под давлением

Не уверен, но, кажется, для меня все это началось тогда, когда людям Марса впервые пришла мысль о независимости. Она всегда приходит в голову людям, вынужденным жить в отдалении от всего остального мира – вспомните Америку или Австралию. Хотя эту идею никто вслух не произносил, все только и ждали, когда это наступит и сколько принесет жертв. Никто не хотел превратить Мировые войны в Галактические, но много чего может произойти после того, как в участниках баталии разгорится азарт. Мы были первыми, посланцами Марса на Земле, выбранные жребием на марсианской МКС – показатели дружественности и нерушимого союза. Вы же знаете, как это происходит – коль скоро государству нужны такие символы, значит, жди беды. Когда я ступил на Землю, я покачнулся и на секунду потерял ориентацию в пространстве, покрывшись мурашками от макушки до самых пяток. Ожидаемая, но пугающая реакция, оттеняемая шокирующим ощущением присутствия не то что в другом регионе своей, а на другой планете. Чего уж говорить, немногим людям доводится испытать нечто подобное, однако, как ни странно, в тот момент мне хотелось забыть обо всех своих достижениях и попасть в место, где мне ничего не угрожает. С первой секунды пребывания на этой планете, холод, пробирающийся из самой мягкой сердцевины моих костей, распространялся по всему моему телу через кровь, все сильнее натягивал и обнажал мои нервы, разлагал сознание. Помню свое пробуждение на Земле - язык, присохший к небу, отказывался поворачиваться, а при любом движении перед глазами начинали плясать темные пятна. Хуже не придумаешь и, кажется, тот, кто сказал, что у препаратов, что в нас вкачали перед отлетом, нет побочных эффектов или глубоко ошибался, или нагло врал. «Неужто там не выспались?». Высокий одутловатый мужчина в синей форме, фигурой напоминавший мешок с мукой, поднял палец вверх, мол, да-да, именно там. Не просто где-то там, а именно там наверху, где вообще черт знает что твориться. Разум мой понемногу приходил в форму, и нейроны начали активнее передавать информацию. Я сфокусировался на лице рыжеволосого толстяка напротив, с овальным лицом с обвисшими щеками и лоснящимся подбородком. Этот человек мне был совершенно незнаком, что со мной случалось крайне редко, а даже если случалось – я был предупрежден заранее. Вот так просто увидеть человека, появившегося прямо передо мной, улыбающегося во все тридцать два зуба, было для меня настоящей диковинкой. Меня наполнило ощущение абсолютной нереальности происходящего. И чем больше я смотрел на него, тем сильнее было тянущее ощущение в животе, каким-то образом сжимающее мое горло, не только мешающее произнести хоть слово, удушливое. «Ох» - единственное, что с большим трудом вырвалось из моего рта. «Что ж вы молчите, сударь?» - развеселился мой неизвестный собеседник. «Ушли ж ваши уже все, одни вы остались, а вас все растрясти не можем - тут он зачем-то нагнулся прямо к моему лицу и почти прокричал: ушли ваши, уж пять минут как». Спина покрылась холодным потом, и я почувствовал острую потребность бежать отсюда и поскорее. Я порывисто встал и, игнорируя головокружение, выбежал из салона самолета и, спускаясь с трапа, впервые почувствовал, как ветер стремительно ударяет прямо в лицо. Мурашки холода побежали по взмокшей спине и вискам и, кажется, у меня на губах была слюна. Ошарашенный, я оглядывался и стремительно сходил с ума. Небо. Низкое и плотное, объемное, ЖИВОЕ. Спотыкающимся шагом и на грани обморока, я прошествовал за людьми в синей форме к стеклянному зданию, одному из целого комплекса строений. Больше ничего вокруг и не было. Небо и стекло, в котором оно отражалось. Для меня самого еще незнакомые механизмы, тем временем, уже начали прокладывать свой путь в мой организм, плести там паутину из моих обнажившихся нервов, напоминавших закрученную пружину, вот-вот готовую сорваться. Этой западне не было видимых причин, не было выхода – я просто оставался на волю судьбы, как с гигантской аневризмой в голове. Мне нравилась Земля, наблюдая за ней с родной планеты – бесчисленное множество видовых организмов, астрономические числа ДНК, которые человеческое сознание не может вообразить. Наблюдать за этим было подобно тому, что бы случилось, если бы кто-нибудь показал пещерному человеку современный склад продуктов. То, с чем ты не должен был сталкиваться в своей жизни. И, как только нам дали свободу перемещения, я погрузился в ее природу насколько это возможно. Наверное, даже слишком глубоко. С каждым днем здесь я все более, незаметно для самого себя, сходил с ума. Все меньше спал, ел и беспокоился о себе. Моя постоянная бессонница заставляла меня чувствовать себя раздавленным гигантской машиной, оставляющей рытвины в моем мозгу. И я, как мне казалось, осторожно, но на деле бросаясь в омут с головой, бродил по окрестностям, пытаясь понять: куда же на самом деле меня занесло? Неделю спустя меня нашли за пределами станции, в параноидальном угаре, рвущем траву и бормочущем абсолютную бессмыслицу. Охранники с непониманием, жалостью и отвращением смотрели на то, как я пытался убежать от них, спотыкаясь и снова падая на траву. Я не понимал, чем заслужил это и, когда они поймали меня, начал брыкаться, кусаться и кричать. Из их глаз со временем пропадала сочувствие и вина – они переставали думать о том, может ли с ними случится то же, что и со мной и отдавались одному лишь животному чувству превосходства. Я подумал, что они собираются съесть меня, стал вырываться еще усерднее, прокусил палец охраннику, но, вскоре поняв, что все бесполезно, начал плакать и кричать. Как ребенок, который не имеет возможности выразить свои чувства в словах. В прошлом это стало бы стопроцентно самым уничижительным событием в моей жизни, теперь же это было прямым билетом в ад. В один конец, конечно же, потому что в возвращение я никогда и не верил. Я видел все вокруг кристально ясно, как если бы нашел способ победить генетическую установку своего мозга и теперь мог видеть гораздо более того, что мне нужно было для выживания. На Марсе нам не нужно было ничего, кроме упорядоченности, спокойствия и белоснежно-чистой повязки на глазах. Теперь же я мог почувствовать вкус человеческого мяса на зубах за завтраком и понимал, что за лекарства подсыпают в мой сок. С тех пор, как я перестал видеть вещи через крошечные дырочки в ткани, и мои глаза впервые увидели чистый солнечный свет, они часто засоряются, приходится постоянно протирать их. С этим связана одна забавная история: однажды я по ошибке практически вытащил глаз из глазницы. Теперь все думают, что я наполовину слепой, но это не так. Когда они не пытаются скрываться от моего взгляда, я вижу, как каждую секунду микрочипы становятся частью их тела, прорывая эпителий и разносясь по тканям внутренней среды. Они сами не замечают, насколько прочен их симбиоз с организмами, что они сами не считают живыми, хотя готовы доверить им свои души. Всю свою настоящую жизнь, обуреваемую чувством, этим единственным, что я чувствовал, был страх, от которого я задыхался. Я был тем, кто всегда боялся по-настоящему, потому что лишь притоки адреналина и пятна в глазах, мысленные спринты с препятствиями являлись именно той самой канвой эмоций. По своим меркам, я был влюблен и поглощен Землей, неосторожно ступивший и засосанный в зыбучие пески бесконечной гонки. Представьте, что в вашу голову вцепились сотни тысяч рук людей, но вы бежите все дальше, пока они не оторвут ее, пока они не завалятся друг на друга, когда тянуть будет уже нечего и кровь не окропит их белоснежных одежд. Страх доставал так глубоко, когда я ясно видел это свое положение, что заставлял смеяться коротким лающим смехом и утверждать в глазах других мое безумие. И вроде бы я уже могу спать спокойно благодаря убийственной дозе снотворного, но меня беспокоит один и тот же ужасающий сон: город и снег, что сыпется на него, пока давление на стенки стеклянного шарика, в котором он находится, не станет слишком сильным. Бух. Я проснулся.