Колыбельная

В комнате темно, лунный свет в окне не мешает Орочимару спать. Кабуто сидит на подоконнике, и луна светит ему в спину. Кабуто тихо напевает себе что-то под нос. Если он будет петь вслух, вряд ли это понравится Орочимару-сама. Кабуто улыбается. Он смеется над своими мыслями и которую ночь подряд возвращается к воспоминаниям. Это случилось три месяца назад. Кабуто до сих пор заливается краской, когда вспоминает тот день. Наверное, это гормоны заставляют так стесняться и краснеть. Это было незабываемое событие. В тот день он подарил жизнь. Он умеет убивать тысячей разных способов, а вот дарить жизнь не умел до того дня, три месяца назад. Так было нужно. Это был самый эргономичный способ выпустить Орочимару-сама из своего тела и подарить ему новое. Кабуто понадобилось время, чтобы вырастить у себя новые органы. Новое, разработанное им дзюцу требовало много чакры. Так вот какое оно на самом деле…«Самопожертвование». Отдать часть себя ради нового живого существа. Он уже давно отдал всего себя Орочимару-сама, но господин распорядился по-другому. Саннину нужно собственное тело, и ему нужен Кабуто рядом с ним. Понадобилось четыре жертвы, по одной на каждое полнолуние, чтобы ускорить процесс формирования тела с девяти месяцев до четырех. Вынашивать оказалось очень тяжело. Организм Кабуто сопротивлялся, сколько он его ни укрощал. Гормоны подавлять было нельзя, и по ночам Кабуто не мог спать от постоянного голода, от рвоты, от боли в спине и в сердце, но более всего от беспокойства. Никогда еще он не был в такой высокой ответственности за Орочимару-сама. Кабуто страстно хотел, чтобы все прошло как можно лучше, он заботился о себе и о своем животе как о самом большом сокровище. «Орочимару-сама, Орочимару-сама…» Кабуто просыпался в поту и гладил свой живот, пытаясь успокоить то ли ребенка внутри, то ли себя самого. «Кабуто, ты стал истеричкой», — говорил он своему уставшему отражению в зеркале. Наконец, спустя четыре месяца, пришел день, который ему никогда не забыть. Волнение горячей волной подкатывает к горлу. Пот градом. Вода, антисептики, паника. Нельзя никому довериться, он один на один с собой. Кровь в глазах, неожиданная боль, которой он никогда раньше не ощущал. Дышать глубоко, контролировать себя, контролировать процесс. Он ведь медик, он ниндзя, он мужчина. Он справится и сделает все как надо. Боль. Кровь в глазах. Волнение перед чем-то новым накрывает с головой. И он захлебывается в этом горячем, густом чувстве, когда пытается сесть в луже собственной крови, кладет новорожденного себе на живот, освобождая от последа и вытирая от крови, аккуратно отрезает пуповину. Весь мир словно замирает на миг, время останавливается. Кабуто берет на руки своего маленького господина. В горячих ладонях словно барахтается змейка. Какие же большие у него щечки! А волосы длинные-длинные. Вот еще мгновение – и маленький ротик раскрылся, и новорожденный Орочимару-сама заплакал на весь штаб. Эти роды были тяжелыми и для Орочимару тоже. Бедняга, как понервничал, наверное. У Кабуто на щеках слезы счастья. Орочимару плачет, а Кабуто смеется сквозь слезы. «Сейчас-сейчас, маленький…» Бутылочка со смесью приготовлена, вот она, рядом. Маленькие губки сжимают спасительную соску, и малыш засыпает у него в руках. Кабуто замирает и прислушивается. Тихо-тихо у него на руках дышит маленький Орочимару-сама, и время снова идет, и мир снова оживает, и замершее сердце Кабуто снова начинает биться. В такт дыханию ребенка, лежащего у него на животе. «Мое дитя…» Следующие три месяца были тяжелыми. За это время Орочимару-сама должен был вернуть себе облик взрослого человека. Ускоренная регенерация клеток отбирала много энергии и эмоциональных сил у маленького Орочимару. К тому же змеиный контракт имел свои законы – при каждой регенерации клеток Орочимару полностью линял. Сколько это доставляло хлопот… Если те четыре месяца Кабуто хоть немного отдыхал, то теперь его ночи стали действительно бессонными. Помыть, покормить, уложить спать. Два, максимум три часа сна. И все заново. Первые три дня Кабуто почти не спал. Затем периоды регенерации стали длиннее, на сон уходило по пять-шесть часов. За это время можно было неплохо выспаться… *** Ками-сама, наконец-то… — О-оо, О-оо, — с полуспящего Кабуто чуть не свалились очки. Бутылочка со смесью уже выпала из правой руки. Орочимару-сама, маленькая змейка на коленях Кабуто уукнула, зачмокала и сладко заснула, прижав кулачки к носику. «Орочимару-сама так доверяет только мне. Беззащитный. Вот уж точно, сейчас он все понимает, а сказать пока, к сожалению или к счастью, не может…» Спустя месяц тело саннина достигло состояния шестилетнего ребенка. Сколько возни, криков: «Кабуто, туда», «Кабуто, сюда», «Кабуто, оставь меня в покое, я не ребенок», «Кабуто, помой меня», «Кабуто, причеши меня», «Кабуто…» «Кабуто…» Если бы Орочимару-сама не был таким гордым, он бы осмелился, он бы сказал: «Кабуто, убаюкай меня… пожалуйста. Я плохо сплю, когда ты не делаешь этого». Но вместо слов он так стесняется и умоляюще смотрит на Кабуто. Кабуто умный и деликатный, он и сам все понимает прекрасно. Он не смотрит в глаза, он присаживается рядом и тихо напевает. Подтыкает одеяло под маленького хозяина, пока тот ворочается. Как приятно слышать тихое сопение в ответ на свою колыбельную, это словно награда за труды и заботу. Кабуто весь следующий месяц казалось, что он сходит с ума. То ли гормоны были тому виной, то ли израненная психика, то ли всему виной та самая «любовь» и «преданность» к господину, которая перешла на пресловутый «новый уровень». Он больше не мог спокойно смотреть на своего господина. Это маленькое, аккуратное детское тело заставляло его терять контроль. Его сводил с ума даже его невинный запах…Каждый раз, когда он был в душе вместе с Орочимару-сама, Кабуто хотелось зацеловать своего маленького господина, крепко-крепко прижать к себе, измять, исследовать губами самые нежные места его нового тела. Но слуга держал себя в руках. И лишь однажды ночью, укладывая Орочимару спать, он не выдержал. Закрыл глаза, чтобы не встречаться взглядами, и впился в маленькие губы глубоким исследующим поцелуем, почти как собственник. Забрался рукой под одеяло и стал нежно исследовать молодую плоть Орочимару-сама. Несколько минут поцелуев и ласк показались Кабуто долгим и сладким сном. Но он тут же очнулся, когда Орочимару застонал ему в рот и излился в его ладонь. «Надо же, его организм уже набрал достаточно сил, чтобы кончить», — подумал Кабуто, вытирая ладонь о край простыни. Орочимару отвернулся, он не знал, как реагировать, но, видимо, решил не ругаться. Кабуто помедлил пару секунд, находясь в замешательстве, а затем лег рядом и тихо-тихо, почти шепотом принялся напевать заученный мотив. «Это было какое-то помутнение рассудка, сумасшествие на пять минут для нас обоих. И если Орочимару-сама не злится, значит, мы забудем, успокоимся, и это больше никогда не повторится. Мне осталось потерпеть всего несколько месяцев», — думал Кабуто и сам не заметил, как уснул со своим любимым в одной постели. Еще через три месяца Орочимару-сама вернулся к виду взрослого мужчины. Биологический возраст составлял примерно года двадцать три, но выглядел он как всегда – старше, сильнее и опытнее. Кажется, все вернулось на свои места, вот только что-то изменилось между слугой и господином. Кабуто все понимает, и ему кажется, что он научился читать мысли. В каждом жесте, в каждом слове, обращенном к нему, он чувствует невысказанную благодарность, и от этого становится так тепло на сердце… *** Голос господина вырывает Якуши из воспоминаний. — Кабуто, подойди, – тихо говорит Орочимару. Кабуто спрыгивает с подоконника, подходит к кровати и встает на одно колено. — Да, Орочимару-сама? Орочимару привстал на локте и, взглянув на макушку Кабуто, тихо сказал: — Поцелуй меня, Кабуто, так, как ты сделал это тогда. Кабуто ошарашено поднимает на господина глаза. А господин смущенно смотрит в пол, на лунные лучики. На этот раз он позволит своему самому преданному слуге перейти за грань. Разденься же, ты такой красивый. Я хочу слышать, как шуршит твоя одежда, хочу дрожать от предвкушения. Целовать твои бледные губы, хочу, чтобы ты прижал меня к кровати своим телом и уверенно и нежно сделал своим. Только пока еще не смей смотреть в глаза. И убаюкай меня после, Кабуто, пожалуйста…