Happiness

Глеб никому об этом не сказал. О таком никому и не говорят. Первая попытка была неудачной. Он даже не задел вену. Он и не рассчитывал в таком пьяном состоянии, когда всё, на что бы ты не посмотрел – какая-то постоянно расплывающаяся в пространстве лужа, на положительный исход. Ему положительный, а всем отрицательный. А может, ему тоже отрицательный?.. На второй попытке ему позвонил Костя. От вибрации рука со специально заточенным лезвием соскользнула, и Глеб выронил орудие. Он хотел было нащупать его на тёмном полу ванной комнаты, но безрезультатно. Он мысленно проклял Бекрева. И обматерил заодно. - Алло, - сухой, хрипящий голос. Глеб сам себя не узнал. - Самойлов, чёрт тебя подери, что с тобой? Где ты? Какая ещё предсмертная записка? Ты сдурел?! – Костя орал в трубку. Глеб не отвечал. Он попросту не знал, что и ответить. - Где ты, я тебя спрашиваю. – Костя повторил вопрос, но уже спокойнее, тише. - Дома, - еле слышно пролепетал Глеб. - Дома? Тогда какого чёрта я не могу достучаться до тебя? Я сбегал домой за ключами от твоего, так что, что бы ты там не делал – замри. Понял? - Понял. Глеб всё равно бы не продолжил. Лезвие валяется хрен знает где, перед глазами всё расплывается, так что оставалось только ждать Костю. Не прошло и пяти минут, как Бекрев зажёг свет в ванной и кинулся к Самойлову. - Глеб, Глеб, - Костя тряс Глеба за плечи, обнимал. Наконец он поднял Глеба с холодного пола и повёл в комнату, усадил на диван, присел рядом и началась неприятная для Глеба часть. Хотя, как посмотреть. Костя его обнимал, причём крепко-крепко, что Глебу очень и очень нравилось. - Глебсон, что это такое? Самойлов пустым взглядом взирал на Бекрева, не думая отвечать. Костя смотрел на друга с ужасом. - Ну и ушёл бы ты… а я? Я же хоть что-то значу для тебя, да? Глеб по-прежнему молчал. - То есть… нет? Ничего не значу? Самойлов многое хотел сказать, но как только он хватался за какую-то мысль, он терялся. Не знал, как продолжить. Ему хотелось высказать Косте всё, что он чувствует, но мысли… они такие скользкие. Начнёшь с одного, заканчиваешь совсем другим, совсем не вписывающимся в обстановку, и не скажешь самого главного, что так хотел бы выплеснуть наружу. - Глебушка… - Глебу нравилось это уменьшительно-ласкательное слово. Костя произносил его по-особенному, совсем не так, как другие. Самойлов прижался головой к Бекреву, обнимая его. Глеб начал тихонько вздрагивать время от времени. - Глебушка, ты плачешь? Самойлов не отвечал. Впервые он испытывал такие сильные чувства. Костя – родной и любимый для него человек, он осознавал это и раньше, но не так, как-то по-другому. Глебу было страшно оставаться одному, без Кости. Это сродни жизни без воздуха. Постепенно он начинал задыхаться, с каждым часом воздуха оставалось меньше, потом становилось вообще не выносимо. Тогда Глеб решил взять лезвие и просто вскрыть себе вены, как глупая влюблённая школьница. А потом пришёл Костя. Его воздух, его мечта, его любовь. Его жизнь. Глеб никогда не думал, что можно настолько привязаться к человеку, что задыхаться без него. Буквально задыхаться. Внутри всё сжимается, боль разъедает внутренние органы. Но сейчас Костя был рядом. Глеб не хотел его больше никогда отпускать. Остаться с ним навсегда, на жизнь и после жизни. Что же это? Любовь?.. - Кость… - слёзы градом катились из глаз. Глеб не пытался их скрыть, он не смущался. Ведь Костя всё понимает. Он родной. – Кость, ты любишь меня так же, как я люблю тебя? Бекрев прижал к себе Самойлова ещё крепче и поцеловал в макушку. - Если этот суицид… это представление из-за меня, то да, Глебушка, я люблю тебя так же, как ты меня. Да что там, я люблю тебя сильнее, милый. Что может быть лучше этого? Миллион долларов? Да плевать он хотел на деньги. Любовь не продаётся. - Глебка… - Костя прошептал Самойлову на ухо, - пообещай мне, что больше никогда не будешь вытворять такое, пожалуйста. Глеб потёрся носом об его нос. Тепло на душе, все проблемы кажутся пустяками. Счастье, это самое настоящее счастье. - Обещаю.