Подонки

      Я еду в вагоне один, разболтанный состав громыхает, а внутри меня слишком много кофеина.       На предпоследней до моей станции заходит блондинка, явно сошедшая с обложки гламурного журнала, улыбается мне густо накрашенными губами, отчего у меня сводит зубы, и интересуется, нельзя ли со мной познакомиться. Она предлагает поехать с ней в клуб, название которого я даже не утруждаю себя услышать. Она накручивает на палец прядь пергидрольных волос и признается, что я очень симпатичный.       Я говорю: — У меня репетиция на всю ночь.       Я говорю: — Я никак не могу с тобой поехать.       Я говорю: — Понимаешь, я люблю только свою гитару и Брайана Молко.       Она не понимает. Я это вижу по пустым глазам, которые ничего не выражают. Эти ничего не выражающие глаза можно вырезать, оставив на их месте зиять пустые глазницы – потому что какой в них толк, если они ничего не показывают?       Блондинка пожимает плечами, пытается собрать разлетевшееся на куски по всему полу вагона чувство собственного достоинства, и пересаживается на несколько мест вперёд.       Когда я выхожу на своей станции, улица забирает меня в свои майско-ночные объятия, а мне навстречу, балансируя на узком бордюре, неторопливо шагает парень и поёт «узнаем друг друга по имени / первые гласные / губы раскрытые». У него драные джинсы, слишком свободный чёрный балахон и взъерошенные чёрные волосы. Про таких строчки «джинсы порезаны, лето, три полоски на кедах». Он останавливается, подойдя почти вплотную и спрашивает: — Есть сигареты?       Его голос звучит так обыденно, будто он зарабатывает на жизнь тем, что сохраняет равновесие на бордюрах и просит сигареты у незнакомых парней с гитарами наперевес. Я протягиваю ему свои ментоловые Мальборо, а он кривится и честно замечает: — Нет, не пойдет. Это дерьмо меня бьет по сердцу.       Я также честно замечаю, что, в таком случае, ему следует заранее запасаться сигаретами. «И найти балахон по размеру». И узнать, что такое расческа для волос. Пока я закуриваю сам, парень делает пируэт на бордюре, чуть не слетев с него и не сбив с ног меня, и произносит скучающим тоном: — Я просто забыл свои. Кажется, они остались на тумбочке возле кровати Одри Хэпберн.       Я передаю мои соболезнования Одри Хэпберн. Парень обещает их передать и продолжает: — Ничего не могу с собой поделать. Вечно забываю сигареты, когда хожу по параллельным мирам.       Я спрашиваю, часто ли он по ним ходит. У меня остается пять минут до начала репетиции.       Он говорит, что делает это всегда, если не занят, собирая деньги для уличных музыкантом на Арбате.       Он говорит, что любит курить вишневый Ричмонд.       Он говорит, что его зовут Саша.       У меня остаётся три минуты до начала репетиции. Я докуриваю до самого фильтра.       Я говорю, что мне нужно идти. Саша заканчивает за меня: — На репетицию.       Я спрашиваю, откуда он знает. Он пожимает плечами и говорит, что видит меня около метро в это время уже несколько месяцев. Он заявляет, что влюбился в меня с первого взгляда, ещё когда у меня были рыжие волосы. Он спрашивает, является ли «Тим», выцарапанное замазкой на гитарном чехле, сокращением от «Тимофей».       Я опаздываю на репетицию. Я иду по проезжей части, он пританцовывает рядом на бордюре, проезжающие мимо машины сигналят, а Саша орёт им «к фарам и вспышкам давно привыкли / не расплатились за завтрак». Я спрашиваю, что он поёт. Он говорит, что песня называется «Подонки» и интересуется «Можно я буду твоим подонком?».       Когда я захожу на репбазу, наш вокалист орет, какого хрена я ошиваюсь где-то, когда мне положено быть здесь, а я не знаю, как объяснить ему про подонков, «джинсы порезаны, лето, три полоски на кедах», взъерошенные чёрные волосы и признания в любви.       Утро начинается банкой кофе из автомата, который заедает и выплевывает вожделенный напиток только со второй попытки, улица красится в пудровые оттенки рассвета, и на телефоне 6:15, когда я подхожу к метро.       Он всё также пританцовывает на бордюре и поёт во весь голос «узнаем, друг друга на улицах / машем руками / мигаем, целуемся». Я не знаю, как жильцы ближайшего дома ещё не вызвали ему бригаду санитаров, и его не увезли в дурку. По-моему, нам всем нужна бригада санитаров. «Спелые вишни к ладоням липли / не вышло затеять драку».       Я спускаюсь в метро, сердце ухает в такт ступеням. Я люблю только свою гитару и Брайана Молко. Меня любит парень в драных джинсах и распевающий песни на улице в шесть утра.       Когда я оборачиваюсь, он сидит на бордюре, подперев голову руками. И кусает губы так, что струйка крови бежит по подбородку. Ступеньки кончаются. Около турникетов и недовольной контролерши я разворачиваюсь и иду обратно. В 6:15 утра люди делают больше сумасшедших поступков, чем в 4:15. Это моя статистика. — Пока мы будем ехать до меня, дашь послушать эту песню, которую ты голосишь так, что никто не может уснуть в радиусе километра? — спрашиваю я.       В метро я слушаю с Сашиного плеера «Подонков» Курары, а мой подонок тихо сопит, видя десятый сон и уронив лохматую башку мне на плечо.       «Сразу и в одночасье / жизнь пополам, часть в ломбарде оставим».