефон из рук. По телу разлилась какая-то свинцовая тяжесть, подкашивающая колени. - Нам не стоит больше видеться, Илья... Так будет лучше для нас обоих, я думаю, - развернулся. Ушел. Вот так просто. Раз — два — три... негромкие шаги по каменным ступеням и эхо, перескакивающее от стен подъезда, такое же негромкое, как и его голос, наполненный усталостью. Писк домофона, скрип тяжелой железной двери, тишина. Тишина. Тишина. Тишина...***
Лучи заходящего солнца ласково заглядывали в распахнутое окно, скользя своими лучиками по отросшим взлохмаченным волосам, напоминающим воронье гнездо, и прищуру голубых глаз, отдавая последнее тепло, которое словно впитывалось в юношу, заставляя его едва заметно улыбаться уголками губ, выдыхая дым из легких и лениво стряхивая пепел с конца тлеющей сигареты. Сегодня его пепельницей служила одна из любимых кружек хозяина этой квартиры, но Илья еще успеет за это извиниться. Кажется, сегодня был единственный теплый день за всё то время, что Мэддисон провел в Питере. Погода здесь, надо признать, умела удивлять своей непредсказуемостью. Несмотря на конец августа, еще вчера, выбегая за сигаретами в ближайший магазин, Илье приходилось надевать теплую толстовку и брать зонт, а сегодня Санкт-Петербург решил задобрить бедного москвича, одарив его милостивым теплом все еще летнего солнца. - Свой холодный кофе ты уже допил? - появившаяся справа рука аккуратно забирает сигарету из пальцев, а когда Илья поворачивает голову, то видит, как пухлые и искусанные, чуть припухшие губы Руслана обхватывают фильтр и он делает глубокую затяжку, щурясь и глядя куда-то на горизонт. В золотистых лучах заходящего солнца разворачивающаяся картина кажется Илье какой-то завораживающей и красивой, и он смотрит, не сразу соображая, что на колкость стоит ответить. - Это больше по твоей части, но прости, свое имя я уже выкурил, - невпопад отвечает Давыдов, не сводя взгляда с усмехнувшегося Вихлянцева, который, наконец, перевел свой взгляд на него. Серые, глубокие глаза... По телу Ильи прошлась волна мурашек. Неизвестно как, но этот любитель красных штанов научился смотреть так, что внутри все переворачивается. В приятном смысле, конечно же. - Баянами шутишь, слился, Мэддисон, - выпуская дым чуть в сторону, произнес Вихлянцев, и Илья, забирая у него сигарету и делая последнюю затяжку несильно пинает его локтем в обнаженный бок: - Первый начал, - и вновь отворачивается, наблюдая за тем, как мерцающий солнечный диск медленно проваливается за горизонт. - Это всё потому, что ты невесть куда слился на самом интересном месте, - губы Руслана касаются мочки уха Ильи, а негромкий шепот звучит чересчур соблазнительно, но Давыдов, негромко сглатывая, не подает вида, что его это хоть в какой-либо степени волнует. - Если выбирать между покурить и слушать твой рассказ о том, как здорово вы проводили время с Кшиштовским за границей, я выберу первое, - лениво ответил Илья, невольно прикрывая глаза, чувствуя, как язык Вихлянцева неспешно изучает его ухо. По линии позвоночника пробежали мурашки, отдавая легкой вибрацией где-то у копчика, а внизу живота начало сладко тянуть. Этот засранец, кажется, не относится к числу тех, кого можно так просто измотать. Не то чтобы Илья был против, вовсе нет, даже наоборот. - Ты в курсе, что...- Руслан собирался что-то сказать, и, как думал Илья, наверняка на тему того, что он хреновый слушатель и вообще в какой-то степени бессовестный урод, но прежде чем он успел это сделать, Мэддисон, развернувшись, зажал его между собой и подоконником, вынуждая усесться на последний. Подхватив нижнюю губу Руслана своими, коснувшись неспешно, немного лениво и мягко, Илья вовлек Вихлянцева в долгий, чувственный, с нотками усвоившейся между ними своеобразной нежности, поцелуй. Теплый ветер трепал желтеющие верхушки деревьев, где-то внизу разъезжали машины, последние проблески солнца пробивались сквозь красно-розовый закат, постепенно окончательно скрываясь за облаками. Эта ночь обещала быть жаркой.