Вакуум

Оккупированная Франция радовала своей независимостью. Ну и свободой. Представляете? Независимостью и свободой! Но это была лишь одна сторона медали. Мы продолжали зависать в кабаках вечерами, продолжали проводить бессонные ночи в бесчисленных прогулках, продолжали влюбляться, как глупые шестнадцатилетние подростки. Одним словом, продолжали жить. Словно каждый день нас не преследовал гнёт усовершенствованной старой системы. Словно на следующий день мы могли начать жить заново. Собственно, так оно, по сути, и было. Каждый день проживался, как последний, потому что никто и примерно не мог знать, что с нами случится на следующее утро. Или к вечеру. Или к обеду. Или через час. Постоянный страх жизни заглушался мнимыми ценностями и кутежами, на которые новое правительство милостиво закрывало глаза. Что нас ожидало, если правители устанут держать глаза закрытыми? Кто знает. Но нас определённо постигла бы ужасная участь. Так вот. Возвращаясь к нашей прекрасной оккупационной стране. Вечерами я залипал в пабе, заедая очередную бутылку вина не самым свежим багетом. Порой утопал в работе с головой, потому вылазки становились на вес золота. И в очередной непогожий прохладный денёк я выбрался со старым приятелем в наше любимое злачное место. Ну, как «денёк»? Время было совершенно недетское, а душа и тело требовали передышки перед очередной рабочей неделей. А работал я, собственно, никем иным, как внештатным сотрудником в паршивенькой газетёнке. -Сегодня писал семью одного из верховных главнокомандующих. Честно: только зря холст измарал. Веспасьен зарабатывал на жизнь живописью. Хочу заметить, это у него получалось отлично. -Почему же? -Бессмыслица. Полнейшая причём. С куда большим удовольствием я бы вазу с фруктами изобразил. Мы покупаем по бутылке вина каждый и со своими напитками направляемся к заветному подполью. -Лучше о себе расскажи, - он зубами вытаскивает пробку и делает первый глоток. – Как работа? -Ни к чёрту. Но пока вполне терпимо. Сам знаешь, что сейчас ничего особо нового не пишут. -Ну хотя да, глупый вопрос. Как думаешь: эта война когда-нибудь закончится? Я ловко закидываю рюкзак на плечо и убираю вино: -Учитывая, сколько лет мы живём в этом режиме, то нескоро, если конец будет, конечно. Заметил, что каждая наша беседа сводится к одной теме? -Да, - хохочет. – Потому мы каждый раз оказываемся в одном и том же месте. -И то верно. Завсегдатаев, суетящихся и курящих у входа, было слышно за квартал. Привычная череда приветствий, сигарета-другая, а после можно и внутрь зайти. -Документы. Каждый житель был обязан иметь новый формат документов. Разрешение на жительство, которое выдавали только после досконального изучения всех твоих родственников вплоть до какого-нибудь там колена, о которых ты даже никогда не подозревал. Без этой заламинированной бумажки ты не имел права сделать и шагу. Тебя могли просто остановить посреди дороги, даже если ты немыслимо спешил, и потребовать разрешение. Не предъявишь – ссылка в лагерь. А оттуда потом хер выберешься. Если выберешься, конечно. Было на удивление много новых лиц. Безвылазно проторчал за статьями две недели, а сколько всего успело измениться. Неоновые лампы создавали невообразимые узоры на стенах, при входе появился ржавый почтовый ящик, который явно безжалостно оторвали от родного «гнезда», хозяин заведения, уже изрядно пьяный, стоял посреди толпы с мутным пойлом в клубном стакане в руке и пританцовывал. У него по пьяной привычке не получалось открыть глаза полностью, отчего на мир он смотрел хитрющим прищуром, а брови взметнулись чуть ли не к самым корням волос: настолько сильным было его желание увидеть всё полностью. Купленный алкоголь изъяли при входе, но обещали вернуть, как только мы возжелаем покинуть паб. Однако обратно нас в таком случае не пустят. Денег почти не было, потому я решил себе позволить лишь одну пинту пива. -Давненько тебя не было, - бармен, сияя улыбкой, протягивает мне сдачу. -Работа. Что-то тут много нового. -План уже который месяц перевыполняется, решили немного шикануть. Только платить от этого больше не стали. Последующие слова были обречены потонуть в волне играющей музыки неизвестного жанра и происхождения, поэтому, пожав руки, мы разошлись каждый по своим делам. Веспасьен был по уши увлечён беседой с нашим общим камрадом, который пару лет назад махнул на другой конец страны в поисках лучшей жизни. Я не стал вмешиваться и сел рядом, краем уха улавливая обрывки разговора. Рядом, тоже спиной к барной стойке, сидел мой товарищ по пабу. Он тоже был недоволен наплывом новых персонажей, совершенно не вписывающихся в общую атмосферу заведения. И тогда, именно в тот момент, когда я бездумно оглядывал толпу, мы и встретились. Встретились конкретно физически, ибо душой я чувствовал, что вместе мы прошли не одно тысячелетие. Фрида. Стоит такая себе деловая при входе, держит стакан да смотрит прямо в меня. В свитерке, в поношенной шапке, с глазами краснющими, ждёт сама не знает чего. А я пытаюсь переварить. И ужин, и только что прочувствованное. Я её знаю? Определённо нет. Но мне кажется, что знаю. Но точно нет. Мы сто процентов не знакомы. По крайней мере, секунду назад не были. -Бернард, пошли курить. Мой уже конкретно пьяный товарищ дёргает меня за рукав и манит в сторону улицы. Ну а что мне ещё остаётся? -Идём. Только куртку захвачу. Я прорываюсь к выходу, когда Веспасьена кто-то утаскивает в новый диалог, когда Фрида собирается сдвинуться с места. К полуночи народа привалило столько, что не ты шёл через толпу, а толпа шла через тебя. Как она тебе проложит тропу, так и пойдёшь, туда и пойдёшь. И плевать все хотели, даже если тебе совершенно в другой конец помещения. Толпа её вела к бару, толпа вела меня к железной двери на улицу. Да, я всё ещё намеревался впитать в себя очередную порцию никотина. Она легко врезается плечом в мою грудь и, казалось бы, собирается продолжить путь, но я решаюсь ещё разок взглянуть на её лицо, чтобы убедиться в нашем незнакомстве. Эта дура сделала также. И вот представьте себе: стоят такие два красавца в дикой мясорубке из человеческих тел, смотрят друг на друга и молчат. -Мы знакомы? -Не думаю. Но мне кажется, что да, - а чертовка знает подход! -Может быть, встречались здесь раньше? -Я в пабе впервые за полгода. -Как раз месяцев пять назад я стал частенько захаживать. -Тогда странно. Может, виделись в городе? -Не исключено. -Как тебя зовут? -Бернард. А тебя? -Фрида. -Смеёшься? Я почему-то именно так и думал. А она всё так и смотрит в меня. -Могу документы показать. -Не стоит: и так верю. И улыбки с лиц почему-то не сползают. -Фрида, ты куришь? -Да. -Тогда пошли покурим. Мир потонул в секундной бесконечности. Мы болтали и болтали, болтали и болтали. Одновременно о чём-то и ни о чём. Мы совершенно выпали из Вселенной, забыли, с кем пришли и зачем. Лишь немного погодя, примерно месяц спустя, выяснилось, что познакомиться она решила, потому что зрачки у меня были с пол-лица каждый. Хотя они у меня почти всегда такие, вне зависимости от обстоятельств. Она была укурена, я – слегка пьян. Нас определённо свела судьба. Пребывая в совершенно разных кондициях души и тела, мы умудрялись быть на одной волне. На каком-то чисто инстинктивном, подсознательном уровне, но наши ритмы были более чем схожи. И объяснения всему этому я не могу найти по сей день. Изрядно пьяный, я пытался добраться до пристанища. Шёл, плутал, бродил. Курс сбился ещё в начале пути. В голове – абсолютный вакуум. Как ни пытался сконцентрироваться хоть на чём-либо, был уверен, что хрусталик в глазу лопнет от перенапряжения. Я поднимаю голову и вижу огромное множество проводов. Зачем? Для чего? Почему? Каждый раз по пути к дому я думал о цикличности истории. Вы сами хоть раз задумывались об этом? Наверняка. В двадцатом столетии все уверовали друг друга, что, мол, раз Великий Фюрер пал, то и вся его идеология канула коту под хвост. Пока жива история, пока память урывками цепляется за прошлое, ничто не мертво. Последователи нашлись. Не сразу: они долго сидели в подполье после начала двадцать первого века. Но время шло, а суматоха в мире только возрастала. Потому я совершенно не был удивлён происходящим событиям, потому я совершенно был готов принять всё, что было вокруг. Германия вновь поставила во главе жёсткого диктатора, диктатор же в свою очередь вновь пытался поработить мир. И в противовес ему вновь стоял другой диктатор. Из прошлого вернулись и концлагеря, и лютая нетерпимость, и холокосты, и тотальные дискриминации, и массовые всесожжения. И так мы жили. В постоянном страхе нового дня. Я работал внештатным сотрудником одной паршивой газетёнки. И я очень хорошо знал, что действительно происходит за кулисами того, что нам скармливают власти. Оно было страшнее того, что мы знали и видели. Я был в курсе, но я был недостаточно осторожен. Я стоял посреди переулка раскрытым, незащищённым естеством, всецело поглощающийся мыслями о прекрасном субъекте, ждущим меня в малогабаритной квартирке с обоями в цветочки и одуванчики. Политика уходила на второй план, а мои заплывшие винцом мозги совсем атрофировались. Поэтому удар по затылку пришёлся как нельзя кстати. Только вырубило это меня очень невовремя. Тремор поработил руки, сознание плыло. Я был полностью сосредоточен на своих мозолистых ладонях с обгрызенными ногтями на пальцах. Голова противно ныла не то после пьянки, не то от удара. А, скорее всего, от всего и сразу. Облепленные белой плиткой стены очень угнетали. Железная дверь без ручки – тоже. Но ещё больше беспокоил факт того, что в помещении было около десятка человек разного пола и возраста, все полуголые, а посередине с потолка на верёвке свисал противогаз. Нас десять, а противогаз один. Все потихоньку приходили в себя. А я потихоньку понимал, что происходит. Основным развлечением богатеев и властей были игры на выживание. Через этот обряд проходил каждый ныне живущий офицер немецких войск. Им было плевать, кто ты и откуда. Захотел служить во славу диктатора – заслужи своё место, докажи, что ты действительно можешь пригодиться. Отбирались лучшие из лучших. Но чтобы жилось на действительно широкую ногу, в какой-то момент решили из этого сделать представление. Очень подпольное, но о котором все государственные структуры были в курсе. И всем было плевать, как можно заметить, но только до тех пор, пока оно не касалось их лично. В углах под самым потолком были камеры полного обзора. Следили, чтобы все проснулись. Никто из присутствующих не смел двинуться с места. Расселись вдоль стеночек да диковато озирались. И когда последний человек полностью пришёл в сознание, лампа над дверью сменила свой цвет с зелёного на красный, а на табло появились цифры. Десять минут. Обратный отсчёт. Заслонки поднимаются, оголяя вентиляцию. Десять минут, чтобы выжить. Сейчас пустят газ. У нас рушилось всё. Карьеры, жизни, отношения. Начинал появляться третий лишний. И я всё никак не мог понять: лишний – я или один мерзопакостный товарищ, воспользовавшийся нашей беспомощностью по отношению друг к другу. Влюбился. Месяц спустя, влюбился, как полный болван. И допустил совершение тысячи и одной ошибки. Но радовало одно: учился на них. Сам набивал шишки, и сам их залечивал. Уверял себя, что всё в порядке. Что не потерялся хотя бы в лабиринтах собственного сознания. На том и был не прав. «Нам надо расстаться» И каждый пустился в свой двухнедельный марафон: алкогольный и наркотический. С неделю прожил в лесу, в полной отрешённости, без возможности связаться с цивилизацией. Не пожалел. Восстанавливался, как мог. Моя Бастилия, с любовью и трепетом возводимая многие годы, пала в миг после некоторого количества вражеских атак изнутри и снаружи. Отстраивал по кирпичику, делал ещё крепче и прочнее, чем была. Чтобы уж наверняка, чтобы точно не образовалось и трещинки. В ночь перед возвращением в город охватила тревога. Измарал много бумаги, а ради чего? Чтобы на энной странице прийти в себя, перечитать и даже не понять, с чего всё началось. И вроде бы очнулся. Да не до конца понимал, что моя война ещё не окончена. Победа в сражении не означает победу в войне. А об этом я совсем забыл. Я старался не дышать. Если и делал вдох, то очень маленький и быстро. Прокуренные лёгкие задержке дыхания не особо способствовали. Вокруг царил хаос. Люди кидались друг на друга, били сокамерников головами об пол, стены, выцарапывали глаза, ломали руки, ноги и челюсти. А я продолжал сидеть в углу в одних трусах и думать. А нужно ли оно мне? Вот убивают они сейчас совершенно незнакомых людей. Вот стараются они изо всех сил выжить. А выжить ради чего? Чтобы снова изо дня в день ходить угнетёнными самими собой и системой? Мыслил я примитивно, но общедоступно, чтобы понял и любой другой, и я сам. Плутал в себе, пока с каждой прошедшей секундой моя жизнь подходила к концу. Поэтому меня никто и не трогал. Сижу себе смирно в углу, и хер бы со мной, лишь бы ни на что не претендовал. Тем временем количество синильной кислоты (или какой они газ используют в этот раз?) в моём организме превышало любые общепринятые нормы. -Я – это ты. А ты – это я. Мы являемся отражением друг друга. И я вспоминал наши самоуничтожения. Отдельные, но совместные. Расщепили общую Вселенную на две собственные. Маленькие, узколобые, но «собственные». А друг без друга так и не смогли. -Как Инь и Ян. -В мужском женское, в женском – мужское. Всё-таки происходящее слишком лирично. Эти беседы, эти ситуации. Только на душе всё равно радостно. -Вместе. Вместе мы победим. -Всенепременно. На горизонте сию секунду всплывают общие выблевы недовольства друг другом. Мне уже достаточно нехорошо, чтобы начать впадать в беспамятство. Спокойные ругани. Прямолинейные упрёки. Тихие истерики. Всё не как у людей. Вечный поиск гармонии, создание тепла и уюта. Нежелание просто разбежаться по разным уголкам планеты и оставить друг друга в покое. Начинало казаться, что газовая камера существует исключительно в моём сознании. Люди вокруг – интерпретации меня самого. И лишь я – подсознание. Истинный я, сидящий в углу и бездействующий. Внутри шла борьба не на жизнь, а на смерть. Разве так я хочу умереть? Всегда мечтал погибнуть, спасая чью-нибудь жизнь. Каждый человек делает что-либо ради своего блага. Однако этот самый каждый вкладывает совершенно разный смысл в слово «своё». Для меня «своим» являлось не только моё собственное существование. Я поднимаю глаза на оставшихся. Что полезного я сделаю этим бездействием? Сдохну, как последняя шавка в сточной канаве? Для меня жизнь представляется борьбой во всех своих прямых и переносных смыслах. Активируется резерв, и тело само по себе встаёт с пола. За счёт некоторого бездействия я смог сберечь достаточное количество энергии. Было вполне просто распихать в стороны выбившихся из сил «бойцов», доковылять до центра камеры, сорвать и натянуть противогаз. Случайное выжидание и самоедство сыграло на руку. В кои-то веки я начинал чувствовать себя победителем. Я начинал понимать, что есть где-то на этом свете какая-то одна Фрида, которая непременно не сможет без меня обойтись. А я не смогу обойтись без неё. Мы разрушим себя, чтобы создать одно общее целое. Такое же неотъемлемое для жизни, как дыхание. Я еле стою на ногах, мучительно сладко вдыхая очищающийся воздух, когда по помещению разносится гудок и лампа над дверью вновь становится зелёной. Впереди новый старый мир. Впереди обшарпанная квартирка с глупыми обоями и сломанной сидушкой унитаза. Впереди следующий день. Впереди наша Вселенная. Уникальная и самая лучшая со всеми своими достатками и недостатками. Но я рад. Так рад, как, кажется, никогда не был. Потому что я выиграл очередной бой, ведущий к концу хотя бы мою личную войну. Справился. Ведь раз уж начал – побеждай.