Ты ведь обещал, правда?

Тишина. Её прерывают, разве что, редкие пощелкивания процессоров и отдаленные отзвуки машинных моторов за окном. Тишина вязкая, тягучая, неприятная. Неспокойная. Негромкие шаги по лестнице, скрип двери – на пороге комнаты возникает неясный вытянутый силуэт. Щелчок зажигалки, и лицо пришедшего на пару секунд освещается, бликуя короткой красно-желтой вспышкой в огромных круглых очках. Диб быстро затягивается и устало выдыхает струйку дыма в комнату, опуская руку с сигаретой, и привычным движением потирает второй переносицу, чуть сдвигая очки вверх, отчего те перекашиваются набок. Парень приваливается худым плечом к косяку двери и окидывает взглядом комнату, снова затягиваясь. Очередной тихий вздох и Диб, явно нехотя, наконец заходит внутрь. Он слишком хорошо знает свою комнату – ему не страшен этот серый сумрак с редкими слабыми световыми точками от компьютеров и прочей техники. Парень садится за письменный стол и только тогда зажигает лампу, которая тут же нестерпимо бьет своим каким-то пошлым желтым искусственным светом по глазам, заставляя щуриться и морщиться. Юноша уже каким-то машинальным, автоматическим движением наклоняется и достает с нижней полки тумбы, стоящей под столом, пару листов бумаги. Затем откидывается на стуле и медленно выдыхает на белые страницы, наблюдая, как по листу расползается серая, еле заметная сигаретная дымка. – Ладно, – тихо бормочет он, туша сигарету в переполненной пепельнице. – Ладно, – повторяет он, беря в руки искусанный короткий карандаш. «Привет», – выводит он медленно, будто нерешительно, своим аккуратным мелким почерком. Тихий нервный смешок, и Диб отворачивается к окну, сильно сжимая губы и стискивая челюсть – видно, как жилки на худой голой шее напрягаются на пару секунд. «Я не писал уже полгода. Бросил. Мне это, правда, не помогает», – парень с явным усилием вновь склоняется над столом и подкладывает под лоб ладонь. «Хотя как можно судить о том, помогает ли это, если я забросил это занятие. Правда? Наверное, лучше говорить с листом бумаги, чем с самим собой. В школу я всегда носил кучу блокнотов. Вместо того чтобы разговаривать вслух, как полный поехавший, лучше бы я писал все туда. Я тут быстро пролистал прошлые листы и неплохо так поржал. Хотел сжечь, но рука не поднялась. Я такой жалкий. Даже это сделать не смог. Кстати о том, чего я не смог – этот приемник, стоящий на крыше, ловит сигналы почти каждый день. Ужасно бесит. Я как полный идиот прибегаю на чердак и вылезаю в окно при любом его писке. Смешно, что после того, как я перестал заниматься паранормальным (слово выведено курсивом и подчеркнуто пару раз), корабли каких-то мудаков постоянно снуют около наших спутников. Я перепроверяю данные по нескольку раз, каждый раз понимая, что это либо ошибка старой железки, либо просто кто-то чужой. Чужой, хах», – парень останавливается и пару секунд просто смотрит на листок, криво слабо улыбаясь. «Не знаю даже, почему я вообще сижу тут. Почему пишу. До этого я писал по паре строчек – делал вид, что веду дневник. Обманывал самого себя. Это глупо. На самом деле, я просто создавал иллюзию, что разговариваю с тобой. Как сейчас. Это смешно. Смешно, потому что за все годы, что ты провел тут, ты даже читать толком не научился нормально. Так что чисто гипотетически, если бы эти листы попали к тебе, ты бы и половины не понял. Смешно. А знаешь, что ещё смешно? Школу сносят. Хотят поставить вместо неё совершенно новое здание по какому-то новому проекту отца. Через неделю начнут работы. Приду туда насладиться, как эта стремная кирпичная махина рушится. Это будет лучше любого кино. Интересно, они оставят такой же педагогический состав? Хотя нет, на самом деле не очень интересно. Мне плевать. Знаешь, я почти не знаю того, на что мне НЕ плевать. Я так и не поступил. Уже второй год подряд специально заваливаю вступительные. Ты спросишь, зачем я вообще туда хожу, но это все из-за отца. Я и так понимаю, что он окончательно разочаровался во мне, но так я создаю хотя бы иллюзию заинтересованности в учебе. Говорю, что в следующем году все будет иначе, что я поступлю, что я возьмусь за себя. Ты же понимаешь – мне, Мембрейну, для того чтобы учиться, где захочу, достаточно одной подписи папаши. Да и сами экзамены для меня не больше, чем фикция. То, над чем пыхтят все эти бедные сдающие, я решал ещё в начальной школе. Может, учеба была бы неплохим отвлекающим фактором. А может, она угнетала бы ещё больше. Так или иначе, я дома. Я почти всегда дома. После того как съехала Гэз, тут совсем тихо. Не знаю, лучше это или хуже. Для меня почти ничего не поменялось. Я всегда был одинок в своем собственном доме и в своей семье. Мне просто не хватает… Фона, наверное? Привычных звуков, привычных придирок. Я сейчас задумался – когда я в последний раз видел отца?.. Нет, по телеку его так показывают каждый день. А дома?.. Кажется, он не ночевал тут уже месяца четыре. Я перестал носить этот дурацкий напульсник, отслеживающий здоровье – этот фиктивный показатель того, что отец обо мне заботится. Эта штуковина постоянно раздражала меня своим писком, вереща о том, что мне необходимо набрать вес, бросить курить, не есть то, не есть это, больше быть на свежем воздухе и прочую хрень. Задолбало. Меня, знаешь, многое задолбало. Хах. Я понял, почему я сейчас пишу. Просто уже невозможно. Невозможно прокручивать в голове одно и то же. Когда просыпаешься, когда засыпаешь, когда сидишь, когда ешь. Я просто чувствую, что я не могу больше. Я устал. Жалкий земной червь, а? Ха-ха. И, знаешь, я могу тебе по пунктам расписать, от чего я устал. Ты же, блять, так это любишь. Пункты. Планы», – Диб склонился над листом очень низко, быстро-быстро выводя слово за словом, остервенело, будто у него не хватит времени. «1) Я устал тратить по нескольку часов в день на проверку писем, сообщений, кодов, чего угодно. Нет, я устал не от процесса. Я устал от постоянного разочарования. Устал каждый раз обновлять базы, устал находить ни-че-го. Передай Скуджу, что те сообщения год назад были очень милым жестом с его стороны. Эти поддельные сообщения от тебя. Передай, что это, блять, убило меня ещё больше. Передай, что он гребаный идиот. Хах, а знаешь, что самое смешное? Знаешь? Что ещё ранее я все-таки дождался от тебя кое-чего. Помню, прошло где-то пару месяцев с тех пор, как ты исчез. И тогда я был ещё более рьяным в своих поисках и ожидании. Я просто тогда ещё на что-то надеялся, наверное. Помню как сейчас, что я нёсся вверх по лестнице, помню, как перехватило дыхание от короткого оповещения на смартфон – «у вас новое входящее». Помню, как опрокинул стул, забежав в комнату, помню, как нацепил наушники и подтянул к себе микрофон, тяжело дыша. Что я услышал?.. Сначала помехи, сквозь которые еле-еле различалась какая-то речь. Чуть настроив частоту, я услышал больше. Громкий неясный визг ГИРа, который напугал меня тогда до смерти. Он орал что-то о помощи, звал Мастера. Знаешь, сколько сценариев за эти пару секунд промелькнули в голове?.. Знаешь, о чем я успел подумать?.. Я уже был готов тут же бежать, снова пытаться сделать что-то с кораблем Тэк, лететь, спасать, бросать все. Ха-ха. Знаешь же, что я услышал потом? ГИР все звал меня, точнее, орал: «Мэри, Мэри, привет! Как дела? Мэри!». Потом была пауза. Я почти сейчас могу ощутить, как сильно я прижимал к себе наушники. Пауза прервалась твоим голосом. Таким тихим, раздраженным. «Выключи это, ГИР». Смешно. Смешно, что это ВСЁ, что я услышал или прочитал за эти два года от тебя», – парень нервно отбросил карандаш и снял очки, дрожащими пальцами закрывая лицо. Быстрое, нервное дыхание. Через какое-то время юноша медленно, с силой провел ладонями по лбу и снова надел очки. Какое-то время строчки расплывались перед глазами, а сбивчивое, неровное дыхание не давало сосредоточиться. «2) От тебя так мало осталось здесь. Почти ничего. Иногда я даже сомневаюсь, был ли ты вообще. Был ли ты, было ли мое детство, все эти воспоминания. Ничего не осталось. Но стоит мне выйти куда-то за порог – в магазин или в банк, как я всегда, так или иначе, прихожу к твоему дому. Точнее, к тому, что от него осталось. Пустой участок земли между двумя зданиями. Кое-как заделанная дыра в одном из них. И один, самый мелкий, уже потрескавшийся и заросший травой гном. Я все думал унести его к себе, но это было бы уже слишком. Наверное, я как раз поэтому так мало куда выхожу. Задолбало постоянно возвращаться туда. Каждый раз видеть этот мини-пустырь, этого гребаного гнома, эту высокую траву. И когда я уже думаю, что все это мне показалось, что и этот гном – просто брошенная кем-то игрушка, я смотрю на свои руки. Я осматриваю шрамы, вспоминая, как я получил их. Представляешь, я же помню почти все случаи, все наши драки. Но ведь это тоже может быть воображением. Вдруг я просто режу свои руки, вдруг все это – просто я. Просто отчаянная попытка хотя бы создать напоминания о тебе. Подделать. Поэтому я стараюсь даже не смотреть на шею», – Диб остановился, замирая, видя, как последние слова как-то странно приподнимаются и округляются. До него даже не сразу доходит, что на лист упало две капли. Не сразу доходит, что по чуть курносому носу и щекам текут слезы. Он не всхлипывает, его плечи не содрогаются. Он просто сидит, сгорбившись над измятыми исписанными листами, и наблюдает, как капля за каплей падают вниз, тут же впитываясь и чуть размывая края грифельного текста. Парень быстро вытирает кулаком мокрый подбородок и щеки, крепко стиснув чуть дрогнувшие губы. «3)», – неуверенно выводит он и шмыгает носом, пытаясь успокоиться. – «Меня мучает осознание того, насколько я опустошен без тебя. Насколько я одинок на этой чертовой планетке, которую я так хотел защитить от тебя в первые годы твоего «вторжения». Ха-ха… вторжения… Это все кажется таким смешным, таким глупым. Все было так просто раньше. Все было так просто, когда я смотрел на тебя с другого угла класса и поднимал листочки с корявыми рисунками, изображающие тебя или в колбе, или на медицинском столе. И как ты, ухмыляясь, поднимал собственный, где с ошибками было выведено какое-то ругательство, а рядом рисунок с моей огромной башкой. Все было так просто и очевидно. Я чувствовал себя таким живым. Чувствовал, что делаю что-то, для чего рожден и прочую херню. В детстве всё вообще кажется таким простым и очевидным. Я не задумывался тогда о том, что ты, по сути, всегда был единственным, кто как-то нуждался во мне. Своеобразно, странно, но нуждался. Черт, я ведь до сих пор помню, как переживал, когда не видел тебя в школе. Самое смешное, что я даже осознавал, что в первую очередь я думал не о том, что ты решил остаться дома для очередного тупого плана, а о том, что с тобой что-то случилось. Что тебя кто-то поймал. Кто-то ДРУГОЙ. Ведь только я могу это сделать. Только я должен и только я обязан. А потом все стало путаться. Помнишь?.. Уже в классе девятом. Мы даже не замечали этого. Мы так привыкли друг к другу, что ничего не замечали. Было так странно ругаться последними словами и идти вместе из школы, то и дело прерываясь на какие-то отстраненные разговоры, вдруг снова крича и вереща, изредка падая на траву, чтобы врезать друг другу в нос или в живот. Странно со стороны, наверное. Для нас все было так, как и должно быть. Было как-то естественно ждать тебя у порога биологического класса, чтобы выйти вместе, было естественно, наоборот, сидеть за партой, то и дело вытягивая шею, чтобы заметить, что там, в коридоре, ты сидишь на длинной обшарпанной скамейке и скучающе что-то тихо тыкаешь в своей приставке. Я помню, как ухмылялся каждый раз, когда замечал тебя. Как становилось спокойнее. От одной мысли, что ты там ждешь МЕНЯ. Я уже спокойно заходил к тебе на базу, знал почти все вкусы вафель ГИРа (к сожалению), знал, где находится лаборатория. Даже компьютер уже не реагировал на меня, пропуская и открывая доступ к лифту и всем этажам. Твои планы уже не были такими дерзкими (тупыми), ты уже почти не звонил Высочайшим. Ты больше исследовал, больше экспериментировал, раскрывая мне, какой ты на самом деле гениальный. Нет, мне, конечно, приходилось то и дело спасать подопытных – это, чаще всего, были люди, – и убеждать тебя брать крыс, но это уже казалось чем-то настолько обыденным, что не приносило неудобств. Это уже не пугало в тебе, не вызывало отвращения, как в шестом классе, при первом нашем знакомстве. Я до сих пор не могу понять, кем мы были друг для друга. Друзьями?.. Мне хочется назвать нас братьями, но язык не поворачивается, ахах», – парень тихо рассмеялся вслух, грустным хриплым смехом. «Мы с тобой были слишком похожи. Слишком одинокие, слишком поглощенные собственными идеями, которые никто не мог выслушать или оценить. Но мы появились друг у друга. Странным, ненормальным образом. В какой-то момент я просто понял, что даже не представляю своей жизни без тебя. Меня мутило от одной мысли, что ты когда-нибудь уйдешь. Ты ведь… ты ведь чувствовал то же самое, правда?.. Пожалуйста», – Диб до крови кусает губу и остервенело зачеркивает последнее слово, жирно закрашивая его толстым слоям грифеля. «Мы с тобой никогда не говорили о том, что чувствуем. Да и зачем. Все было ясно. Все было ясно тогда, в гостиной, когда ты устало уткнулся лбом в мое плечо. Тогда, когда я по наитию приобнял тебя за плечи. Зачем тратить слова на что-то, что ясно. Тогда стало все ещё запутанней. Я стал зависеть от тебя ещё больше, если такое вообще было возможно. Я в итоге почти переехал к тебе, помогая, исследуя с тобой, понимая, что мне больше ничего не нужно. Восхищаясь тобой каждый день, твоему умению и тому, что ты наконец нашел, что тебе интересно. Я помню все твои короткие фразы про порабощение и прочее, и как мы потом невольно смеялись над этим. Твой пак, твои программа и миссия, заложенные в тебя искусственно, не давали тебе окончательно забыть про цель прилета. Но я смирился с этим. Мне всегда было несложно прерывать твои, уже вялые попытки отравить воду или, скажем, обесточить город. Это была приятная рутина. Если бы кто-то у меня это отнял, я бы убил его. Без колебаний. Я бы взамен отнял у этого человека жизнь. И, знаешь... Ты поставил меня в тупик тем, что это был ты САМ. Все произошло так быстро, так чертовски быстро… Мой гребаный дотошный мозг помнит все в слишком ярких подробностях. У меня реально слишком большая идиотская голова. Я пришел к тебе, как обычно, утром, с парой пакетов муки и прочей лабуды для ГИРа. Я сразу понял, что что-то не так. Было так тихо. Так ПУГАЮЩЕ тихо. Помню, как пакеты выскользнули из рук, как я сломя голову побежал к лифту. Как, запыхавшись, я ввалился в лабораторию, ища тебя. Ты сидел у огромного монитора, по которому закольцованно показывались одни и те же помехи. Этот ужасный, хриплый, шипящий звук. Он до сих пор стоит в моих ушах. Помню, как я испуганно подбежал к панели, выключил экран, и как все погрузилось снова в эту ужасную звенящую тишину. Я боялся повернуться к тебе. Боже, как я боялся. Мне показалось, что я увижу что-то ужасное. Так и было. Я никогда не видел тебя таким. Ты сидел, уставившись куда-то сквозь меня, не замечая. Опущенные плечи, безвольно повисшие антенны. Твои, всегда блестящие рубиновые глаза, эти невероятные, завораживающие глаза, они были такими… Такими тусклыми. Такими неживыми. Я стоял как истукан, скованный липким, наполняющим каждую клетку моего тела, ужасом. Боже, сколько всего я успел подумать за это время. Я уже был готов упасть рядом на колени перед кушеткой. Попытаться поймать твой взгляд, попытаться взять тебя за руку. Знаешь, мне хотелось проверить твой пульс. Такое страшное и леденящее все существо желание проверить, живой ли ты. Я не мог поверить, что эти глаза – твои. И тут ты двинулся. Черт, что испугало меня больше?.. То, что ты оказался все-таки живым или сама мысль о том, что… Что с тобой что-то случилось? Я не могу ответить. Ты посмотрел на меня и поднялся на ноги. На мои вопросы ты не отвечал, лишь молча протянул мне какой-то диск, буквально оторвав мою руку от компьютерной панели, когда я захотел проиграть его. Боже, как ты посмотрел на меня. Злость, страх… И такая всепоглощающая, отчаянная тоска. Черт, почему ты не дал себе помочь. Почему за эти годы ты так и не научился до конца доверять мне, почему ты не захотел, чтобы я помог тебе справиться?! Почему, черт тебя дери, тупой ты пришелец?! Почему, Зим?..», – Диб так сильно сжал карандаш, что тот треснул. Он откинулся на спинку стула, впиваясь пальцами в волосы на лбу, с силой оттягивая их и запрокидывая голову назад. Тихий, еле слышный, усталый, вымотанный стон. Парень не знал, сколько времени он провел так – в исступлении рыдая и царапая затылок, уткнувшись лбом в мокрые листы бумаги. Может, пару минут, а может, и пару часов. «Знаешь, почему я не смотрю на шею? Знаешь, почему мне страшно?..», – пальцы почти не слушаются, но Диб старательно выводит букву за буквой. – «Я, ничего не понимая, стоял на пороге твоего дома – ты сказал, что тебе надо уединиться. Я чувствовал, что вот-вот случится что-то ужасное. Чувствовал, но молчал, все пытаясь узнать ответ в твоих глазах, отчаянно пытаясь поймать твой взгляд. Я аккуратно сжимал твои плечи, умоляя сказать, что случилось. Ты находил какие-то глупые отговорки, все шептал, что просто хочешь побыть один, что у тебя есть какие-то неотложные дела. Ты сам тут же разрушил всю свою неуклюжую ложь, когда все-таки поднял голову. Все было понятно. Мы же всегда понимали друг друга без слов, да?.. Я чуть не умер, видя, как ты слабо улыбаешься. Как ты смотришь на меня. Никто не способен так смотреть, Зим. Никто не способен одним взглядом показать, насколько я важен. Никто. Нет никого кроме тебя, ты понимаешь?.. Для меня уже давно существуешь только ты. Тупая ты космическая злая фасолина, черт тебя дери. Лучше бы ты просто захлопнул передо мной дверь, правда. Лучше бы ты не протянул руки, лучше бы ты не наклонил меня к себе. Лучше бы твои вечно холодные ладони не легли на мои щеки. «Ты – мой. Всегда об этом помни, Диб. Ты собственность Зима». И я помню. Каждый гребаный день я это помню. Каждый день я понимаю, что единственное, что ты завоевал тут – это я. Что я собственность вашей идиотской Иркенской Империи. Знаешь, почему я боюсь смотреть на шею?.. Потому что перед тем, как закрыть передо мной дверь, ты выцарапал там свое имя. Две черточки, которые для остальных людей просто неаккуратный шрам. Но не для того, кто учил с тобой иркенский алфавит несколько лет. На том диске была запись с твоего огромного монитора для связи с Высочайшими. С тем, как они, перебивая друг друга и смеясь, как гиены, рассказали, что вся твоя миссия – фикция, что все просто хотят избавиться от дефективного несостоятельного солдата. Что на протяжении всех этих лет над тобой смеялся весь Ирк, что ты – просто неудавшийся эксперимент, приносящий одни лишь неприятности. Почему они решили сообщить это, когда ты уже давно ничем не занимался?.. Наверное, им было скучно. Может, миллиард рапортов, написанных не в твою пользу, тоже сыграли свою роль. Может, из-за того, что мы все-таки освободили твоего поставщика оборудования из тюрьмы. Я не знаю. Я только знаю, что когда на следующий день я вернулся, уже ничего не было. Не было дома. Не было ТЕБЯ. Я не собираюсь описывать все свои поиски, все розыски тебя, все то, что я тогда чувствовал. Также я обнаружил, что ты окончательно доломал космолет Тэк. Ты не хотел, чтобы я полетел за тобой. Ты лишил меня единственной возможности найти тебя. И я боюсь смотреть на шею, видеть эту метку и думать, что ты меня оставил. Но… Но знаешь, от чего я устал больше всего? От ожидания. От того, что я везде ищу тебя. Везде вылавливаю взглядом черные волосы, ты постоянно мерещишься мне в толпе. Ты в моих мыслях, в моих текстах, ты везде. Я устал от того, что ты не рядом. Я устал просыпаться от каждого шороха, распахивать ставни и смотреть в небо, выискивая взглядом твой корабль. Знаешь, ты очень часто ошибался, Зим. Но ты всегда был прав в одном, по крайней мере – называя меня жалким. Я жалкий. Я, блять, жалкий. Я сижу тут, как последний неудачник, сдерживая ебаные слезы, и смотрю, как трясется этот чертов карандаш. Жалкий, отвратительный неудачник. Я пишу это тут сейчас только потому, что в этот самый день ты исчез. Это, блин, красный день календаря, понимаешь. Последнее, что ты прошептал мне на ухо, было «Увидимся, Диб-вещь». Ты ведь сдерживаешь общения?.. Всегда сдерживал. Ты обещал мне. Я стараюсь верить тебе до сих пор. Но с каждым днем все трудн…», – парень резко прерывается, шмыгая носом, и хмурится, наклоняя голову набок. Сверху, с чердака, начало доноситься тихое пиликанье приемника. Диб криво ухмыляется и качает головой, дописывая последнее слово, как снова замирает. Пиликанье теперь частое, громкое. Парень медленно разворачивается, окидывая взглядом тусклые мониторы – куча новых окошек все открывались и открывались, пестря восклицательными знаками. Юноша поправил очки и настороженно перевел взгляд на потолок, прислушиваясь к истеричному пищанию собственноручно, ещё в детстве сделанного радара. – Черт, – тихо выдыхает Диб, понимая, что он буквально прилип к стулу. Что он не может сдвинуться, слыша всю эту какофонию звуков, слыша, как за зашторенными окнами шуршат кусты от непонятно откуда взявшегося ветра. – О, Боже… – только и может шептать парень, впиваясь пальцами в спинку стула, глядя, как короткая яркая вспышка освещает окно, тут же затухая. Он все сидит спиной к двери, боясь пошевелиться – вдруг все пропадет, уйдет, исчезнет, и он проснется в мокром поту в собственной кровати, как бывало не раз. Вдруг это только игры воображения и воспаленного сознания. Вдруг… – Я думал, за это время ты поставишь хотя бы второй гараж, Диб.