Вопрос

Толю со вторника мучает вопрос, насколько чувствителен его теперешний брат? Что будет, если, допустим, коснуться его за ухом? Или, быть может, провести ладонью по шее? Легонько тронуть плечо, и уж совсем невесомо пробежаться пальцами по спине... Животу? И как отреагирует Лёня, если спуститься чуть ниже? А почувствует ли?... Эти мысли пришли во вторник. Но лишь в четверг Питерский догадался, что их стоит бояться, и окончательно решил прогнать из головы, когда в пятницу, увидев Лёню такого расслабленного, спокойного и умиротворённого, уже в пижаме, потягивающегося перед сном, представил этот свой незамысловатый путь: от уха, к шее, теперь плечо... И в ужасе остановился. К горлу подступил ком, губы вмиг оказались сухими, а щёки красными, и внизу живота сладко свело... И тут он уже вскочил с места, выбегая из комнаты с криком: - Нет, честное слово, ну как я мог забыть?! - провожаемый удивлённым взглядом Лёни, руки которого всё ещё были вытянуты вверх, но Толя мог поклясться, что слышал, как через несколько мгновений, с глухим хлопком Кузнецов уронил их на колени. Колени, которые ничего, наверное, и не почувствовали. Толик был уверен наверняка. Других мелких деталей он, в этот вечер, больше не замечал. Он не замечал ничего. Кроме Лёни. Он вернулся в комнату только спустя полчаса, когда все уже спали, за исключением, конечно, Ильи - он копошился на кухне, постоянно что-то роняя... А утром, когда гномы только начали просыпаться, Питерского, вставшего с постели буквально минуту назад, окликнули: - Ну, и что ты забыл? - В смысле? - не понял не до конца проснувшийся Толя. - Ты вчера сказал, что забыл что-то, - Лёня смотрел на него и улыбался. Не хитро, не ехидно, а даже как-то рассеянно и мило. ("Ну, всё, приплыли..." - подумал Питерский. - "Если он теперь милый...") - и убежал. Мы тебя так и не дождались... Что делал-то? - Зубы чистил. - как-то слишком честно и просто ответил Толя. Ведь он и правда вчера с таким остервенением водил щёткой во рту, что нехило так расцарапал себе десну. Но и это не привело в чувства. Живот сводило от приятных судорог, и этому никак нельзя было противиться... Разум тут же вспомнил вчерашние мысли, а тело - странное состояние, и Толик тряхнул головой. Лёня пожал плечами, и, сделав безучастное лицо, укатил прочь. А Питерский, кажется, завис. Он ещё долго смотрел в пространство, пока Женька не потянула его за брючину, и не утащила на кухню - завтракать. Весь этот день Толя честно пытался исправиться: он не думал, старательно не думал о Лёньке... Минуты три подряд точно не думал. На самом деле, отвлекаться получалось, и Питерский даже с гордостью это про себя отмечал, но... То ли судьба решила сыграть с ним злую шутку, то ли он раньше не замечал этого... Лёня был везде. Они встречались на каждой перемене, по нескольку раз, не сговариваясь. В начале второго урока встретились в коридоре, - оба опаздывали, но по разным, правда, причинам, - а когда шёл четвёртый, учительница русского отправила Толика за журналом в кабинет биологии, где - о, неожиданность! - проходил урок у класса, в котором учился Кузнецов. Питерский тогда с грозным лицом прошагал мимо вечных лёниных обидчиков, для пущей убедительности сжав руки в кулаки, а потом, очаровательно улыбнувшись учительнице, схватил журнал, и вышел из кабинета, перед этим только быстро сунув маленький бумажный кораблик в сложенные на коленях руки. И вот его снова проводил удивлённый взгляд, но в этот раз Толику показалось, что щёки были чуть более розовые, чем обычно. А захлопнув дверь, он опустился на скамейку, и снова представил: от уха, к шее, теперь плечо, спина... Питерский зажмурился. Как же хотелось сейчас прикоснуться, почувствовать подушечками пальцев наверняка мягкую кожу, и, может, прижаться губами? Но тут прозвенел звонок, и Толя был вынужден вскочить с места, и убежать - он не мог бы сейчас смотреть на Лёньку, вернее, мог бы, но как это отразится на психике Кузнецова, лучше было бы не думать. Оставшееся время в школе он вёл себя очень странно: приставал ко всем с расспросами и высказывал явное желание познакомиться с каждым, а ещё был жутко дружелюбным, хотя и нервным. Но вот уроки закончились, ребята собрались внизу и сидели уже около получаса, ожидая Илью. Но вместо Пономарёва приехала заплаканная и встревоженная Лида, и, всхлипывая и запинаясь, рассказала, как случайно погладила руки Ильи утюгом, разрыдалась сильнее. А когда успокоилась, важно объявила, подняв указательный пальчик правой руки вверх, что Пономарёв сейчас в больнице, и пробудет там все выходные, и Лида, естественно, с ним. Она достала из кармана сумки смятый листок, вручила его Лёне. - Это вам напутственные слова от Ильи - пояснила девушка. Лёня опустил взгляд на бумажку. На ней было выведено: "Напутственные слова" - Лидиным почерком. - "Ну конечно же..." - подумал Кузнецов - "Он теперь ещё недели две писать не сможет." - Я обещала Илье, что отвезу вас... - продолжила девушка, одновременно вытирая носик платком - Пойдём? Лёня быстро закивал, близнецы и Вовочка мигом вскочили на ноги, выбегая за двери, а Толик, неспешно поднявшись, натянул шапку, и, не дожидаясь прошения, помог Кузнецову выбраться из школы. Записку они развернули только дома, и Лёня вслух прочитал: "Итак, гномы. Лида вас обо всём оповестит, поэтому сразу к делу. В доме есть: деньги - три тысячи, еда - чипсы, кола, шоколадки и яблоки. Лёнька за старшего, Толяну и Вовочке не доверять. Спички уничтожены. Я вернусь во вторник, постарайтесь выжить. Ваш любимый папочка, Илья Максимыч." - Это почему мне нельзя доверять? - сразу возмутился Питерский. - С тобой-то как раз всё ясно. - обиженно проговорил Вовочка - Но почему я? Папочка, наверное, просто переволновался. Так, или иначе, про Илью вскоре все благополучно забыли: мелкие удобно устроились перед телевизором, Лёня, - как и всегда, - читал книжку, а Толя снова закрылся в ванной, мотивируя свой поступок... В общем-то, ничем не мотивируя. Просто сейчас это действо получилось само, после того как Лёнька, - совершенно случайно, наверное - коснулся пальцами за ухом, провёл ладонью по шее, а потом, заметив сумасшедший взгляд Питерского, спросил охрипшим от долгого молчания голосом: - Ты чего? - Зубы! - крикнул Толя, выбегая из комнаты. А Кузнецов только недоумённо посмотрел ему вслед и покачал головой. Питерский заглянул в зеркало. Оттуда на него смотрел парень с абсолютно красным лицом и горящими влажными глазами... Толя опустил веки, касаясь себя за ухом, повторяя недавно заученный путь, представляя на своём месте Лёню... Шея, плечо, спина, живооот... Рука опустилась ниже, и Толик закусил губу, силясь не застонать, и не выдать себя. Он медленно начал поглаживать небольшой образовавшийся бугорок, и уже представлял, что произойдет в дальнейшем, как вдруг услышал из-за двери: - Эй, Питерский, ты там живой? И сразу ответил, крепко сжимая руку: - Лёёёня! - он старался крикнуть как можно сильнее - Я! Скоро! Выйду! - и тут же почувствовал что-то тёплое и мокрое на ладони. Он взял в руки душ, облил себя с ног до головы, и вышел из ванной комнаты. Прошлёпал в комнату, переоделся, и, как ни в чём не бывало, улёгся между Женьками перед телеком. - Довольно эпично получилось - ухмыльнулся Толик, прикрывая глаза на время рекламы. Вечер пришёл на удивление быстро, а за ним и ночь. И, вроде, ничего примечательного не происходило - не то, чтобы всё было как обычно, но в духе этой компании. В десять вечера Лёнька попытался заставить гномов, - а, заодно, и Питерского, но это не так важно - лечь спать. Но выдохся в этот раз слишком рано - в двенадцать. Близнецы неугомонно прыгали вокруг ворчливого и чуть обозлённого, хотя и спокойного Вовочки, доставая его разными вопросами. Тот, в свою очередь, отвечал с промежутком в полминуты, каждый раз выкрикивая слова и вскакивая на ноги, а потом тихо опускался и умиротворённо продолжал слушать. Толик наблюдал за этим действом с дивана, раскинувшись на подушках и блаженно улыбаясь. Он позволял им веселиться. Но заметив, как приуныл и расстроился Лёнька после своих неудачных штурмов, решил-таки помочь: сгрёб Женьку в охапку и потащил прочь из комнаты. Потом вернулся, забрал её брата, и унося брыкающегося Евгения из комнаты, бросил Вовочке, ткнув в него пальцем: - А ты добираешься сам. Мальчик уже открыл было рот, желая возмутиться, но Питерский не дал: - Извини, друг, но нечего целый день лопать мясо. - и повёл свободной рукой в сторону. Вовочка жутко нахмурился, но говорить ничего не стал - затаил, наверное, обиду. Ничего, он ещё отомстит. Утро воскресенья получилось каким-то безрадостным: есть, как оказалось, нечего - чипсы и кола были уничтожены ещё вчера вечером, а яблоки, почему-то, никого не вдохновляли - кроме Лёни, естественно, но этим всё равно было не наесться, и теперь ребята громко спорили: кто должен пойти в магазин? Кузнецов усердно выпроваживал за порог Толика, - как самому старшему здоровому из присутствующих, Питерскому это не составило бы большого труда, и в любой другой ситуации он бы сдался уже давно, но блииин... Как же не хотелось делать этого сегодня, ведь Лёнька - такой сердитый, нахмуренный, с лёгким, совсем девичьим румянцем на щеках - был шикарным зрелищем, и отказываться от него никак не хотелось. Наверное поэтому Толик не заметил, как невинное возмущение переросло в праведный гнев и злость, и только когда Лёня схватил его за руку, всеми силами вытаскивая из кухни - гномам было наказано: "пойдите, что ли, поиграйте пока, мы скоро придём" - Питерский заподозрил что-то неладное. Кузнецов, как мог, затолкал его в ванную, закрыв дверь на щеколду, и зло посмотрел на Толика: - Ты серьёзно не понимаешь!? - прошипел он. - Чего не понимаю? - потерянно спросил Питерский. - Перестань издеваться! - как-то очень горько отозвался Лёня. Толю это насторожило - Знаешь, если бы я мог, я бы никогда тебя ни о чём не просил! Если бы... - он запнулся, опустил глаза, отвёл взгляд, прикрывая лицо ладонью, но потом вдруг как-то очень открыто посмотрел на Питерского, и заговорил снова. - Всё эти чёртовы ноги! Чёртов паралич! Послушай, я ведь давно смирился и привык, и мне уже стало всё равно, я умею радоваться жизни! Но зачем!? Зачем каждый раз напоминать, что я какой-то там особенный!? Что я неполноценный, и не могу справиться с элементарной задачей? Зачем!? - он колотил себя по безжизненным ногам с яростью и усердием, а Толик... А Толик опять ничего не слышал. Нет, вернее слышал, и, даже, понимал в какой-то степени, но испытывал сейчас такие смешанные чувства, что потихоньку начинал сходить с ума. Он вдруг неожиданно ощутил, как защемило сердце, как стало одновременно грустно, но сразу хотелось и помочь... Как разлилась в груди внезапная нежность. Питерский всё ещё любовался Лёней, всё ещё хотел совершить задуманное, но теперь почувствовал легкую горечь и непонятную, до этого момента не появлявшуюся, любовь. И это должно было бы его напугать, если бы Лёнька в следующий момент с возгласом: - Я ведь даже ничего не почувствую! - не схватил с низкой тумбочки ножницы, и... Толя еле успел. Он так мгновенно схватил лёнину руку, что осознание того, что произошло только что, и что бы могло произойти пришло лишь через несколько секунд. Питерский испуганно посмотрел на Лёню. А Лёня испуганно посмотрел на него. Они замерли и оба чуть дышали, сохраняя зрительный контакт. Толик медленно привёл ножницы из вертикального положения в горизонтальное, так, что острый конец был повёнут к зеркалу, плавно ослабил лёнину хватку, и выкинул ножницы куда-то в дальний угол. Но руку не убрал. Другую, свободную, правую руку он поднёс к лицу Лёни, медленно завёл за ухо, нежно касаясь кожи. Кузнецов вздрогнул, а ушко порозовело. Толя провёл широкой шершавой ладонью по шее, и совсем легонько тронул плечо, а Лёня почувствовал, как мурашки побежали по всему телу. Но когда толины пальцы невесомо пробежались по спине, животу, а потом спустились ниже... - Ты что делаешь? - ошарашенно прохрипел Лёня. - Экспериментирую. - также прохрипел Питерский в ответ. - "Будет очень обидно,если он сейчас ничего..." - успел подумать Толик, прежде чем услышал жалобный и удивлённый всхлип. Питерский стоял уже на коленях - он сам не помнил, когда успел опуститься, но это сейчас волновало меньше всего - и теперь, почувствовав отдачу и лёгкий трепет, радостно и с надеждой поднял глаза на Лёню: - Ты... Чувствуешь? Что-нибудь? - в любой другой ситуации Кузнецов ответил бы: - Конечно! - или: - Издеваешься? - или... Или съязвил бы что-нибудь, но сейчас получилось только через силу выдавить из себя: - Да. - он дышал тяжело, глотал воздух, и вцепился пальцами в подлокотники коляски. Толик прижался лбом к лёниному лбу, и, рассеянно улыбаясь, прошептал: - Колё-осико... - ласково и нежно. А потом коснулся, несмело и робко, его губ своими. Лёня собирался уже возразить, сейчас, сейчас... Но прерывать это действо так не хотелось, что Лёнька всё тянул и тянул время, а поцелуй всё не прекращался и не прекращался. И только когда Питерский снова тронул его там, а потом и вовсе накрыл горячей ладонью, Лёня упёрся руками ему в грудь. - Н-не надо. Пожалуйста. И Толик послушно убрал руки. Но теперь они снова смотрели друг другу в глаза, и Лёня уже начинал жалеть о своей просьбе. Лицо Питерского было напротив и очень близко. Он улыбался, довольно и нахально, и вдруг решил, что... Стоит облизнуться. Лёнька, увидев краешек красного языка, который медленно двигался из одного уголка рта в другой, шумно выдохнул, и в следующую секунду клюнул Толю в губы, а потом резко развернулся, подъехал к двери, и, открыв её, скрылся из ванной. Из-за двери выглянули близнецы и Вовочка. - А что это вы здесь делали? - хмурясь, спросил Женька. - Решали некоторые проблемы. - ухмыльнулся Питерский. - Колёсико! - крикнул он громко. - Я в магазин! Кто со мной?