Семья

Он, наверное, никогда до конца не поймёт эту сумасшедшую. Микки уже давно запутался в её мужиках, и, спасибо господи, что он сам никогда не связывался с ней. Фиона многие вещи делала безотчётно, даже бездумно, и точно так же безбашенно она любила Йена. Микки думал, что если он когда-нибудь накосячит в отношениях с рыжим, то именно Фиона будет первой, кто открутит его, Милковича, яйца. Микки чувствовал, что сестра Йена его недолюбливает. Может, она не любила его вкупе с Мэнди, а, может, считала, что он плохо влияет на её братца. Микки так думал. Микки ошибался. Будучи чемпионкой Чикаго по проёбыванию отношений, Фиона переживала за влюблённость брата больше, чем за все собственные. Сейчас, когда Йен жил в доме Милковичей и контроль бдительной сестрицы немного ослаб, Микки определённо дышалось легче. Правда, рыжий периодически тянул парня к Фионе в кафе, одного или с Евгением. Микки видел, что старшая из Галлагеров без восторга относится к нежной любви Йена и Евгения, но терпела она мелкого стоически, так, что сам Микки завидовал. Она не опускалась до мерзкого сюсюкания, но всегда была готова приглядеть, подсказать или успокоить. Постепенно Микки ощущал, как Фиона медленно, но верно переходит на его сторону. Или сам Милкович принимал её позицию - в данный момент они были заодно, и Микки с облегчением пересекался взглядом с её большими, как у оленёнка, глазами, понимая, что она здесь, она знает, что делать, знает, как помочь рыжему. Он чувствовал её тонкую и сухую ладонь на своей руке, когда Йена уводили по больничным коридорам. Слышал её низковатый, твёрдый голос в трубке, когда они договаривались о том, чтобы навестить рыжего. Прикрепляя бэджик с надписью «посетитель» к рубашке, Микки ещё раз прокрутил в голове фразу Фионы про восемь лет и визит к маме в больницу. Он уставился в её спину куда-то на уровне лопаток, туда, где беспокойно метались кончики тёмных волос. Милкович представил худощавую, длинную девчонку в некрасивой одежде со сбитыми коленками и обкусанными ногтями. Почему-то одежда представлялась такая же, как была у Мэнди; видимо, воображение Микки буксовало, когда дело касалось чьих бы то ни было сестёр. Он очень редко видел, чтобы Фиона плакала, и каждый раз внутри него будто что-то цепенело. Фиона была сильнее него, и если уж плакала она, то Микки впору было опускать руки и биться головой о стену. Он никогда не хотел её обнять или утешительно похлопать по спине – в такие моменты ему просто было нужно, чтобы она прекратила плакать. Немедленно. Чтобы поставила руки в боки, задумчиво приподняла бровь и сказала, что ему, блять, делать, как ему быть. Микки впервые зашёл в кафе Фионы один, без Йена и без сына. Когда дома без рыжего стало совсем невыносимо, ему срочно понадобилось что-то, что напомнило бы о нём. Что-то живое, такое же мечущееся, как и он сам. Сидя за липким столом, он снизу-вверх смотрел на подошедшую с блокнотом Фиону. Волосы спутаны, под глазами залегли синие тени. Микки не признался бы себе в этом никогда, ни за что в жизни, но на секунду он захотел прижаться макушкой к её животу, прямо к не первой свежести кафешному фартуку. Потому что если она чувствовала хотя бы пятую часть того, что чувствовал Микки, то ей тоже было невыносимо. Возможно, она бы обняла его голову в ответ. Возможно, когда-нибудь он так и сделает. - У меня вообще-то перерыв, - тихо - тише, чем обычно - сказала она. Микки неловко дёрнул плечом и кивнул головой на диванчик с другой стороны своего стола. Фиона уселась там через несколько минут, принеся две огромные тарелки с бургерами и картошкой фри. На подносе красовалась большая кружка с пивом и стакан воды, и Микки усмехнулся: неужели глава семейства Галлагеров может не пить на работе? Поднос постоянно соскальзывал с диванчика, и Фиона, хмурясь, подцепляла его пальцами с пола и водружала обратно. Пока Милкович отвечал ей на незатейливый вопрос «Как Евгений?», она уминала картошку, беря по одной штуке в каждую руку и отправляю в рот обе сразу. У Микки внутри всё заныло – Йен ел точно так же, и Микки постоянно ругался, что у рыжего обе руки грязные и некому переключить канал в телевизоре. Зря он пришёл. Фиона, на удивление, была рада ему, но Милкович с отчаянием ловил каждый её жест, каждый взгляд, схожий с повадками брата. Микки не собирался откровенничать или ещё что-нибудь в таком роде, просто она спросила про его новую работу, и он не нашёл причины не ответить нормально, а не бросить что-нибудь «на отъебись». Фиона слушала, подперев подбородок кулаком, лишь иногда качая головой и прыская в кулак. Это определённо не была беседа двух друзей, упаси господь. Но они оба переживали за Йена и были нужны друг другу как… напоминание? Микки определённо не знал, как это описать, но эта задиристая и зачастую грубоватая чокнутая напоминала ему о Йене почти так же сильно, как вещи рыжего, пропахшие теперь ими обоими. Может, дело было в том, что Галлагеры всё время были словно нераздельны, и раз здесь сидела Фиона, то на секунду могло показаться, что Йен сейчас распахнёт дверь закусочной и подойдёт к их столику, пошутив, как это они быстро спелись за его спиной. *** Когда в больнице Микки сказали, что Йену необходимо остаться там дольше, чем на пару дней, он снова напился. Напился до того противного состояния, когда до отключки ещё далеко, а все чувства, все потаённые мысли и тревоги вылезают наружу. Сам не зная зачем, он направился к кафе Фионы, хотя было уже поздно, и оно, должно быть, закрывалось. Он увидел сестру Йена рядом с входом вместе с каким-то мужиком, который крепко держал её за плечи и тряс, как куклу. Фиона стояла, зажмурившись, и, кажется, плакала. Микки не мог разглядеть издалека точно, но его язык уже бежал впереди него: - Эй! – он махнул зажатой в руке бутылкой в направлении мужика и Фионы. – Отпусти её, - Микки откинул бутылку в сторону, вытянул руки вперёд, разминая кулаки и похрустывая пальцами. Мужик шепнул Фионе что-то напоследок и, чуть ли не оттолкнув, быстро скрылся за поворотом. Она стояла, обхватив себя руками, и невидящими глазами смотрела на асфальт перед собой. Милкович подошёл к ней и нетвёрдо, но вполне осознанно опустился на тротуар, упираясь локтями в согнутые колени. Фиона присела рядом, вытянув ноги вперёд, и посмотрела на Микки, еле заметно мотая головой из стороны в сторону, словно отказываясь верить, принимать то, что им сказали днём. Микки не хотел смотреть на неё в ответ. Он странно, очень странно ощущал себя, сидящим на заплёванном асфальте рядом с человеком, с которым где-то в параллельной вселенной мог бы подружиться. Если бы Микки умел заводить друзей. Если бы он не бросался на людей из-за любого решения, принимаемого по поводу Йена. Если бы между ним и семьёй Галлагеров не стояла стена из боли, которая уже давно треснула и рухнула вниз. И теперь они смотрели друг на друга, возвышаясь над её обломками. Смотрели и не понимали, что они ближе, чем кажется. Микки почувствовал, как Фиона вдруг уткнулась ему в плечо и тихонько вздрогнула. Он не помнил, когда ему последний раз кто-то плакал так почти в шею, пачкая толстовку, чуть слышно всхлипывая. Микки будто со стороны увидел, как поднимается его рука и опускается на спину Фионы, задевая жёсткий застиранный капюшон кофты и пушистые волосы. Окна кафе светили им в затылки, и их сгорбленные, отчаявшиеся фигуры отбрасывали на дорогу огромную вытянутую тень. В этом искривлённом изображении между ними не было видно никакого пространства, и Микки захотелось вырезать эту тень ножницами, скомкать и выбросить. Но он продолжал сидеть, обнимая Фиону за плечи, и слушать её прерывистый, удушливый плач.